Присоединение Приамурья и Приморья к России

Присоединение Приамурья и Приморья к России — присоединение к Российской империи территорий левобережья реки Амур и правобережья Уссури.

Предыстория

В XVII веке русские первопроходцы, продвигаясь на восток, столкнулись с маньчжурской Цинской империей. Продлившийся чуть ли не полвека русско-цинский пограничный конфликт завершился подписанием в 1689 году Нерчинского договора, в соответствии с которым было произведено размежевание российской и цинской территорий в верховьях Амура, земли же далее к востоку (о которых обе договаривающиеся стороны имели весьма смутное представление) были оставлены неразграниченными:

Река, имянем Горбица, которая впадает, идучи вниз, в реку Шилку, с левые стороны, близ реки Черной, рубеж между обоими государствы постановить. Такожде от вершины тоя реки Каменными горами, которые начинаются от той вершины реки и по самым тех гор вершинам, даже до моря протягненными, обоих государств державу тако разделить, яко всем рекам малым или великим, которые с полудневные стороны с их гор впадают в реку Амур, быти под владением Хинского государства. Такожде всем рекам, которые с другие стороны тех гор идут, тем быти под державою царского величества Российского государства. Прочие ж реки, которые лежат в средине меж рекою Удью под Российского государства владением и меж ограниченными горами, которые содержатца близ Амура, владения Хинского государства, и впадают в море и веяния земли посреди сущие, меж тою вышепомянутою рекою Удью и меж горами, которые до границы надлежат не ограничены, ныне да пребывают, понеже на оные земли заграничение великие и полномочные послы, не имеюще указу царского величества, отлагают не ограничены до иного благополучного времени, в котором при возвращении с обоих сторон послов царское величество изволит и бугдыханово высочество похочет о том обослатися послы или посланники любительными пересылки, и тогда или через грамоты или чрез послов тые назначенные неограниченные земли покойными и пристойными случаи успокоити и разграничить могут.

Территорию, оставленную русскими, маньчжуры не намеревались осваивать, она являлась для них буферной зоной, на которой обитало никому не податное население.

Первые российские военные посты

Первые официальные российские военные посты и поселения появились в Приамурье и Приморье в ходе Амурской экспедиции 1849—1855 годов. В 1849 году Г. И. Невельской на судне «Байкал» открыл Татарский пролив, доказав, что Сахалин является островом, а не полуостровом. В 1850 году он самовольно основал в устье Амура, на территории, согласно Нерчинскому договору принадлежавшей империи Цин, Николаевский пост и объявил эти земли владением Российской империи. Самоуправные действия Невельского вызвали недовольство и раздражение в правительственных кругах России, однако выслушав доклад губернатора Восточной Сибири Николая Николаевича Муравьева император Николай I наложил на доклад Особого Комитета знаменитую резолюцию:

Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен.

Присоединение Приамурья

Во время Крымской войны англо-французская эскадра в 1854 году атаковала Петропавловск-Камчатский. Ещё до нападения на город губернатор Муравьёв испросил у императора Николая I разрешения на сплав вниз по Амуру войск и имущества для подкрепления Петропавловска. На Шилкинском заводе были построены два парохода, которые весной вместе с флотилией барж и баркасов (всего 77 судов) отправились вниз по Амуру; возглавил поход лично губернатор Н. Н. Муравьёв. 14 июня суда достигли устья Амура.

После этого по приказу Муравьёва в Иркутской губернии была взята 51 крестьянская семья и переселена в низовья Амура. В 1854 году вместе с Муравьёвым по Амуру приплыли сто казаков Забайкальского казачьего войска, в следующую навигацию прибыла ещё сотня казаков. 1 ноября 1856 года император Александр II постановил переселить на Амур два конных полка и четыре батальона Забайкальского казачьего войска (в реальности к 1860 году были переселены лишь четыре конные казачьи сотни и две пешие, из которых была сформирована Амурская казачья бригада).

В связи с изменением обстановки на Амуре, в 1857 году были начаты переговоры между Российской и Цинской империи о разграничении в среднем и нижнем течении реки. Ослабленная Второй Опиумной войной Цинская империя была вынуждена в 1858 году подписать сначала Тяньцзиньский трактат, а затем Айгунский договор, в соответствии с которым левый берег Амура от реки Аргунь до устья Амура признавался собственностью России, а Уссурийский край от впадения Уссури в Амур до моря оставался в общем владении впредь до определения границы. Плавание по Амуру, Сунгари и Уссури было разрешено только российским и китайским судам и запрещено всем остальным.

Присоединение Приморья

Поскольку Айгунский договор не разграничил земли от Уссури до моря, правительство России направило в Пекин для дальнейших переговоров особую миссию во главе с графом Н. П. Игнатьевым. С цинской стороны в переговорах принимал участие великий князь Гун. В благодарность за то, что Игнатьев спас Пекин от разграбления англо-французскими войсками, цинская сторона уступила России правый берег Уссури. Граница была проведена на карте линией красного цвета по китайскому берегу Амура, Уссури, а также протоке Казакевича.

См. также

• Дальний Восток России

Источники

• А. Б. Широкорад «Россия и Китай. Конфликты и сотрудничество» — Москва: «Вече», 2004. ISBN 5-94538-399-6

Ссылки

• [bbs.tiexue.net/post2_6301200_1.html «Айгуньский Договор»] Экспозиция в Айгуньском историческом музее  (кит.)

Отрывок, характеризующий Присоединение Приамурья и Приморья к России

Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…