Государственная академическая капелла Санкт-Петербурга

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 7810585000

Госуда́рственная академи́ческая капе́лла Санкт-Петербу́рга — российская концертная организация города Санкт-Петербурга, включающая в себя старейший в России профессиональный хоровой коллектив (учреждён в Москве в 1476 году указом царя Ивана III как Хор государевых певчих дьяков), симфонический оркестр и собственный концертный зал. До 1955 года в состав капеллы также входило хоровое училище.

История

В 1476 году указом Ивана III образован Хор государевых певчих дьяков в Москве.

В 1479 году к Хору государевых певчих дьяков добавлены малолетние певчие.

12 августа 1479 года Хор государевых певчих дьяков участвует в освящении первого каменного храма Московского кремля — Успенского собора.

В 1564 году Хор государевых певчих дьяков участвует в закладке Никитского собора Никитского монастыря.

2 мая 1703 года певчие участвуют в молебне по случаю взятия шведского города Ниеншанц. 16 мая 1703 года Хор государевых певчих дьяков участвует в торжественном богослужении, посвящённом закладке Санкт-Петербурга.

В 1796 году директором Придворной певческой капеллы стал композитор Д. Бортнянский.

В 1810 году капелла располагается в комплексе зданий на набережной реки Мойки, дом 20, перестроенных в 1886—1889 годах по проекту Л. Н. Бенуа. Концертный зал капеллы считается одним из лучших в Европе по своей акустике.

В 1816 году директор капеллы получает право осуществлять цензуру на издание и исполнение русской духовной музыки.

В 1856 году при капелле открыты регентские, а в 1858 году — инструментальные классы, на основе которых в 1946 году создано Хоровое училище. В числе педагогов капеллы до начала XX века: М. И. Глинка, Г. Я. Ломакин, Н. А. Римский-Корсаков, А. К. Лядов, А. И. Соколов.

В 1900–1915 годах в капелле учился В. Субботин (дирижёр, композитор, организатор и художественный руководитель хора мальчиков).

В 1920 году в хор капеллы, изначально состоявший из мужчин и мальчиков, введены женские голоса, а в Хоровое училище в течение нескольких лет принимали девочек.

В 1944 году часть эвакуированных воспитанников капеллы переехала в Москву, где на их основе создано Московское хоровое училище (ныне — Академия хорового искусства имени В. С. Попова).

В 1954 году капелле и Хоровому училищу при ней присвоено имя русского композитора Михаила Ивановича Глинки. С 1955 года Хоровое училище имени М. И. Глинки и его хор мальчиков являются самостоятельной организацией (с 1986 года располагаются по улице Мастерской, дом 4).

В 1991 году при капелле создан симфонический оркестр (художественный руководитель и главный дирижёр — Александр Чернушенко).

Названия

• Хор государевых певчих дьяков (с 1479 года)
• Придворный хор (с 1701 года)
• Императорская придворная певческая капелла (с 15 октября 1763 года)
• Государственная императорская инструментально-хоровая капелла (с 1901 по 1917 годы; управляющий — граф Александр Дмитриевич Шереметев)
• Петроградская народная хоровая академия (с 31 июля 1918 года)
• Петроградская государственная капелла (с 1 июля 1922 года)
• Петроградская государственная академическая капелла (с 19 октября 1922 года)
• Ленинградская государственная академическая капелла (с 26 января 1924 года)
• Ленинградская государственная академическая капелла имени М. И. Глинки (с 27 мая 1954 года)
• Певческая капелла Санкт-Петербурга (с 6 июня 1991 года)
• Государственная академическая капелла Санкт-Петербурга (с 12 февраля 1992 года)

Управляющие капеллой до революции

• Полторацкий Марк Федорович (1763 — 24 апреля 1795)
• Бортнянский Дмитрий Степанович (11 ноября 1796 — 27 сентября 1825)
• Дубянский Дмитрий Михайлович (15 октября 1825 — 12 декабря 1825)
• Львов Фёдор Петрович (20 марта 1826—1836)
• Львов Алексей Фёдорович (1837—1861)
• Бахметев Николай Иванович (1861—1883)
• Балакирев Милий Алексеевич (1883—1894)
• Аренский Антон Степанович (1895—1901)
• Смоленский Степан Васильевич (1901—1903)
• Шереметев Александр Дмитриевич (1901-1917)
• Кленовский Николай Семёнович
• Соловьёв Николай Феопемптович (1906—1912)
• Гроздов Христофор Николаевич

Художественные руководители капеллы в XX веке

• Смирнов Степан Александрович (1878—1903)
• Богданов Палладий Андреевич (1903—1919)
• Климов Михаил Георгиевич (1919—1935),
• Данилин Николай Михайлович (1936—1937),
• Свешников Александр Васильевич (1937—1941),
• Кудрявцева Елизавета Петровна (1935—1936, 1941—1944, 1953—1955),
• Дмитревский Георгий Александрович (1944—1953),
• Анисимов Александр Иванович (1955—1965),
• Минин Владимир Николаевич (1965—1967),
• Козлов Фёдор Михайлович (1967—1972),
• Михайлов Авенир Васильевич (1972—1974),
• Чернушенко Владислав Александрович (с 1974 по наст. вр.).

Администрация в XX–XXI веках

• Выходцева, Евгения Дмитриевна (1967—1972)
• Яковлев, Кирилл Иванович (1972–1976)
• Лавров, Виталий Константинович (1976–1983, 1988–2001)
• Ларионов, Вячеслав Львович (1983–1988)
• Колчин, Евгений Евгеньевич (2001—2006)
• Хомова, Ольга Сергеевна (с 2006 по настоящее время)

Здание

Капелла занимает комплекс зданий, выходящий одной своей стороной на набережную реки Мойки, д. 20, а другой на Большую Конюшенную улицу, д. 11. Современный вид зданию придал архитектор Леонтий Бенуа в результате капитальной перестройки 1886—1889 годов. В середине XVIII века здесь находились здания Комедиантского дома «Анбар для комедий» (1723 г., арх. Н.Ф. Гербель) и деревянный загородный дом гоф-хирурга Х. М. Паульсена. В 1773 году этот дом был продан архитектору Ю. М. Фельтену, который вскоре вместо него построил каменный особняк, где сам и поселился. Леонтий Бенуа при перестройке частично использовал здание Фельтена.

Благодаря соседству с Певческой капеллой получил своё название Певческий мост.

В сентябре 1941 года во время фашистской бомбардировки одна из неразорвавшихся бомб расколола Царский павильон Капеллы, после чего он был снесён. В 2000 году по проекту архитектора В. Н. Вороновой Царский павильон построен заново.

Архитекторы, участвовавшие в перестройках здания

• Фельтен Юрий Матвеевич (1777);
• Руска Луиджи Иванович (1810);
• Шарлемань Людвиг Иванович (1830, 1836—1837);
• Виллерс Пётр Лукич (1830, 1834);
• А. К. Кольман (1851—1852, 1857);
• Кузьмин Роман Иванович (1857);
• Бенуа Леонтий Николаевич (1886—1889, 1910);
• Гейслер Михаил Фёдорович (1900);
• Воронова Валентина Николаевна (2000).

Литература

• Ершов А. И. «Старейший русский хор». — Л.: Издательство «Советский композитор», 1978 год.
• Музалевский В. И. «Старейший русский хор. К 225-летию Ленинградской государственной академической капеллы (1713—1938)» / Труды кафедры всеобщей истории музыки профессора А. В. Оссовского. — Л.—М.: Издательство «Искусство», 1938 год.
• Садовый Н. А. «Капелла». Л.: Издательство «Лениздат», 1972 год.
• Авторы-составители: А. Н. Кручинина, В. А. Чернушенко. «Санкт-Петербургская певческая капелла — музыкальный лик России». — СПб.: Издательство «Лики России»[www.liki-rossii.ru/Izdan/izdan_det/kapella.htm], 2004 год.
• Ткачёв Д. В., Гусин И. Л. «Государственная академическая капелла имени М. И. Глинки». — Л., 1957 год.

Ссылки

• [capella-spb.ru Официальный сайт Государственной академической капеллы Санкт-Петербурга.] // capella-spb.ru
• [kapellanin.ru Сайт выпускников Капеллы — «Капелланин».] // kapellanin.ru

Отрывок, характеризующий Государственная академическая капелла Санкт-Петербурга

Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.