Приват-доцент

Прива́т-доце́нт (нем. Privatdozent, от лат. privatim docens — «обучающий частным образом») — должность в системе высшей школы Германии и ряда других европейских стран, чья образовательная система была устроена по германскому образцу (в том числе и дореволюционной России).

Карьера академического учёного в рамках этой системы начинается с защиты докторской диссертации (англ. PhD, соответствующей кандидатской диссертации в современной российской системе). После этого доктор может представить ещё одну работу — так называемую габилитацию (нем. Habilitation), которая даёт право занять должность профессора в высшем учебном заведении. Причём надо заметить, что стать профессором в университете, в котором состоялась защита габилитации, нельзя, необходимо искать возможность получить профессуру в других университетах. Однако число профессоров в конкретном учебном заведении по данной специальности строго ограничено, и получить место довольно трудно. Соискатель без профессорского места может временно стать в любом университете приват-доцентом, выполняя некоторые функции профессора (чтение лекций, ведение семинаров, приём экзаменов и т. п.) без соответствующей зарплаты (внештатно), сохраняя право претендовать на звание профессора. Смысл этого порядка в том, что профессура в германской системе и аналогичных ей — не только звание, но и должность: возникает только тогда, когда для этого высвобождается должность (в результате смерти, отставки, увольнения предыдущего профессора или в результате учреждения новой вакансии — например, по новой специальности, которая прежде в этом учебном заведении не преподавалась). Напротив, в североамериканской образовательной системе профессура — это исключительно звание, и опытный высококвалифицированный преподаватель со временем непременно получает его вне зависимости от того, сколько других профессоров имеется в данном учебном заведении, — поэтому в американской системе должности приват-доцента не существует.

Традиционная модель высшего образования в последние годы подвергается в Германии определённой ревизии, в ходе которой предпринимались попытки упразднить вторую квалификационную работу (Habilitation) и, следовательно, должность приват-доцента. Взамен уже введена должность «младшего профессора» (нем. Juniorprofessor) по аналогии с должностью «ассистент-профессора» в США (англ. assistant professor, примерно уровень доцента без звания в РФ); занять ее можно в возрасте до 35 лет. Эти попытки вызвали неоднозначную реакцию в академической среде, так что в настоящее время должность приват-доцента в высшем образовании Германии сохраняется, однако возможности её обойти постепенно увеличиваются.

В России

В царской России «приват-доцент» — это преподавательская должность, введённая в Императорском Московском университете в 1843 году постановлением Министерства народного просвещения, которое разрешало допустить к чтению лекций не входящих в штат университета преподавателей под именем доцентов (приват-доцентов) после представления ими диссертации. Закреплена в структуре университета Уставом 1863 года для расширения круга преподавателей, способных вести лекционные курсы наряду с профессорами и доцентами. Право на звание приват-доцента первоначально получали выпускники университетов, окончившие их со степенью кандидата, подготовившие и публично защитившие диссертацию.

После революции 1917 г. все ученые звания были отменены; при введении новой системы званий в 1934 г. термин «приват-доцент» уже не упоминался. В современной России ни должности, ни звания «приват-доцент» нет. Приблизительно, положению немецкого приват-доцента соответствует положение сотрудника кафедры в российском вузе, недавно защитившего докторскую диссертацию и ожидающего появления вакансии профессора.

Ссылки

• Приват-доцент // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.

Отрывок, характеризующий Приват-доцент

Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.