Евхаристия

Евхари́стия (греч. εὐ-χᾰριστία  — благодарение, благодарность, признательность от греч. εὖ — добро, благо и греч. χάρις — почитание, честь, уважение), Свято́е Прича́стие, Ве́черя Госпо́дня, в различных течениях христианства толкуется как таинство, священнодействие, обряд. Заключается в освящении хлеба и вина особым образом и последующем их вкушении. Согласно апостолу Павлу, при этом христиане приобщаются Тела и Крови Иисуса Христа (1Кор. 10:16, 1Кор. 11:23-25). Евхаристия, согласно православному вероучению , даёт возможность верующему соединиться с Богом во Христе, а регулярное причащение необходимо человеку для спасения души. В позднепротестантских течениях она, как правило, толкуется как символическое действие, выражающее единство верующего со Христом, но не осуществляющее его непосредственно.

У православных, католиков, дохалкидонитов, большинства лютеран, англикан, старокатоликов и в некоторых других конфессиях составляет основу главного христианского богослужения, Божественной Литургии (или Мессы). Термин «Евхаристия» используется в православии, католицизме и англиканстве, в протестантизме приняты наименования «Вечеря Господня» или «Хлебопреломление».

История установления таинства Евхаристии

Согласно синоптическим Евангелиям (Мф. 26:26-28, Мк. 14:22-24, Лк. 22:19-20) и Первому посланию коринфянам (1Кор. 11:24-25) апостола Павла, Евхаристия была установлена самим Иисусом Христом во время Тайной Вечери незадолго до Своей смерти на кресте. В первый день опресноков (Мф. 26:17, Мк. 14:12, Лк. 22:7) Иисус отправил двух учеников (Мк. 14:13), Петра и Иоанна (Лк. 22:8), в город (Мф. 26:18, Мк. 14:13, Лк. 22:10), то есть в Иерусалим, приготовить пасху (пасхальную трапезу), и они приготовили (Мф. 26:19, Мк. 14:16, Лк. 22:13). Вечером (Мф. 26:20, Мк. 14:17) Иисус возлег с двенадцатью учениками (Мф. 26:20, Мк. 14:17-18, Лк. 22:14) на трапезу.

Пасхальная трапеза

В Библии есть ряд мест, связывающих пасхальную жертву с жертвой Иисуса Христа: Ис. 53:1-8, 1 Петра. 1:19, 1 Коринфянам. 5:7.

Описания ветхозаветной Пасхи и пасхальной трапезы из ряда энциклопедий скудны и содержат лишь указания на обязательное присутствие пасхального агнца, опресноков (пресный хлеб), горьких трав. В сущности, они повторяют известные из книги Исход установления о пасхальном агнце, съедаемом с горькими травами (Исх. 12:3-10) и опресноках (Исх. 12:15-20). О том же самом говорит и митрополит Иларион (Алфеев): «О том, как происходила пасхальная вечеря во времена Иисуса Христа, мы узнаем из книги Исход», — и далее кратко описывает агнца, съедаемого «всеми членами семьи с пресным хлебом и горькими травами».

Скупы и те сведения, которые можно почерпнуть о Тайной Вечери из Евангелий: «Евангельское повествование о Тайной Вечери … не содержит подробного описания чина пасхальной трапезы — вероятно, потому, что этот чин был всем известен».

Особое мнение

Седер — семейная трапеза во время празднования еврейской Пасхи (Песаха), ритуал которой «окончательно сложился в средние века» и которая включает:

• три (иногда две) пластины мацы;
• «крутое яйцо и куриное крылышко или мясо с костью»;
• марор (ту или иную горькую траву);
• харосет — сладкую «смесь из натертых фруктов, молотых орехов, специй, вина и маццовой муки для подслащивания марора».

Мясо напоминает о пасхальном агнце, марор — о тех горьких травах, которые съедались вместе с ним, а харосет («глина») — об изготовлении кирпичей в египетском рабстве. «Во время седера каждый участник трапезы должен выпить четыре бокала вина».

На этом фоне ярким контрастом смотрится ви́дение богослова Н. Д. Успенского:

Чтобы представить себе ритуал Тайной вечери как иудейской пасхальной трапезы, нужно отказаться от наших привычных представлений о пасхальном столе… Не такой была иудейская пасха. Её можно назвать священной трапезой, потому что на ней от начала вечери до её окончания доминировали религиозные переживания и традиционные праздничные блюда были подчинены религиозной идее.

Далее он пишет о пасхальной трапезе следующее: «Вкушение пищи и вина чередовалось с чтением молитв, с повествованием из священной истории предков и с пением псалмов, причём все это происходило в строго установленном порядке, дающем нам право назвать эту трапезу ритуальной». Читая приводимое им описание, нельзя не отметить, что приводимые Н. Д. Успенским подробности весьма напоминают современный еврейский седер (см. врезку) с его жёсткой регламентацией и символизмом блюд. В частности, Успенский приводит такие детали:

Каждому участнику вечери сначала подавался бокал с вином, разбавленным водой, и всякий читал над своим бокалом «барах» (barach)». Так назывались у евреев краткие молитвословия, начинающиеся словом «благословен»… На стол подавались опресноки, латук (горькие травы) и харосет (салат из миндаля, орехов, фиг и всевозможных фруктов).

Сходное мнение мы находим и в «Толковой Библии» под редакцией А. П. Лопухина: «употребление вина во время пасхальной вечери у евреев не было первоначальным установлением, а вошло в употребление позже, но до времени Христа».

Нельзя, однако, не отметить следующее обстоятельство: существование обряда в той форме, которая включает четыре ритуальные чаши с вином, отвергается большинством современных исследователей.

«Приимите, ядите…»

Акцент на символы характерен, например, для евангельских христиан-баптистов, в понимании которых
«Причастие (Евхаристия) - это памятное празднование христианами времени и события страданий, смерти и воскресения Иисуса Христа. Хлеб и вино, которые принимают христиане, символизируют Тело и Кровь Господа».

Во время Тайной Вечери Иисус дал собственное объяснение символам традиционных блюд еврейского пасхального ужина. Так, Евангелие от Марка сообщает (Мк. 14:22-24):

И когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое. И, взяв чашу, благодарив, подал им: и пили из неё все. И сказал им: сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая.

В Евангелии от Луки (Лк. 22:19) и Первом послании к Коринфянам (1Кор. 11:24-26) приводится продолжение слов Иисуса: «сие творите в Мое воспоминание».

В «Толковой Библии» под редакцией Лопухина дается следующее объяснение этого продолжения:

Эти слова, находящиеся только у Павла и Луки, очень важны в том отношении, что показывают желание Господа, чтобы таинство Евхаристии совершалось постоянно, во все времена.

Хлеб жизни

Также в 6-й главе Евангелия от Иоанна изложено то, что можно назвать предысторией установления таинства Евхаристии или аллюзией на него. Важно отметить, что действие этой главы происходит не во время Тайной Вечери, а задолго до неё. Существенно также то, что Иисус в ней обращается не только к своим ученикам, но к гораздо большему количеству людей. В начале этой главы (Ин. 6:5-13) описано чудо умножения хлебов, на другой день после которого (Ин. 6:22) происходит беседа Иисуса с народом и учениками. Рассказ о ней занимает бо́льшую часть 6-й главы (Ин. 6:26-71). В начале этой беседы Иисус говорит народу «о Пище, пребывающей в Жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий» (Ин. 6:27), а затем свидетельствует о Хлебе Божьем, «который сходит с небес и даёт Жизнь миру» (Ин. 6:33-34), о Себе как о хлебе жизни (Ин. 6:35) и о цели Своего сошествия с небес—творить волю Отца (Ин. 6:38-39).

Такие слова Иисуса вызвали ропот: «Возроптали на Него Иудеи за то, что Он сказал: Я есмь хлеб, сшедший с небес» (Ин. 6:41).

В ответ на этот ропот Иисус повторяет: «Я есмь Хлеб Жизни» (Ин. 6:48). Не ограничиваясь этим, более и более разъясняет Он сказанные Им ранее слова (Ин. 6:49-51):

Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет. Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира.

В результате вспыхивает спор: «Тогда Иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть Плоть Свою?» (Ин. 6:52)

«Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе Жизни». Эти (Ин. 6:53) и последующие (Ин. 6:54-58) слова Иисуса не разрешили недоумения. Часть учеников Иисуса сочла Его слова странными (Ин. 6:60). Более того, многие из них «отошли от Него и уже не ходили за Ним» (Ин. 6:66).

Евхаристия в раннехристианские времена

Согласно апостольским деяниям и посланиям, первые христиане, будучи евреями, изначально неукоснительно соблюдали обиходный и пасхальный ветхозаветные ритуалы, положившие начало евхаристии. На это указывает удивительная схожесть некоторых даже современных молитв в талмуде и в христианских служебниках. Следует оговориться, что и талмуд и первые христианские служебники появились только несколько столетий спустя после возникновения христианства и так называемого талмудического иудаизма.

Евхаристия древними христианами совершалась во время ага́пы — вечери любви — ритуального ужина, где читались выдержки Священного Писания, которые тут же толковались проповедниками (священно- церковнослужителями), пелись ветхозаветные псалмы и христианские гимны, кормились нуждающиеся и все присутствующие, и затем частью хлеба и вина, положенными на столе перед никем незанятым местом Иисуса Христа, все с благоговением причащались в Его воспоминание с верой, что — это Тело Христово и Его Кровь. Позже евхаристическая трапеза завершаться стала вкушением хлеба, отложенного Деве Марии — Чин о панагии. Апостолы, епископы и священники возглавляли не только застолье, но и все церемонии и молитвы.

Евхаристические молитвы изначально священнослужителями повторялись на память в определённый момент богослужения, иногда импровизированно дополнялись и сочинялись, что почиталось как харизматический дар, и лишь позже стали записываться в сборники молитв (греческий служебник до сих пор называется молитвословом — Εὐχολόγιον). Сначала в эти сборники записывались лишь главные молитвы и схематичные описания Литургии потому, что сакральные слова величайшего таинства дозволялось читать только высшим священнослужителям — «disciplina arcani». Но после дарования христианам в 313 году свободы вероисповедования, участились случаи грубого своевольного искажения некоторыми епископами и священниками литургических текстов и уклонения в различные ереси.

Для исправления ошибок и неудачных выражений в молитвах стали составляться и рекомендоваться к повсеместному использованию более подробные чинопоследования всех служб суточного круга и евхаристии. Древнейшее изложение литургии сохранилось в Апостольских постановлениях. Из всех известных чинов Литургии оно самое объёмное, поэтому появившиеся позже последования Литургии: апостола Иакова брата Господня, святителей Василия Великого, Иоанна Златоуста и другие, несправедливо иногда называли простым сокращением древнейших богослужебных форм.

Назначение Евхаристии: быть центром и вершиной всей жизни христианина. Поэтому изначально с Евхаристией соединялись все христианские таинства и обряды: крещение, миропомазание, покаяние, венчание, рукоположение, соборование, монашеский постриг, отпевание и другие.

Изменения в литургической практике на Востоке

Довольно скоро в литургической практике византийского обряда произошли изменения: агапы (превратившиеся в благотворительные ужины) были отделены от священной евхаристии, а затем и вовсе запрещены ввиду участившихся злоупотреблений. Сама евхаристия с вечера (даже в наше время она иногда соединена с вечерней) была перенесена на утро, перед ней стал предписываться подготовительный евхаристический пост. Из христианских храмов перестали выводить оглашенных, кающихся и бесноватых, однако в этих же храмах возникли отгороженные от мирян иконостасами алтари.

Если прежде всё богослужение совершалось лицом к народу, и за отсутствием икон, священник символизировал Христа и, в свою очередь, к каждому человеку обращался как к нерукотворному образу Божьему (Быт. 1:27) — как к живой иконе, ко храму Божьему (1Кор. 3:16—17) и к «меньшему брату Спасителя» Мф. 25:40, (а ко крещённым — как к «царственному священству» 1Пет. 2:9), то теперь стал обращаться лицом к востоку и читать большинство молитв «в тайне» от своих прихожан.

Ввиду участившегося неблагоговения некоторых христиан, была прекращена практика раздачи в руки всем верующим Тела Христова с возможностью хранения Его в домашних условиях и испития непосредственно из чаши Крови Христовой с помазанием оставшейся на устах спасительной влагой своих очей, чела и прочих чувств. Для причащения мирян стала применяться лжица.

Часть песнопений и молитв стало использоваться на литургии уже после смерти общепризнанных авторов евхаристических чинопоследований — апостола Иакова, святителей Василия Великого, Иоанна Златоуста и других:

• «Единородный Сыне» сочинено императором Юстинианом в 535 году,
• «Святый Боже» введено в употреблении за литургией при преемнике Иоанна Златоуста патриархе Прокле в 438 или в 439 году,
• «Иже херувимы» в VI веке, примерно тогда же и «Да молчит всяка плоть человеча»,
• Символ веры — с V века,
• «Достойно есть» вторая часть этого песнопения «Честнейшую херувим» была со времён Космы Маюмского VIII век, а в соединении со словами «Достойно есть» 980 году,
• «О Тебе радуется» — величание Ефрема Сирина IV век, по другим сведениям — Иоанна Дамаскина VIII век.

Карфагенский собор 411 года определил в евхаристических молитвах (в ана́форе) обращаться только к божественному лицу Бога Отца.

После разделения церквей в 1054 году, в противовес «латинянам», недостаточно, по мнению восточных христиан почитавших Святого Духа, и не имевших в своей анафоре на эпиклезе призывания о схождении на предложенные евхаристические дары Святого Духа, в греческих, а затем и в славянских, церквах внесли в прежний свой текст евхаристии (разрывая фразу на середине) вставку — тропарь третьего часа с двумя стихами из 50-го псалма:

Иере́й: Го́споди, И́же Пресвята́го Твоего́ Ду́ха в тре́тий час апо́столом Твои́м низпосла́вый, Того́, Благи́й, не отъими́ от нас, но обнови́ нас, моля́щих Ти ся.

Диа́кон: Се́рдце чи́сто сози́жди во мне, Бо́же, и Дух прав обнови́ во утро́бе мое́й.
Иерей: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа…
Диакон: Не отве́ржи мене́ от Лица́ Твоего́ и Ду́ха Твоего́ Свята́го не отъими́ от мене́.

Иерей: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа…

В XIX веке греки, наконец, отменили эту вставку, тогда как в Русской церкви она ошибочно стала восприниматься как неотъемлемая часть эпиклезы.

Богословие Евхаристии в православии

Слова апостола Павла (1Кор. 10:16):

Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?

— позволяют понять, что Причащение есть приобщение к Божеству, которое, как писал Симеон Солунский (XV век), является целью Литургии и «вершиной всех благ и желаний».

Архиепископ Фессалоникийский Симеон о Причащении пишет следующее:

Причащение соединяет нас с Самим Владыкой, и мы на самом деле становимся в этом Таинстве причастниками Самого Тела Его и Крови. Мы через пищу сделались смертны, и ниспали из рая, и отделили себя от Бога, а теперь через причащение снова принимаем жизнь вечную. Таким образом освобождаясь от тления, мы соединяемся с Бессмертным Богом, Который ради нас стал смертным в воплощении.

Св. Иоанн Дамаскин пишет о том, что люди, в отличие от святых ангелов, благодаря Евхаристии причаствуются не только общей энергии Троицы, но и обо́женному («божественному») человеческому естеству Одного из Троицы (то есть Христа):

Ангелы стали участниками и сделались общниками не естества божественного, но — действия (энергии) и благодати; из людей же, те бывают участниками и делаются общниками божественного естества, которые принимают Святое Тело Христово и пьют Его Кровь. Ибо [Тело и Кровь] соединены с Богом по ипостаси; и два естества в принимаемом нами Теле Христовом соединены в ипостаси неразрывно; и мы бываем причастниками двух природ: Тела — телесно, Божества — духовно, скорее же, обеих обоюдно. Не по ипостаси мы — одно и то же [что и Спаситель] (ибо сначала существуем ипостасно и потом [только] вступаем [с Ним] в единение), но по соединению с Телом и Кровью.

Место Евхаристии в иерархии таинств

По мнению Геннадия Схолария, все таинства Церкви, как и все другие богослужения, так или иначе, являются подготовкой к участию в Евхаристии, которая является вершиной единения человека с Богом Таинством священнейшее из всех Таинств. В своем трактате «О таинственном теле Господа Иисуса Христа» Константинопольский патриарх Геннадий Схоларий ставил таинство Евхаристии выше таинства Крещения:

Тело Христово питает телесно, чистотой же благодаря единению с Божественной природой очищает и освящает, доставляя нам достаточную духовную пищу; питаемые так, мы прекрасно восходим к духовному совершенству и здравию... О Таинство, священнейшее всех Таинств, превосходящее само Таинство Крещения: тем Крещением Владыка общается с нами только по силе (по энергии), а сим Евхаристией — по сущности.

Своё мнение Геннадий почерпнул из Псевдо-Дионисия Ареопагита, который называет Евхаристию «Τελετών τελετή» (Посвящение из посвящений), в латинском переводе «Sacramentum sacramentorum» — «Таинство таинств»:

Ибо едва ли может быть совершено какое-либо из иерархических совершительных священнодействий, доколе божественная Евхаристия во главе того, что совершается по чину каждого другого священнодействия, не священносовершит приведения христианина, уже просвещённого, к единому и не утвердит совершенно богопреданным даром совершительных тайн общения его с Богом.

В католическом богословии мнение о том, что Евхаристия это Таинство Таинств, взятое из сочинения Псевдо-Дионисия Ареопагита, было утверждено соборно как догматическое определение на Тридентском соборе.

Евхаристия как реальное приобщение к единократной Жертве Христа

Константинопольский собор 1157 года анафематствует всех, кто толкует слова «сие творите в Моё воспоминание» как образное, а не реальное принесение Жертвы, а также понимающих Евхаристию как «иную жертву», отличную от единократно принесённой Христом

3. Слышащим Спасителя о преданном Им священнодействии Божественных Таин, говорящего: «сие творите в Мое воспоминание», но не понимающим правильно слова «воспоминание» и дерзающим говорить, что оно (т.е. воспоминание) обновляет мечтательно и образно жертву Его Тела и Крови, принесённую на честном Кресте Спасителем нашим в общее избавление и очищение, и что оно обновляет и ежедневную жертву, приносимую священнодействующими Божественные Тайны, как предал Спаситель наш и Владыка всех, и поэтому вводящим, что это иная жертва, чем совершенная изначала Спасителем и возносимая к той мечтательно и образно, как уничижающим неизменность жертвы и таинство страшного и Божественного священнодействия, которым мы принимаем обручение будущей жизни, как это изъясняет Божественный отец наш Иоанн Златоуст во многих толкованиях посланий великого Павла, анафема трижды.

Порядок совершения таинства

Условие совершения таинства Евхаристии

В Исторических церквях, в Англиканской Церкви, у старокатоликов таинство Евхаристии может совершить только епископ или священник по его поручению.

Таинство совершается в храме. И лишь в случае каких-либо особых обстоятельств допускается его совершение вне храма. Согласно 7-му правилу VII Вселенского Собора в престолы, на которых совершается Евхаристия, должны полагаться частицы мощей святых мучеников. В поместной традиции Русской православной церкви мощи с 1655 года зашиваются также в антиминсы, что даёт возможность служить Литургию вне храма. В Католической церкви после Второго Ватиканского собора положение мощей на алтарный камень является необязательным.

Пресуществление

По древнему учению Исторических церквей в таинстве Евхаристии хлеб и вино прелагаются в истинные Тело и Кровь Христовы.

Католичество

Термин пресуществление (transsubstantiatio) появляется в латинском богословии в IX веке, а затем получает широкое распространение в католичестве. На 4-м Латеранском Соборе в 1215 году было изложено учение о превращении хлеба и вина (Святых Даров) в Тело и Кровь Христову. В Католической церкви учение о «[www.inslov.ru/html-komlev/t/transsubstanciaci8.html транссубстанциации]» (transsubstantiatio) или «пресуществлении» хлеба и вина в истинное Тело и Кровь Иисуса Христа окончательно сформировалось в трудах Фомы Аквинского. Это учение называется doctrina de fide. Согласно ему, во время Евхаристической молитвы сущность (субстанция) хлеба и вина пресуществляется в сущность Тела и Крови Христовых, в то время как доступные для органов чувств свойства хлеба и вина (акциденции) остаются неизменными.

Пресуществление означает преложение (то есть обращение) всей сущности хлеба в существо Тела Христова и всей сущности вина в Его Кровь. Это обращение осуществляется при Евхаристической молитве благодаря действенности слова Христова и действия Святого Духа. Тем не менее, доступные для органов чувств свойства хлеба и вина, так называемые Евхаристические виды, остаются неизменными

Православие

Термин «пресуществление» (μετουσίωσις) никогда не употреблялся святыми отцами в Православной церкви до середины XV века по отношению к освящению Святых Даров. Впервые его перенёс из католической литературы Геннадий Схоларий, используя как синоним традиционным святоотеческим терминам «преложение» (μεταβολή) и «претворение» (μεταποίημα). Однако термин не прижился, и лишь в конце XVI века термин вновь начинает употребляться среди отдельных лиц греческого духовенства, получивших образование в римско-католических учебных заведениях. Впоследствии на греческих поместных соборах (всегда без участия Русской поместной церкви): в 1672 году в Константинополе, в 1672 году в Иерусалиме этот термин был утвержден; а в 1691 году на поместном соборе в Константинополе все, отрицающие термин «пресуществление» были преданы строгим анафемам и даже вечным проклятиям. В Русской Православной церкви не было ни одного поместного собора, который бы утвердил термин «пресуществление» и тем более повторил бы анафемы греческого поместного собора 1691 года на тех, кто не принимает этот термин. Но тем не менее, этот термин начинает использоваться среди православных богословов Русской православной церковью, например, он включен в послание патриарха Московского и всея Руси Адриана. С этого времени термин «пресуществление» становится обычным термином в православной евхаристологии: он употребляется в официальных посланиях иерархов, синодально одобренных исповеданиях веры и догматических пособиях и проч.. В настоящее время отдельные толкования частных лиц термина «пресуществление» в православии имеют отличия от учения Католической церкви и протестантских деноминаций, но существенно отличаются от взглядов протестантских деноминаций. Термин «пресуществление» является нововведением в православное богословие, а прославленные православные святые отцы ни соборно, ни в своих трудах не объясняли детально сам процесс преложения Святых Даров в Тело и Кровь, они ограничились лишь словом «таинство» применительно к этому процессу. Учение Фомы Аквината о сохранении акциденций при изменении физической сущности хлеба и вина в вещественные и человеческие тело и кровь никогда не было утверждено всей полнотой Церкви и по этой причине не является учением Православной церкви.

Иные конфессии

Ассирийская Церковь Востока, лютеране, англикане и кальвинисты не признают пресуществления так, как католики. Эти конфессии обычно по-разному допускают лишь «соприсутствие» Тела и Крови Христовых с сущностью хлеба и сущностью вина, и только Церковь Англии использует термин «пресуществление», не разъясняя его, что, впрочем, позволяло в прошлом надеяться на возможность евхаристического общения англикан и православных. По протестантско-несторианскому учению, вкушающие евхаристический хлеб и вино приобщаются действительных Тела и Крови Христовых, а также сущности хлеба и вина, которые не исчезают, но сохраняются и служат символами Тела и Крови.

Христианские вероисповедания, связанные с более радикальным крылом Реформации (анабаптисты, меннониты), а также возникшие в более поздний реформационный период церкви (баптисты, методисты, адвентисты, пятидесятники, харизматы и др.) не признают пресуществления хлеба и вина в буквальные Плоть и Кровь Христа, а также не признают соприсутствие физического Тела Христова с хлебом и физической Крови Христовой с вином, но учат воспринимать в вине и хлебе во время причастия только символы и образы Тела и Крови Иисуса Христа, и, вкушая их, верою мысленно переживать голгофские страдания Иисуса Христа.

Мнения отдельных конфессиональных групп

По мнению богословской комиссии, собранной из отдельных православных и лютеранских представителей и не выражающей соборного мнения ни Православной, ни Лютеранской церквей, работавшей в рамках экуменизма в 1970 году и руководствующейся идеей теории ветвей: «В то время как исторические церкви — Православная, Римско-Католическая и дохалкидонские — исповедуют реальное пресуществление хлеба и вина в истинное Тело и истинную Кровь Иисуса Христа, протестантские Церкви, при всём разнообразии их евхаристических доктрин, отрицают субстанциальный, вещественный характер присутствия Тела и Крови под видами хлеба и вина».

По мнению Синодальной богословской комиссии 2006 года, собранных из отдельных лиц и не выражающей соборного мнения Православной церкви, различия между терминами «преложение» и «пресуществление» зачастую полемически преувеличиваемые: «Попытки найти существенное различие между двумя учениями [католическим и православным] на базе применения терминов „пресуществление“ (transsubstantiatio) на Западе и „претворение“ или „преложение“ на Востоке следует отнести на счет полемического задора, ибо никто ещё никогда не мог указать, в чём именно состоит различие между этими словами. Раскрытие их содержания всегда доказывало их синонимичность».

Тайноустановительные слова и эпиклеза

В православии, в соответствии со структурой византийского евхаристического канона, традиционно принято отмечать тайносовершительную значимость не только «установительных слов», но и следующей за ними эпиклезы (греч. Έπίκλησις), то есть призывания Святого Духа на молящихся и на Святые Дары, заканчивающегося троекратным «Аминь» диакона.. В «Пространном катехизисе» митрополита Филарета подчёркивается важность обоих моментов:

335. Каково важнейшее действие литургии верных? Важнейшим действием литургии верных является произнесение слов, сказанных Иисусом Христом при установлении Таинства: Приимите, ядите, сие есть Тело Мое… Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета… (Мф. 26:26-28); и затем — призывание Святого Духа и благословение Даров, т.е. принесённого хлеба и вина.

Римско-католическая церковь центральное место отводит не столько эпиклезе (которая в латинском обряде состоит из двух частей, разделённых тайноустановительными словами Иисуса Христа), сколько тайноустановительным словам. Согласно Катехизису Католической церкви, Евхаристия происходит благодаря действенности слова Христова и действию Святого Духа.

При этом ни православие, ни католичество не сводит тайносовершительное действие к тем или иным словам (хотя подобные попытки предпринимались в прошлом) и не пытается определить точный момент преложения Святых Даров, но подчёркивает значение всего евхаристического канона (анафоры) как единого акта.

Вещества Таинства

Для Евхаристии у православных, коптов, сиро-яковитов и в Ассирийской церкви Востока используется квасной хлеб — просфоры. В православии византийской традиции вино после пресуществления в Кровь Христову обязательно разбавляется горячей водой («теплотой», «зеоном»).

У католиков латинского обряда используется пресный хлеб (гостия), а у католиков восточных обрядов используется квасной хлеб. Причащение мирян под двумя видами у католиков стало возможным после Второго Ватиканского Собора. В вино добавляется вода, так как на Кресте из прободенного ребра Искупителя истекла не только кровь, но и вода.

В Армянской Апостольской Церкви, Маронитской Католической Церкви и Халдейской Католической Церкви, а также у лютеран, англикан, старокатоликов используется для священнодействия только пресный хлеб. В Армянской Апостольской Церкви воду в вино не добавляют.

Цвет и сорт вина зависят от местных традиций. В Русской православной церкви обычно используется красное десертное крепленое вино Кагор, в Грузинской православной церкви используют красное вино Зедаше. В Румынской православной церкви, греческих церквях и у римо-католиков может использоваться белое вино или смесь из красного и белого вина. В русской традиции используется сладкое вино, во избежение рефлекторного выплевывания причащаемыми младенцами причастия, а в латинской традиции, не имеющей причащения младенцев, обычно используют сухое вино, считая сахар ненужной добавкой к чистому вину.

Омовение ног

Во некоторых протестантских церквях перед Вечерей Господней совершается омовение ног ближним, подобно тому, как Христос омывал ноги ученикам. В адвентизме это считается обязательным. Общины, практикующие эту традицию, существуют также в пятидесятничестве, меннонитстве и методизме.

В католической церкви обряд омовения ног совершается в Великий четверг на вечерней мессе воспоминания Тайной Вечери. Священник, предстоятельствующий на мессе, омывает ноги 12 прихожанам. Обряд проводится после проповеди, перед началом Евхаристической литургии.

В православной церкви Чин омовения ног совершается в Великий четверг архиереем, который омывает ноги 12 священникам (или монахам) в воспоминание омовения, исполненного Спасителем над апостолами пред Тайной вечерей. В практике РПЦ в XX веке обряд вышел из обязательного использования (совершался лишь в отдельных епархиях). В 2009 году первый раз в современной истории РПЦ обряд был совершён патриархом Кириллом по окончании литургии в Богоявленском соборе.

Евхаристия в различных конфессиях

В православии

Как было сказано выше, в православии, в соответствии со структурой византийского евхаристического канона, традиционно принято отмечать тайносовершительную значимость не «установительных слов», а следующей за ними эпиклезы.

Православные христиане могут причащаться после совершения над ними таинства крещения, которое совмещается с миропомазанием и, по разным традициям, может совершаться либо на 8-й день после рождения, либо на 40-й день после рождения (именно так, согласно житию, крестили Сергия Радонежского). В случае угрозы жизни младенца крещение может и должно быть совершено немедленно.

Причащение младенцев традиционно происходит только под видом вина («Крови Христовой»), что связывают с опасениями, что ребенок может выплюнуть хлеб. По этой же причине на Литургии преждеосвященных даров причащение младенцев не происходит, поскольку причащение происходит только хлебом («Телом Христовым») пропитаным вином («Кровью Христовой»).

В православной традиции зачастую причащению взрослых предшествует подготовка, включающая особое молитвенное правило, пост, предварительную исповедь.

Частота причащения

Единого мнения о том, как часто должен причащаться православный христианин, в настоящее время нет. В Синодальный период истории Русской церкви типичной была практика редкого причащения. В настоящее время в Русской православной церкви одна из самых типичных рекомендаций о частоте причащения — ежемесячное причащение для взрослых, еженедельное причащение для младенцев.

Одним из сторонников частого причащения был праведный Иоанн Кронштадтский, говоривший: «Блаженны те, кто часто с искренним покаянием и искренним испытанием самих себя приступают ко святому причащению!». Другим — преподобный Никодим Святогорец, который выступал за то, чтобы миряне, также, как и священники, причащались за каждой литургией, на которой они присутствуют. Преподобным Никодимом Святогорцем и святителем Макарием Коринфским была написана «Книга душеполезнейшая о непрестанном причащении святых Христовых таин», в которой собрано множество высказываний древних великих святых о пользе частого причащения и говорится: «Ах, братья мои, если бы мы хотя бы один раз видели мысленными очами нашей души, каких высоких и каких великих благ мы лишаемся, не причащаясь непрестанно, тогда, конечно, мы приложили бы все свои силы, чтобы подготавливаться и причащаться, если бы была возможность, каждый день».

В католицизме

Католическая церковь учит, что Христос реально присутствует под каждым видом в каждой частице Святых Даров, поэтому считает, что причащаясь как под одним видом (только Хлебом) так и под двумя видами (Хлебом и Вином) человек причащается Христу во всей полноте. На этом учении базировалась средневековая церковная практика о причастии мирян под одним видом, а священнослужителей под двумя. Неприятие этой практики частью прихожан, требовавших причащения мирян под двумя видами, породило в Средние века несколько реформистских религиозных движений, самым известным из которых были утраквисты (от лат. utraque specie — «под двумя видами»), более известные как «гуситы». Результатом растущего недовольства стало решение Тридентского собора (1545—1563), официально запретившее причащения мирян под двумя видами. Только в XX веке Конституция Второго Ватиканского собора (1962—1965) Sacrosanctum Concilium разрешила причастие под двумя видами для мирян. В современной литургической практике Католической церкви применяются оба способа причащения мирян в зависимости от постановления местной Конференции католических епископов и условий для совершения Евхаристии. Первое причастие в латинском обряде традиционно совершается в возрасте 7-12 лет и проводится с особой торжественностью.

В католичестве существует ряд внелитургических видов почитания Святых Даров, в которые пресуществляются хлеб и вино в евхаристии. Одним из них является адорация — выставление Святых Даров в дароносице специального вида (монстранция) для поклонения и молитвы перед ними. В четверг, следующий за Днём Святой Троицы, то есть на одиннадцатый день после Пятидесятницы отмечается Праздник Тела и Крови Христовых (лат. Corpus Christi - Тело Христово), во время которого совершаются торжественные процессии со Святыми Дарами по улицам городов.

Древневосточные церкви

В Армянской церкви при совершении евхаристии используется пресный хлеб. Вино, при совершении таинства, используется цельное, не разбавленное водой.

При причащении верующих освящённый евхаристический хлеб (Тело) погружается священником в Чашу с освящённым вином (Кровью) и, преломлённый пальцами на части, подаётся причащающимся. К причастию допускаются прихожане Церквей c апостольским преемством.

В протестантизме

В Англиканской церкви

К причастию допускаются не только члены церкви, но и все христиане, чья конфессиональная принадлежность или личные убеждения допускают возможность такого причащения.

В лютеранстве

Лютеране верят, что Евхаристия «это содержащиеся в хлебе и вине истинные Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа, которые мы, христиане, должны есть и пить, по установлению Самого Христа». Таким образом, причастник принимает элементы как хлеба и вина, так и истинных Тела и Крови Самого Христа. Причастие принимается всеми верующими в двух видах: Тела (хлеб) и Крови (вино). Большинство лютеран отрицают сохранение Тела и Крови в хлебе и вине после окончания Евхаристии. Однако некоторые церкви считают, что освящённые хлеб и вино сохраняют элементы Тела и крови Христа.

В лютеранской литургии во время Таинства Святого Причастия особое внимание уделяется словам установления святого причастия. «Господь наш Иисус Христос в ту ночь, когда Его предали, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и, раздав ученикам, сказал: примите и ядите; сие есть Тело Мое, которое за вас предается, сие совершайте в Мое воспоминание. Также взял Он чашу и возблагодарив, подал им и сказал: примите и пейте из неё все. Сия чаша есть новый завет в Крови Моей, за вас изливаемой во оставление грехов. Когда только будете пить сие, совершайте это в Мое воспоминание». Поэтому лютеране верят, что именно тот принимает Причастие правильно и достойно, кто верует в эти слова: «за вас предаваемое» и «за вас изливаемое во оставление грехов».

В Евангелическо-лютеранской Церкви вслед за Католической традицией используется для причастия только пресный хлеб (т. н. опреснок). К причастию допускаются только члены церкви, прошедшие конфирмацию.

В Евангельских церквах

В евангельских церквах (баптисты, пятидесятники и др.) не верят в Пресуществление. По мнению евангельских протестантов, хлеб и вино Вечери не являются Телом и Кровью Христа, но указывают на них, подобно тому, как блюда традиционной еврейской пасхальной трапезы являлись символами (Исх. 13:9) древних событий Исхода из Египта, но никак не самими событиями.

В то же время отношение к Евхаристии в церквах евангельских протестантов в высшей степени благоговейное: Евхаристия (наряду с Крещением) входит в число двух основных таинств (обрядов) евангельских христиан.

В ходе совершения Евхаристии пресвитер (пастор) церкви зачитывает отрывок из Библии, повествующий об установлении таинства, затем совершаются молитвы над хлебом и вином. Хлеб разламывается руками на маленькие части, после чего служители поочередно обходят участвующих. Как в разных евангельских конфессиях, так и в разных общинах в рамках одной конфессии существуют различия в традиции совершения Вечери: она может быть открытой (для всех желающих) и закрытой (только для официальных членов церкви); вместо вина может использоваться виноградный сок; вино может подаваться в общей чаше либо в индивидуальных маленьких чашечках; хлеб может разламываться сначала на две-четыре больших части и затем каждая из них крошиться на более мелкие, либо ломаться на мелкие части сразу и т. д.

В Церкви адвентистов седьмого дня

В адвентизме Вечеря Господня также обладает символическим, а не тáинственным значением. Перед принятием символов Тела и Крови Христа совершается обряд омовения ног Ин. 13:14-15. После этого сначала благословляют и раздают хлеб, а затем вино.

Адвентисты используют для причастия только пресный хлеб и виноградный сок (хотя в ходе обряда его зачастую называют вином). Отсутствием брожения в обоих символах подчёркивается непорочность Христа. Такая практика считается самой библейски обоснованной, поскольку Христос совершил Тайную вечерю на Пасху, когда в домах не должно было быть ничего квасного и перебродившего.

К причастию допускается любой человек, исповедующий Христа Спасителем, однако внутри общины Вечерю не принимают ещё не крещённые прихожане, в том числе дети.

Вечеря обычно проводится один раз в три месяца, хотя при необходимости её могут совершить в любое время. Совершать обряд имеет право только рукоположенный пресвитер или проповедник, однако это правило относится к области церковного порядка, а не богословия, поскольку служитель не считается носителем особой благодати для совершения обрядов. Диаконы могут лишь помогать в проведении Вечери, разнося благословлённые хлеб и вино как на самом собрании, так и домой тем, кто не смог прийти в церковь.

Религиозные практики групп спорной религиозной принадлежности

Такие религиозные группы, как «Свидетели Иеговы» и мормоны, относят себя к христианам и нередко рассматриваются в качестве таковых. Однако подобная классификация не бесспорна. Значительное число источников отрицает принадлежность этих двух групп к христианству и рассматривает их как псевдохристианские или парахристианские.

Это замечание существенно, поскольку, согласно определению, приведенному в начале статьи, Евхаристия является христианским таинством, священнодействием или обрядом.

Свидетели Иеговы

Свидетели Иеговы считают, что вечером 14 нисана 33 года н. э. Иисус учредил «Вечерю Господню». Он только что закончил праздновать с учениками еврейскую Пасху, поэтому, по их мнению, дата известна точно. Исходя из этой даты свидетели Иеговы могут отмечать это событие каждый год в соответствующий день, подобно тому как отмечается еврейская Пасха.

Мормоны

Для мормонов движения святых последних дней причастие является ключевым таинством. Каждое воскресенье во время первого часа члены церкви мормонов принимают причастие в память о крови и теле Иисуса Христа, которые олицетворяют Его искупление. Таким образом, члены церкви возобновляют завет с Богом, заключённый при крещении (обещание соблюдать Его заповеди и взять на себя имя Иисуса Христа).

Для причастия мормоны используют пресный хлеб и воду. Изначально в качестве символа крови Христа использовалось вино, однако в связи со строгими законами здоровья его впоследствии заменили на воду. Как считается, не имеет значения, что есть и пить, если при этом человек вспоминает жертву Христа.

Мнения о происхождении евхаристии

Некоторые учёные связывают происхождение христианской евхаристии с древними обрядами ритуально-магического каннибализма (теофагия). Под влиянием мифологической школы подобная точка зрения присутствует в БСЭ. Согласно БСЭ в той или иной форме эти представления присутствуют в митраизме.

Ранние христиане подвергались гонениям со стороны властей Римской империи из-за некоторой схожести обряда евхаристии с ритуальным каннибализмом. Кирилл Александрийский также подчёркивал, что без животворящего Слова Божия, находящегося в мистическом и реальном единстве с плотью, Евхаристия превращается в людоедство. Чтобы в соответствии с этим утверждением Кирилла избежать аналогии с каннибализмом, император Юстиниан I предложил добавлять в вино символ Логоса — тёплую воду, что и сохраняется в православии и католицизме.

См. также

• Евхаристический Агнец
• Евхаристический канон
• Евхаристический пост
• Елеосвящение
• Исповедь
• Конфирмация
• Крещение
• Литургия
• Омовение ног
• Преложение
• Пресуществление
• Проскомидия
• Просфора
• Тайная Вечеря

Литература

• Евхаристия // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Диак. Михаил Желтов, А. А. Ткаченко, П. Б. Михайлов, В. В. Петров [www.pravenc.ru/text/348067.html Евхаристия. Часть I] // Православная энциклопедия. Том XVII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2008. — С. 533-615. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 978-5-89572-030-1
• Диак. Михаил Желтов, М. М. Бернацкий, П. В. Ермилов, А. А. Ткаченко, Н. В. Квливидзе [www.pravenc.ru/text/351651.html Евхаристия. Часть II] // Православная энциклопедия. Том XVII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2008. — С. 615-696. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 978-5-89572-030-1
• [lib.eparhia-saratov.ru/books/10k/kiprian/evharistia/contents.html Архимандрит Киприан (Керн) Евхаристия]
• Роберт Невилл (англ.). [books.google.com/books?id=0gnFbfw4em0C& Symbols of Jesus: a Christology of symbolic engagement]

Ссылки

• [www.krotov.info/acts/20/2vatican/1322.html Статья 3 «Таинство Евхаристии» главы первой второго раздела части второй Катехизиса Католической Церкви]
• [www.netzwerk-eucharistie.de.vu Сеть евхаристического поклонения]
• [www.pravmir.ru/article_1668.html Круглый стол о подготовке к Причастию]
• Кураев А. В. [www.pravmir.ru/article_2182.html Причастие — радостная весть для плоти.]
• Прот.М.Козлов [files.predanie.ru/mp3/Sravnitelnoe_bogoslovie/tainstva_1.mp3] [files.predanie.ru/mp3/Sravnitelnoe_bogoslovie/tainstva_2.mp3] Понимание Таинства Евхаристии в Католицизме. Мнение православного священника. Аудиолекции в формате mp3.
• [patriarchia.ru/db/text/363879.html В Комиссии по церковной социальной деятельности состоялось собрание больничных священников.]

Отрывок, характеризующий Евхаристия

На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.