Прет

Прет (Пройт, др.-греч. Προῖτος) — в древнегреческой мифологии царь Аргоса, отец трёх дочерей, на двух из которых женились братья Мелампод и Биант.

Сын Абанта и Аглаи. Враждовал с братом-близнецом Акрисием ещё в материнском чреве. Поделил царство с братом, получив Герейон, Мидею и Тиринф. Киклопы выстроили для Прета крепостную стену в Тиринфе. Согласно Страбону, киклопов было 7, их звали брюхорукими, они пришли из Ликии. Ведя войну друг с другом, братья первыми изобрели щиты. Прет был изгнан из Аргоса, отправился в Ликию к Иобату и женился на его дочери Сфенебее (у Гомера Антии). Рассказ о Прете и Беллерофонте приводит Гомер. По другой версии, рассказ о Беллерофонте локализуется в Аргосе. Тесть с войском ликийцев вернул его на родину, и Прет захватил Тиринф.

Жена Сфенебея (по версии, дочь Афиданта) родила ему дочерей: Лисиппу, Ифиною и Ифианассу (либо дочерей Элегу и Келену).

К дочерям Прета сватались «панэллины» (по словам Гесиода). Дочери отказались принимать участие в обрядах Диониса и впали в безумие. Либо дочери хвалились, что красивее Геры. Согласно Акусилаю, они оскорбили изваяние Геры и возомнили себя коровами, блуждали год. Дочери Прета убежали в пещеру в Ароанских горах, Мелампод исцелил их в храме Артемиды Гемерасии в Лусах (Аркадия), точнее, у реки Лус, где они воздвигли храм Артемиде. Одна из дочерей погибла, а двух других Прет отдал в жены Бианту и Меламподу. Согласно Полианфу Киринейскому, их исцелил Асклепий, за что Зевс убил его.

Лусийская область (ro-u-si-jo a-ko-ro) и лусийские вожжи (ro-u-si-je-wi-ja a-ni-ja — Lousiewiai haniai) (по типу или месту производства) упомянуты в микенских текстах.

Позже у Прета родился сын Мегапенф.

Когда прекратилось безумие дочерей, Прет построил храм Аполлона в Сикионе. Основал храм Геры у Сикиона. Воздвиг два храма Артемиде: «Девичьей» и «Кроткой». Чертоги дочерей Прета показывали у моря близ Аргоса. По версии, убит Персеем.

Примечания

Предшественник: -

Список мифических царей Тиринфа ок. 1400гг. до н.э.

Преемник: Мегапенф

Отрывок, характеризующий Прет

Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.