Претекста (тога)

Претекста (иногда тога-претекста) — в Древнем Риме белая тога с пурпурной каймой по борту, носившаяся курульными магистратами (всеми, кроме квесторов, цензоров, плебейских эдилов и народных трибунов — в отношении них факт её ношения не доказан), муниципальными и колониальными магистратами, а также некоторыми из числа жрецов (в основном авгурами), и была, за исключением первого случая, знаком отличия, присвоенным известной должности. Магистраты, исполнявшие курульные должности, и диктаторы, консулы, преторы, сенаторы имели право носить претексту на общественных празднествах и церемониях; в ней же они и погребались, причём были разрешены погребения в тоге под названием претекста пулла (с чёрной и пурпурной полосами; ношение её в других случаях не разрешалось). Во время Империи претекста жаловалась как знак отличия (ornamentum), по усмотрению сената.

Такая тога носилась также мальчиками в возрасте до 16—17 лет. По достижении этого возраста они сменяли претексту на взрослую тогу (вирил; полностью белую); это происходило во время праздника либерталии. Изготавливалась претекста из шерсти в домашних условиях. Надевалась же эта тога впервые в 14-летнем возрасте, сменяя тогу булла, поскольку, согласно легенде, именно в 14-летнем возрасте пятый царь Рима Луций Тарквиний Приск убил в бою своего первого врага, вследствие чего его одежда окрасилась кровью. В некоторых источниках упоминается также о ношении подобной тоги девушками до вступления в брак.

Тога претекста носилась также этрусками и была сначала одеждой царей, а затем верховных судей. У римлян её ношение якобы ввёл Тулл Гостилий, третий царь Рима.

Источник

• Претекста, одежда // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Претекста (тога)

– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.