Призрак Оперы (телепрограмма)
Поделись знанием:
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
| Призрак оперы | |
| Жанр |
Музыкальная программа |
|---|---|
| Режиссёр(ы) | |
| Ведущий(е) | |
| Страна производства | |
| Язык |
Русский |
| Количество сезонов |
1 (завершён) |
| Количество выпусков |
9 |
| Производство | |
| Место съёмок | |
| Вещание | |
| Телеканал(ы) | |
| Формат изображения | |
| Формат звука | |
| Период трансляции |
с 3 сентября 2011 по 29 октября 2011 |
«Призрак оперы» — музыкальная телепередача, выходящая на Первом канале. Участники передачи соревнуются в жанрах классической оперы, при этом используя современные средства. Ведущие проекта Антон Макарский, Екатерина Гусева, Сати Казанова.
Содержание
- 1 Формат
- 2 Жюри
- 3 Участники
- 4 Выпуски
- 4.1 Выпуск 1 (3 сентября 2011): Мировые оперные арии
- 4.2 Выпуск 2 (10 сентября 2011): Оперы русских композиторов
- 4.3 Выпуск 3 (17 сентября 2011): Оперетта
- 4.4 Выпуск 4 (24 сентября 2011): Мюзиклы
- 4.5 Выпуск 5 (1 октября 2011): Русский романс
- 4.6 Выпуск 6 (8 октября 2011): Итальянская песня
- 4.7 Выпуск 7 (15 октября 2011): Народные песни
- 4.8 Выпуск 8 (22 октября 2011): Дуэты
- 4.9 Выпуск 9 (29 октября 2011): Финал
- 5 Примечания
- 6 Ссылки
Формат
Формат шоу — британский Popstar to Operastar, с тем отличием, что по итогам недельного соревнования никто из конкурсантов не выбывает из проекта.
Жюри
|
Член жюри |
Кол. выпусков |
|---|---|
| 1 сезон (2011) | |
| Любовь Казарновская | 8 (все) |
| Зураб Соткилава | 8 (все) |
| Роман Виктюк | 6 (3-8) |
| Михаил Швыдкой | 2 (1-2) |
Участники
-
Ани Лорак -
Дима Билан - Валерия
- Полина Гагарина
-
→
Тамара Гвердцители -
→ Филипп Киркоров - Сергей Лазарев
- → Лев Лещенко
Выпуски
Выпуск 1 (3 сентября 2011): Мировые оперные арии
| № | Участник | Песня | Михаил Швыдкой | Любовь Казарновская | Зураб Соткилава | Итого |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Сергей Лазарев | Джузеппе Верди. Песенка Герцога из оперы «Риголетто» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 2 | Валерия | Камиль Сен-Санс. Ария Далилы из оперы «Самсон и Далила» | 5 | 4 | 4 | 13 |
| 3 | Филипп Киркоров | Жорж Бизе. Куплеты Эскамильо из оперы «Кармен» | 4 | 5 | 5 | 14 |
| 4 | Тамара Гвердцители | Жорж Бизе. Хабанера из оперы «Кармен» | 5 | 4 | 5 | 14 |
| 5 | Полина Гагарина | Джузеппе Верди. Ария Виолетты из оперы «Травиата» | 4 | 4 | 4 | 11 |
| 6 | Лев Лещенко | Джузеппе Верди. Романс Фиеско из оперы «Симон Бокканегра» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 7 | Ани Лорак | Джакомо Пуччини. Ария Лауретты из оперы «Джанни Скикки» | 4 | 3 | 3 | 10 |
| 8 | Дима Билан | Кристоф Глюк. Ария Париса из оперы «Парис и Елена» | 5 | 5 | 5 | 15 |
Общий счет после 1 выпуска:
- Дима Билан, Лев Лещенко, Сергей Лазарев — 15
- Тамара Гвердцители, Филипп Киркоров — 14
- Валерия — 13
- Полина Гагарина — 11
- Ани Лорак — 10
Выпуск 2 (10 сентября 2011): Оперы русских композиторов
| № | Участник | Песня | Михаил
Швыдкой |
Любовь Казарновская | Зураб Соткилава | Итого |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Филипп Киркоров | Николай Римский-Корсаков. Песня Индийского гостя из оперы «Садко» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 2 | Полина Гагарина | Николай Римский-Корсаков. Песня Леля из оперы «Снегурочка» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 3 | Дима Билан | Пётр Чайковский. Ария Елецкого из оперы «Пиковая дама» | 4 | 4 | 5 | 13 |
| 4 | Валерия | Михаил Глинка. Песня Вани из оперы «Иван Сусанин» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 5 | Сергей Лазарев | Пётр Чайковский. Ариозо Ленского из оперы «Евгений Онегин» | 4 | 5 | 5 | 14 |
| 6 | Тамара Гвердцители | Сергей Рахманинов. Песня Земфиры из оперы «Алеко» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 7 | Ани Лорак | Пётр Чайковский. Ариозо Иоланты из оперы «Иоланта» | 4 | 4 | 4 | 12 |
| 8 | Лев Лещенко | Антон Рубинштейн. Романс Демона из оперы «Демон» | 5 | 5 | 5 | 15 |
Общий счет после 2 выпуска:
-
Лев Лещенко — 30 -
Сергей Лазарев, Тамара Гвердцители, Филипп Киркоров — 29 -
Валерия, Дима Билан — 28 - Полина Гагарина — 26
- Ани Лорак — 22
Выпуск 3 (17 сентября 2011): Оперетта
| № | Участник | Песня | Роман Виктюк | Любовь Казарновская | Зураб Соткилава | Итого |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Валерия | Жак Оффенбах. Куплеты Периколы из оперетты «Перикола» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 2 | Лев Лещенко | Николай Стрельников. Песня Никиты Батурина из оперетты «Крепостная актриса» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 3 | Дима Билан | Имре Кальман. Ария принца Раджами из оперетты «Баядера» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 4 | Ани Лорак | Имре Кальман. Куплеты Нинон из оперетты «Фиалка Монмартра» | 5 | 5 | 4 | 14 |
| 5 | Тамара Гвердцители | Имре Кальман. Ария Сильвы из оперетты «Сильва» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 6 | Сергей Лазарев | Имре Кальман. Песенка графа Бони из оперетты «Сильва» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 7 | Полина Гагарина | Исаак Дунаевский. Песенка Пепиты из оперетты «Вольный ветер» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 8 | Филипп Киркоров | Имре Кальман. Ария Мистера Икса из оперетты «Принцесса цирка» | 5 | 5 | 5 | 15 |
Общий счет после 3 выпуска:
- Лев Лещенко — 45
- Сергей Лазарев, Тамара Гвердцители, Филипп Киркоров — 44
- Валерия, Дима Билан — 43
- Полина Гагарина — 41
- Ани Лорак — 36
Выпуск 4 (24 сентября 2011): Мюзиклы
| № | Участник | Песня | Роман Виктюк | Любовь Казарновская | Зураб Соткилава | Итого |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Филипп Киркоров | Эндрю Ллойд Уэббер. Ария Фантома из мюзикла «Призрак Оперы» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 2 | Валерия | Эндрю Ллойд Уэббер. Ария Магдалины из мюзикла «Иисус Христос — суперзвезда» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 3 | Лев Лещенко | Фредерик Лоу. Куплеты папаши Дулиттла из мюзикла «Моя прекрасная леди» | 4 | 4 | 4 | 12 |
| 4 | Полина Гагарина | Джон Кандер. Песня Салли Боулз из мюзикла «Кабаре» | 4 | 4 | 4 | 12 |
| 5 | Тамара Гвердцители | Мишель Легран. «Целой жизни мало» из мелодрамы «Шербурские зонтики» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 6 | Сергей Лазарев | Риккардо Коччанте. «Belle» из мюзикла «Нотр-Дам де Пари» | 5 | 5 | 4 | 14 |
| 7 | Ани Лорак | Эндрю Ллойд Уэббер. Ария Гризабеллы из мюзикла «Кошки» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 8 | Дима Билан | Эндрю Ллойд Уэббер. Ария Христа из мюзикла «Иисус Христос — суперзвезда» | 5 | 5 | 5 | 15 |
Общий счет после 4 выпуска:
- Тамара Гвердцители, Филипп Киркоров — 59
- Валерия, Дима Билан, Сергей Лазарев — 58
- Лев Лещенко — 57
- Полина Гагарина — 53
- Ани Лорак — 51
Выпуск 5 (1 октября 2011): Русский романс
| № | Участник | Песня | Роман Виктюк | Любовь Казарновская | Зураб Соткилава | Итого |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Сергей Лазарев | Борис Фомин, Константин Подревский. «Дорогой длинною» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 2 | Ани Лорак | Николай Харито, Василий Шумский. «Отцвели хризантемы» | 5 | 4 | 5 | 14 |
| 3 | Лев Лещенко | Пётр Чайковский, Алексей Толстой. «Благословляю вас, леса» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 4 | Валерия | Александр Алябьев, Пьер Беранже. «Нищая» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 5 | Дима Билан | Михаил Глинка, Александр Пушкин. «Я помню чудное мгновенье» | 5 | 4 | 5 | 14 |
| 6 | Полина Гагарина | Альфонс Гуэрчиа, Эрнесто Дельпрейте. «Нет, не любил он» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 7 | Филипп Киркоров | Флориан Герман, Евгений Гребёнка. «Очи чёрные» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 8 | Тамара Гвердцители | Борис Фомин, Павел Герман. «Только раз» | 5 | 5 | 5 | 15 |
Общий счет после 5 выпуска:
- Тамара Гвердцители, Филипп Киркоров — 74
- Сергей Лазарев, Валерия — 73
- Дима Билан, Лев Лещенко — 72
- Полина Гагарина — 68
- Ани Лорак — 65
Выпуск 6 (8 октября 2011): Итальянская песня
Единственный выпуск, на котором за исполнение песен все участники получили высшую оценку.
| № | Участник | Песня | Роман Виктюк | Любовь Казарновская | Зураб Соткилава | Итого |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Филипп Киркоров | Родольфо Фальво, Энцо Фуско. «Скажите, девушки» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 2 | Ани Лорак | Энрико Канио, Аньелло Салифано. «Влюбленный солдат» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 3 | Дима Билан | Лючио Далла. «Памяти Карузо» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 4 | Валерия | Ренато Расель, Пьетро Гаринеи. «До свидания, Рим!» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 5 | Сергей Лазарев | Эдуардо Ди Капуа, Джованни Капурро. «Мое солнце» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 6 | Полина Гагарина | Ремо Джадзотто. «Адажио» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 7 | Лев Лещенко | Эрнесто де Куртис, Джованни Куртис. «Вернись в Сорренто» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 8 | Тамара Гвердцители | Винченцо ди Кьяра. «Испанское болеро» | 5 | 5 | 5 | 15 |
Общий счет после 6 выпуска:
- Тамара Гвердцители, Филипп Киркоров — 89
- Сергей Лазарев, Валерия — 88
- Дима Билан, Лев Лещенко — 87
- Полина Гагарина — 83
- Ани Лорак — 80
Выпуск 7 (15 октября 2011): Народные песни
| № | Участник | Песня | Роман Виктюк | Любовь Казарновская | Зураб Соткилава | Итого |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Филипп Киркоров | «Коробейники» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 2 | Тамара Гвердцители | «Ой, то не вечер» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 3 | Сергей Лазарев | «Вдоль по улице метелица метёт» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 4 | Полина Гагарина | «Валенки» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 5 | Лев Лещенко | «Вдоль по Питерской» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 6 | Ани Лорак | «Чом ти не прийшов» | 5 | 4 | 4 | 13 |
| 7 | Дима Билан | «Выйду на улицу» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 8 | Валерия | «Донюшка-Любушка» | 5 | 5 | 5 | 15 |
Общий счет после 7 выпуска:
- Тамара Гвердцители, Филипп Киркоров — 104
- Сергей Лазарев, Валерия — 103
- Дима Билан, Лев Лещенко — 102
- Полина Гагарина — 98
- Ани Лорак — 93
Выпуск 8 (22 октября 2011): Дуэты
| № | Участник | Песня | Роман Виктюк | Любовь Казарновская | Зураб Соткилава | Итого |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Филипп Киркоров и Бедрос Киркоров | Чезарио Биксио, Бруно Керубини. «Мама» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 2 | Ани Лорак и Антон Макарский | Алан Менкан, Хорвард Эшман. Финальный дуэт из мюзикла «Красавица и Чудовище» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 3 | Дима Билан и Аида Гарифуллина | Франческо Сартори, Лучо Куарантотто. «Я пойду за тобой» | 4 | 4 | 4 | 12 |
| 4 | Полина Гагарина и Валерия Зайцева | Джоаккино Россини. Концертный дуэт «Кошки» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 5 | Лев Лещенко и Надежда Бабкина | Музыка неизвестного автора, слова Дмитрия Садовникова. «Из-за острова на стрежень» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 6 | Валерия и Василий Герелло | Чезарио Биксио, Эннио Нери. «Что ж ты опустила глаза?» | 4 | 4 | 4 | 12 |
| 7 | Сергей Лазарев и Карина Сербина | Джузеппе Верди. Застольная песня из оперы «Травиата» | 5 | 5 | 5 | 15 |
| 8 | Тамара Гвердцители и Алессандро Сафина | Вальтер Мальгони, Бруно Паллези. «Посмотри, какая луна» | 5 | 4 | 4 | 13 |
Курсивом обозначены приглашенные для дуэта исполнители.
Общий счет после 8 выпуска:
- Филипп Киркоров — 119
- Сергей Лазарев — 118
- Лев Лещенко, Тамара Гвердцители — 117
- Валерия — 115
- Дима Билан — 114
- Полина Гагарина — 113
- Ани Лорак — 108
Выпуск 9 (29 октября 2011): Финал
В финале были озвучены результаты голосования. По итогам оценок жюри больше всего баллов набрал Филипп Киркоров. Больше всего SMS и телефонных звонков достались Сергею Лазареву.
- Дмитрий Маликов — Фрагмент Первого концерта Петра Чайковского
- Сергей Лазарев — Эдуардо Ди Капуа, Джованни Капурро. «Мое солнце»
- Ани Лорак — Имре Кальман. Куплеты Нинон из оперетты «Фиалка Монмартра»
- Дима Билан — Эндрю Ллойд Уэббер. Ария Христа из мюзикла «Иисус Христос — суперзвезда»
- Валерия — Ренато Расель, Пьетро Гаринеи. «До свидания, Рим!»
- Тамара Гвердцители — Борис Фомин, Павел Герман. «Только раз»
- Полина Гагарина — Исаак Дунаевский. Песенка Пепиты из оперетты «Вольный ветер»
- Филипп Киркоров — Имре Кальман. Ария Мистера Икса из оперетты «Принцесса цирка»
- Антон Макарский и Сати Казанова — Гетто Панчери, Валерио Зелли. «Vivo Per Lei»
- Валерия и Дима Билан — Дэвид Фостер, Кеэрол Сэйгер. «Молитва»
- Полина Гагарина и Сергей Лазарев — Джон Кандер, Фред Эбб. «Нью-Йорк, Нью-Йорк»
- Ани Лорак и Филипп Киркоров — Альберт Хаммонд, Джон Беттис. «Когда ты говоришь, что любишь меня»
- Тамара Гвердцители и Антон Макарский — Шарль Азнавур, Жорж Гарваренц. «Вечная любовь»
Напишите отзыв о статье "Призрак Оперы (телепрограмма)"
Примечания
Ссылки
- [www.1tv.ru/sprojects_in_detail/si=5836 Информация о проекте на сайте Первого канала]
Отрывок, характеризующий Призрак Оперы (телепрограмма)
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
