Привидения (пьеса)

Привидения
Gengangere
Постановка пьесы в Берлине в 1983 году.
Жанр:	драма
Автор:	Генрик Ибсен
Язык оригинала:	норвежский
Дата написания:	1881

«Привиде́ния» (норв. Gengangere) — пьеса Генрика Ибсена, написанная в 1881 году и впервые поставленная в 1882 году. Как и многие из наиболее известных пьес Ибсена, «Привидения» представляет собой резкий комментарий к морали XIX века. Пьеса переведена на русский язык Анной и Петром Ганзенами.

Персонажи

• Фру Элене Алвинг, вдова капитана и камергера Алвинга
• Освальд Алвинг, её сын, художник
• Пастор Мандерс
• Столяр Энгстран
• Регина Энгстран, живущая в доме фру Алвинг

Сюжет

Действие первое. На средства фру Элене Алвинг должен открыться приют в память о её муже. По этому поводу из города приезжает пастор Мандерс, немолодой, но достаточно наивный и мыслящий социальными штампами человек. В это же время в родном доме оказывается и сын супругов Алвинг Освальд, который какое-то время жил в Париже и пробовал себя на художественном поприще. Мандерс готовится к выступлению на открытии приюта, но перед этим он решает назидать Элене. Тогда женщина откровенно рассказывает о причинах, побудивших её к открытию приюта — капитан Алвинг отнюдь не был примерным семьянином и благодетелем округи, а лишь пьяницей и развратником. Служащая в доме Регина Энгстран на самом деле его внебрачная дочь. В приют фру Алвинг решила вложить все деньги капитана, чтобы наследство, полученное её сыном, состояло лишь из накопленных ей за жизнь сбережений. Неожиданно пастор и вдова слышат, как Освальд пытается обнять служанку, тогда Элене в голову неожиданно приходят воспоминания о том, что как её муж обнимал горничную — мать Регины. Это для неё словно привидения прошлого.

Действие второе. Фру Алвинг подробно рассказывает пастору историю о своём муже и горничной. Мандерс в ужасе от двух вещей — от того, что обвенчал столяра Энгстрана с «падшей женщиной», и от того, что горничная получила отступное. Тогда вдова обвиняет пастора в том, что тот содействовал тому, что она была вынуждена жить с «падшим мужчиной». Оказывается, что через год после свадьбы Элене покинула мужа и пришла к пастору со словами «Вот я, возьми меня!» Пастор смущенно замечает, что никогда не относился к фру Алвинг кроме как к жене другого мужчины. Женщина ставит это под сомнение, но тему не продолжает. Элене размышляет о том, что возможно её сына стоило бы женить на Регине, но эта мысль приводит пастора в ужас. Появляется столяр Энгстран, которого Мандерс пытается отчитывать за произошедшее. Но тот заявляет, что все деньги были истрачены сугубо на воспитание дочери его жены. Мандерс утешается этим и уходит провести молебен в приюте. Тем временем приходит Освальд. Он рассказывает матери о своём заболевании. По мнению доктора, который его обследовал в Париже, это следствие распутного образа жизни его отца. Это как гром среди ясного неба для вдовы. Внезапно Освальд говорит, что желает поехать с Региной в Париж. Фру Алвинг вынуждена согласиться с этим. Неожиданно загорается приют.

Действие третье. Мандерс и Энгстран собираются уезжать. Столяр убеждает пастора, что деньги, находившиеся в фонде для приюта, можно использовать для заведения для моряков. Тем временем фру Алвинг остаётся с Освальдом и Региной. Сперва речь заходит о болезни юноши, а затем вдова открывает им обоим тайну происхождения Регины. Девушка решает покинуть дом Алвингов, мотивируя это тем, что не хочет быть сиделкой при больном, и тем, что её не воспитали здесь как дочь благородного человека. Мать и сын остаются одни. Наступает утро, и у Освальда внезапно возникает приступ…

Театральные постановки

Первая постановка осуществлена скандинавской труппой в Чикаго в 1882 году. Первое представление пьесы состоялось в Дании лишь в 1903 году. В России пьеса была долгое время запрещена и в итоге поставлена только 7 января 1904 года в Санкт-Петербурге в театре Неметти. 24 октября того же года состоялось представление «Привидений» в драматическом театре Веры Фёдоровны Комиссаржевской. Во МХАТе премьера состоялась 31 марта 1905 года под художественным руководством К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. В Малом Театре пьеса была поставлена в 1909 году.

Ссылки

• [az.lib.ru/i/ibsen_g/text_0044.shtml Ибсен Генрик — Привидения] (рус.). az.lib.ru. Проверено 12 июля 2012. [www.webcitation.org/6BEWqbxzR Архивировано из первоисточника 7 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Привидения (пьеса)

– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.