Прибытков, Григорий Алексеевич

Георгий Алексеевич Прибытков
Род деятельности:	врач
Дата рождения:	22 апреля 1854(1854-04-22)
Место рождения:	слобода Гадючья, Богучарский уезд, Воронежская губерния, Российская империя
Гражданство:	СССР СССР
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	1940(1940)
Место смерти:	город Бийск
Награды и премии:	Герой Труда

Георгий Алексеевич Прибытков (1854—1940) — российский врач, Герой Труда.

Биография

Родился 22 апреля 1854 года в слободе Гадючьей Богучарского уезда Воронежской губернии (ныне — село Свобода Богучарского района Воронежской области) в семье приходского священника.

Образование

В девять лет был принят в духовное училище в г. Павловске Воронежской губернии. По окончании училища перешёл в духовную семинарию в Воронеже. Спустя год после окончания семинарии, 9 сентября 1876 года, был принят в Харьковский университет в число студентов медицинского факультета. 29 апреля 1882 года, выдержав экзамены, был утвержден медицинским факультетом Харьковского университета в степени лекаря и в звании уездного врача.

Работа

15 октября 1883 года был назначен на работу в г. Кузнецк Томской губернии, куда прибыл в начале января 1884 года. 26 августа 1884 года постановлением Томского губернатора за № 81 был назначен в Бийске городовым врачом. 15 июня 1888 года по болезни был уволен в отставку и был назначен участковым сельским врачом с. Смоленского Бийского округа, где проработал с 4 ноября 1893 года по 13 июня 1894 года.

1 августа 1900 года был призван на действительную военную службу и командирован в распоряжение Забайкальского окружного врача. 4 ноября 1900 года назначен ординатором Хабаровского военного госпиталя. 22 декабря 1900 года уволен в запас чиновников военно-медицинского ведомства. 1 июня 1904 года — снова призван на действительную военную службу и назначен старшим врачом 17-й дружины Государственного ополчения. 22 ноября 1905 года уволен в отставку. С 23 марта 1906 года по 30 марта 1913 года заведовал Бийской городской больницей.

После Октябрьской революции, с 1920 по 1922 годы — состоял заведующим Советской амбулаторией № 2. С 1922 по 1925 годы — заведующий Бийской центральной амбулаторией.

Скончался в январе 1940 года в г. Бийске.

Награды и Память

• В 1922 году его именем названа Бийская центральная амбулатория.
• В 1925 году награждён званием Героя труда и тремя книгами по случаю пятилетнего юбилея Бийского отделения Союза Медсантруда. В этом же году награждён набором хирургических инструментов.
• В 1928 году награждён пожизненной пенсией в размере получаемого жалованья (120 рублей в месяц) «За долголетнюю службу и усердную работу».
• В историческом отделе Бийского краеведческого музея имени В. Бианки открыт Уголок памяти, посвященный доктору Григорию Алексеевичу Прибыткову.
• В Бийске в его честь названа улица.

Ссылки

• [www.biysk.secna.ru/liza/pribitkov.html Прибытков Григорий Алексеевич]
• [www.mirnagrad.ru/cgi-bin/exinform.cgi?page=11&ppage=1 Мир Наград — Биография]

Отрывок, характеризующий Прибытков, Григорий Алексеевич

Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“