Природный символ Владивостока
Город Владивосток, помимо герба и флага, имеет также свой природный символ, в роли которого выступает цветок рододендрона остроконечного, известный в народе под названием багульник.
Этот символ был принят как дань традиции, распространённой в странах Юго-Восточной Азии: Японии, Китае и некоторых других — считать символами города, провинции, префектуры или штата характерные для данной местности цветок, дерево или животное.
В январе 1993 при посещении Владивостока представителями муниципалитета Ниигаты, члены делегации посоветовали городским властям разработать свой цветок-символ, графическое изображение которого украсило бы фронтон здания нового международного аэропорта в этом японском городе.
Один из приморских учёных, профессор Биолого-почвенного института ДВО РАН, Сигизмунд Харкевич предложил избрать символом Владивостока цветок рододендрона остроконечного, широко распространённого на юге Приморья и особенно в окрестностях краевого центра.
Постановление № 256 о природном символе города было подписано 28 февраля 1994 исполняющим обязанности главы администрации В. Гильгенбергом.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
г. Владивостока 28.02.94 г. № 256
О природной символике г. Владивостока
В целях создания природной (натуралистической) символики г. Владивостока.
ПОСТАНОВЛЯЮ:
1. Внести в Проект Устава г. Владивостока положение о природной (натуралистической) символике города.
2. Принять в качестве природного символа, представляющего город Владивосток, цветок рододендрона остроконечного (RHODODENDRON MUCRONULATUM TURCZ).
И. о. главы администрации В. Гильгенберг
В настоящее время Владивосток — единственный город в России, имеющий свою природную символику.
См. также
Напишите отзыв о статье "Природный символ Владивостока"
Ссылки
- [www.vlc.ru/heraldry/index.htm Информация о символике города на сайте администрации г. Владивостока]
Отрывок, характеризующий Природный символ Владивостока
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.
В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.