Приступить к ликвидации (фильм)
Приступить к ликвидации | |
Жанр | |
---|---|
Режиссёр | |
Автор сценария | |
В главных ролях | |
Оператор | |
Композитор | |
Кинокомпания | |
Длительность |
128 мин. |
Страна | |
Год | |
IMDb | |
«Приступи́ть к ликвида́ции» — советский двухсерийный детективный художественный фильм, снятый в 1983 году режиссёром Борисом Григорьевым. Экранизация романа Эдуарда Хруцкого «Четвёртый эшелон» из серии произведений о начальнике отдела по борьбе с бандитизмом МУРа полковнике Иване Александровиче Данилове и его товарищах. Роман «Приступить к ликвидации» также входит в эту серию, но он повествует о событиях 1943 года.
Содержание
Сюжет
Этот раздел не соответствует рекомендациям оформления статей о произведениях искусства. Он может не содержать полного описания сюжета, включая важные сюжетные ходы и концовку. Вы можете помочь проекту, добавив эти данные. Пожалуйста, пишите текст сами, а не копируйте с других ресурсов.
|
Весна 1945 года. Близится конец Великой Отечественной войны. В Западной Белоруссии, вблизи Гродно действует банда, возглавляемая матёрым уголовником, бывшим пособником немцев Болеславом Круком.
В это же время в Москве обнаружен труп некоего Судина, оказавшегося рецидивистом по кличке Мордёнок.
Расследуя его смерть, оперативная группа Московского уголовного розыска, возглавляемая полковником Иваном Александровичем Даниловым, выходит на связанного с Мордёнком и Болеславом Круком бывшего военного лётчика Чистякова (он же Алтунин), ставшего дезертиром и пособником бандитов.
Раскаиваясь в содеянном и желая искупить свою вину, Чистяков выражает согласие принять участие в операции по ликвидации банды…
В ролях
- Олег Стриженов — Иван Александрович Данилов, полковник милиции, начальник отдела по борьбе с бандитизмом
- Михаил Жигалов — Михаил Никитин, сотрудник отдела по борьбе с бандитизмом
- Василий Лановой — Вадим Гаврилович Чистяков, он же Алтунин, капитан авиации
- Валерий Войтюк — Сергей Белов, старший лейтенант отдела по борьбе с бандитизмом
- Георгий Юматов — Серебровский, начальник Главного управления борьбы с бандитизмом, полковник госбезопасности
- Надежда Бутырцева — Лариса Анатольевна, певица, подруга Алтунина
- Александр Филиппенко — Андрей Дмитриевич Блинов, «Копченый», «вор в законе»
- Ольга Сирина — Зоя Литовская
- Владимир Гусев — Валька "Крест", налётчик из Тулы
- Леонид Белозорович — Токмаков
- Александр Галибин — Степан Казимирович Бурковский, «Кузыма»
- Артур Нищенкин — Тутык, почтальон, пособник и связной банды Болеслава Крука
- Дмитрий Орловский — Чернышёв, следователь прокуратуры
- Виктор Шульгин — Павел Петрович Одинцов, полковник милиции
- Иван Косых — Лобанов
- Александр Пашутин — Платонов, начальник отделения милиции
- Виталий Беляков — Болеслав Крук, изменник Родины, уголовник, главарь банды
- Борис Сморчков — Владимир Данилович Екатеринычев, шофёр Вадима Гавриловича Чистякова (Алтунина)
- Вадим Александров — Петрович, слесарь
- Елена Астафьева — Зульфия
- Николай Волков — милиционер
- Владимир Смирнов — Василий Андреевич Соколов, участковый, лейтенант милиции
- Николай Погодин — шофёр
- Татьяна Гаврилова — соседка Судина
- Люсьена Овчинникова — Климова
- Вадим Вильский — швейцар
- Борис Григорьев — милиционер
- Клавдия Козленкова — уборщица
- Елена Морозова — девочка на пожарище
- В. Панова — эпизод
- Владимир Пицек — официант
- Алевтина Румянцева — Елена Никитична, тётя Зои Литовской
- Светлана Чачава — Зульфия Аликперовна Валиева
Съёмочная группа
- Автор сценария: Эдуард Хруцкий
- Режиссёр: Борис Григорьев
- Операторы:
- Художник: Борис Дуленков
- Композитор: Георгий Дмитриев
Технические данные
- Производство: Киностудия им. М. Горького
- Художественный фильм, двухсерийный, телевизионный, цветной
Интересные факты
- Прототипом главного героя — полковника Данилова — является легендарный сыщик, полковник Игорь Дмитриевич Скорин, ставший консультантом фильма[1]. В числе заслуг Игоря Дмитриевича Скорина — ликвидация знаменитой красногорской банды Митина[2], с которой во многом списана «Чёрная кошка» братьев Вайнеров из «Эры милосердия» (Место встречи изменить нельзя).
Напишите отзыв о статье "Приступить к ликвидации (фильм)"
Ссылки
- [www.kino-teatr.ru/kino/movie/sov/5693/annot/ «Приступить к ликвидации» на сайте КиноТеатр. Ру]
- «Приступить к ликвидации» (англ.) на сайте Internet Movie Database
Примечания
|
Отрывок, характеризующий Приступить к ликвидации (фильм)
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.