Приамурский земский край

Приамурское</br>государственное образование</br>с 23 июля 1922 Приамурский земский край
(неофициально Приамурский край, «Чёрный буфер»)
временное государственное образование
← 26 мая 1921 — </br>октябрь 1922 →
Флаг Приамурского земского края
Гимн Боже, Царя храни!
Столица	Владивосток
Язык(и)	Русский язык
Религия	православие
Денежная единица	Рубль Приамурского земского края
Форма правления	Парламентская республика (до 23 июля 1922) Военная диктатура (после 23 июля 1922)

К:Появились в 1921 годуК:Исчезли в 1922 году

Приамурское государственное образование, с 23 июля 1922 Приамурский земский край, (неофициально Приамурский край, «Чёрный буфер») — государственное образование, существовавшее с 26 мая 1921 года по конец октября 1922 года на части территории бывшей Приморской области Российской империи, номинально принадлежавшей Дальневосточной Республике.

Наименование «Чёрный буфер» возникло в советской публицистике времен Гражданской войны и впоследствии широко использовалось в отечественной историографии.

История

Началом существования Приамурского государственного образования принято считать 26 мая 1921 года, когда в г. Владивостоке белые повстанцы свергли правительство Приморской Земской Управы во главе с большевиком В. Г. Антоновым, признававшее власть Дальневосточной Республики. Власть была передана Съезду Несоциалистических Организаций Дальнего Востока. Им было избрано Временное Приамурское Правительство.

Руководящий орган Приамурского государственного образования носил название Временного Приамурского правительства, подчинённые ему вооруженные силы состояли из частей белой Дальневосточной армии, ранее входивших в армии генерала В. О. Каппеля и атамана Г. М. Семёнова. Высшим представительным органом власти было Народное собрание.

Поддержку новому государственному образованию оказывали США и Япония в лице консульского корпуса, последняя оказывала и военную помощь за счет расквартированных в Приморье в период интервенции японских войск.

Первым главой нового Приамурского правительства стал присяжный поверенный С. Д. Меркулов. Практически немедленно после переворота на территории Приморья возобновилось широкое партизанское движение, организованное партиями социалистической ориентации, в первую очередь большевиками.

Неспособность справиться с набирающим силу партизанским движением, а также поражения, нанесённые подчинённым Временному Приамурскому правительству войскам Народно-Революционной армией Дальневосточной Республики (НРА ДВР) под Хабаровском зимой и весной 1922 года, привели летом 1922 года к отставке меркуловского правительства и переходу реальной власти к генералу М. К. Дитерихсу, объединившему посты главы правительства и главнокомандующего и провозглашённому 23 июля 1922 года Правителем Приамурского государственного образования.

Своим указом за № 1 Дитерихс переименовал Приамурское государственное образование в Приамурский земский край, а армию — в Земскую рать. Земская рать с 1 сентября начала наступательную операцию против НРА ДВР, однако уже в октябре была практически полностью разгромлена.

Ликвидация «Чёрного буфера»

19 октября около 13 часов НРА ДВР подошла к Владивостоку на расстояние 9 км, однако, ей преградили путь японские части. В этот момент уже полным ходом шла эвакуация белогвардейцев и интервентов из Владивостокского порта. Японское командование и представитель японского министерства иностранных дел во Владивостоке выдвинули ультимативные требования приостановить эвакуацию, если произойдут столкновения между частями НРА и японскими войсками. Во многом японцы рассчитывали создать этим предлог для оставления своих войск во Владивостоке. Американский консул Макгаун также сделал заявление в местной газете о том, что «в случае опасности американскими войсками будут приняты самые решительные меры». Военный совет НРА обратился с призывом к личному составу отойти организованно на несколько верст от города и ждать указаний.

Японское командование стремилось всячески затянуть переговоры о вступлении НРА во Владивосток. Одновременно интервенты и белогвардейцы грузили на суда ценное имущество и оборудование, взрывали крепостные укрепления и склады с вооружением, а что не успевали или не могли вывезти — уничтожали и топили в море.

Даже в этот момент интервентами была предпринята попытка создать во Владивостоке еще одно марионеточное «правительство», роль которого сыграла группа сибирских областников во главе с неким А. Н. Сазоновым, заменившая бежавшее на японском пароходе правительство Дитерихса. Однако, действия нового правительства ограничилась расклеиванием 22 октября по Владивостоку рукописных плакатов о принятии власти, за что оно получило презрительное наименование «плакатного правительства», а также, три министра этого квазиправительства в тот же день совершили налет на городскую думу для захвата денежной кассы, которая к моменту их «визита» оказалась уже разграбленной.

Правительство Дальневосточной республики и правительство РСФСР обратились к Японии с протестом против затягивания японцами эвакуации своих войск из Владивостока и возложили ответственность за анархию и разграбление города на японское правительство. Одновременно рабочие Владивостока, требуя немедленного ухода интервентов, объявили всеобщую забастовку. Только после этого японское командование было вынуждено подписать 24 октября на разъезде Седанка соглашение об оставлении своими войсками Владивостока и прилегающих островов не позднее 16 часов 25 октября 1922 г.

25 октября в 16 часов вслед за уходившими войсками интервентов передовые части 1-й Забайкальской стрелковой дивизии и школа младшего командного состава 2-й Приамурской стрелковой дивизии вступили во Владивосток.

Дальневосточная Республика восстановила контроль над всей территорией Приморья. Приамурский земский край прекратил своё существование.

В культуре

Приамурскому земскому краю и Белому исходу 1922 года из Приморья посвящена песня «Наследники», замыкающая альбом «Эсхато» сибирской группы «Калинов Мост».

Литература

• Шишкин С. Н. [www.biografia.ru/arhiv/grvoyna.htmla Гражданская война на Дальнем Востоке]. — М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1957.

Ссылки

• [freepages.genealogy.rootsweb.com/~fayfamily/harold_vv_russia.html Harold van Vechten Fay: Witness to Japan's april 1920 offensive in the russian far east]; reports of Capt. Fay are used in the chapter "Ataman's exile and White Russia's last spasms (October 1920 - November 1922)" of the book Jamie Bisher. White Terror: Cossack Warlords of the Trans-Siberian — 2005. — ISBN 0-7146-5690-9. (англ.)
• [cccpcamera.photo-web.cc/Hi-Ho/Stamp/FarEastern/Anti/Priamur.htm ６）プリ＝アムールおよびマルチン州（ウラジオストック反共政権）] (яп.) = Почтовые марки. Приамурский земский край // Сайт «cccpcamera.photo-web.cc». —  (Проверено 20 декабря 2012).

См. также

• Якутский поход

Отрывок, характеризующий Приамурский земский край

– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.