Принсипийское наречие

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Принсипийский язык»)
Перейти к: навигация, поиск
Принсипийский язык
Самоназвание:

lunguyè

Страны:

Сан-Томе и Принсипи Сан-Томе и Принсипи

Регионы:

остров Принсипи

Общее число говорящих:

200 (SIL, 1999)[1]

Классификация
Категория:

Языки Африки

Контактные языки

креольские языки
креольские языки на португальской основе
афро-португальские креольские языки
Письменность:

латиница

Языковые коды
ISO 639-1:

нет

ISO 639-2:

cpp

ISO 639-3:

pre

См. также: Проект:Лингвистика

Принсипийское наречие (порт. principense; известный также как lunguyè, lunguyê, lun’gwiye, moncó) — одно из наречий нижнегвинейского португало-креольского языка, на котором говорят на острове Принсипи (Сан-Томе и Принсипи. Название lunguyè означает «язык острова» (порт. língua da ilha ). Принсипийский значительно отличается от креольских языков Гвинеи-Биссау, Сенегала, Гамбии и Кабо-Верде. Субстратными языками для принсипийского послужили языки главным образом группы ква, распространённых в Кот-д’Ивуар, в Гане, Того, Бенине и Нигерии.

Обнаруживает значительное лексическое сходство с форру (77 % словарного состава), анголаром (67 %), аннобонским (62 %).

В 1989 году число говорящих на принсипийском составляло 4000 человек.[2] Однако по данным SIL на 1999 год число говорящих не превышает 200. Язык находится под угрозой исчезновения, так как на нём общаются преимущественно пожилые люди, большинство из которых владеет португальским и форру.

Напишите отзыв о статье "Принсипийское наречие"



Примечания

  1. [www.ethnologue.com/show_language.asp?code=pre Принсипийский язык] в Ethnologue. Languages of the World, 2015.
  2. Holm John A. Pidgins and Creoles: Reference Survey. — Cambridge, 1989. — 277 с.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Принсипийское наречие

– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.