Пробудившийся стыд

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Уильям Холман Хант
Пробудившийся стыд. 1853
англ. The Awakening Conscience
холст, масло. 76,2 × 55,9 см
Британская галерея Тейт, комната 14, Лондон, Великобритания
К:Картины 1853 года

«Пробудившийся стыд» (англ. The Awakening Conscience, досл. «Пробудившаяся совесть») — картина, написанная в 1853 году английским художником-прерафаэлитом Уильямом Холманом Хантом, одним из основателей Братства прерафаэлитов. На картине изображена падшая женщина, поднимающаяся с колен мужчины в момент раскаяния.

Работая над полотном, художник большое внимание отводил деталям. Отсюда практически все отображённые на полотне предметы несут смысловую нагрузку и служат разгадками для сюжета картины. Джон Рёскин высоко оценил талант художника, и картина стала одной из самых известных работ Ханта. Сам художник два раза вносил изменения в полотно: в первый раз по просьбе владельца картины он изменил лицо женщины, второй раз ему предоставилась возможность улучшить детали.

Сейчас «Пробудившийся стыд» находится в зале №14 Британской галереи Тейт после дарения картины галерее владельцами в 1976 году.





Описание

Изначально может показаться, что на картине изображены сиюминутные разногласия между мужем и женой, но название картины и символы, присутствующие в ней, дают понять, что это любовница и любовник. На левой руке у женщины нет обручального кольца. По всей комнате разбросаны напоминания об упущенной жизни: кошка под столом играет с пойманной птицей; часы укрыты под стеклом; висящий на фортепиано гобелен не закончен; нити, разрозненно лежащие на полу; на стене висит картина Фрэнка Стоуна; на полу брошен текст музыкального оформления Эдварда Лира лирической поэмы Альфреда Теннисонса «Слёзы, праздные слезы[en]», а на фортепиано стоит произведение «Часто в тихую ночь» Томаса Мура, рассказывающее об упущенных возможностях и грустных воспоминаниях о счастливом прошлом.

Искусствовед Элизабет Преттеджон[en] отмечает, что хотя интерьер на картине теперь рассматривается как «викторианский», он всё же источает пошлость нувориша, что было бы неприятно современному зрителю[1]. На рамке картины написан стих из Книги притчей Соломоновых (25:20): «Что снимающий с себя одежду в холодный день, что уксус на рану, то поющий песни печальному сердцу»[2].

В некотором смысле эта картина является дополнением к религиозной картине Ханта «Светоч мира», изображающей Христа, держащего фонарь и стучащего в заросшую бурьяном дверь, символизирующую «закрытое сердце»[3]. Содержанка на картине «Пробудившийся стыд» может быть ответом на этот образ, её совесть «открывает сердце» изнутри. Хант видел в изображении женщины пример того, как дух небесной любви призывает душу отказаться от низшей жизни[4]. В своей книге «Прерафаэлитизм и Братство прерафаэлитов» Хант писал, что изначально идею для композиции картины ему дал роман «Дэвид Копперфилд» и художник стал посещать «разные прибежища падших девушек» в поисках подходящего места для новой картины. Хант не планировал воссоздавать какую-либо конкретную сцену из романа, но изначально хотел захватить что-то общее: «павшая девушка, ищущая любви, наконец находит объект поиска»[4]. Позже он передумал, решив, что такая встреча вызовет разные эмоции в девушке, но вряд ли покаяние, которое он хотел показать. В итоге художник остановился на идее, что мужчина будет наигрывать песню, которая вдруг напомнит падшей женщине о прошлой жизни и этот момент станет переломным для неё[5].

Натурщицей для изображения женщины стала Энни Миллер, которая часто позировала для прерафаэлитов, а также была помолвлена с Хантом до 1859 года. Мужская фигура может быть списана с Томаса Седдона или Августа Эгга, бывших друзьями Ханта.

Изменения в картине

Выражение лица девушки на картине — это не то выражение боли и ужаса, что увидели зрители, когда картина была впервые выставлена, потрясая многих критиков. Картина была заказана Томасом Фейрберном, манчестерским промышленником и меценатом прерафаэлитов. Эгг обсуждал с ним идеи Ханта и, возможно, показал несколько начальных эскизов[2]. За картину Фейрберн заплатил Ханту 350 гиней. Полотно было выставлено в Королевской академии художеств в 1854 году вместе со «Светочем мира». Фейрберн не мог выдержать выражения лица содержанки, глядя на картину изо дня в день, поэтому уговорил Ханта смягчить лицо на картине. Художник приступил к работе, но вскоре заболел и картина в почти первозданном виде была показана на выставке в Бирмингемском обществе художников в 1856 году, прежде чем была перерисована. Позже Ханту удалось поработать над своим творением ещё раз и, по признанию Эдварда Лира, художник существенно улучшил картину[6]. Как отмечается в антрвольтах, Хант ретушировал картину в 1864 году и снова в 1886, когда восстанавливал работу после реставрации в промежуточный период[2].

Отношение Джона Рёскина

Викторианский теоретик искусства и покровитель прерафаэлитов Джон Рёскин высоко оценил «Пробудившийся стыд» как пример нового направления в британском искусстве, создававшийся фантазией художника, а не хроникой событий. В своём письме 1854 года газете The Times Рёскин, защищая работу, утверждает, что картина приобретает трагический смысл, если правильно прочитать её по объектам в комнате[7]. Он был поражён и суровым реализмом комнаты, отметив, что раскрытие характеров через интерьер выгодно отличает картину от «Модного брака» Уильяма Хогарта[7]. «Общий, современный, вульгарный» интерьер перегружен блестящей, неиспользованной мебелью, которая никогда не будет частью дома. Для Рёскина эта изысканная деталь картины обратила внимание на неизбежный разрыв отношений пары[8]. Идея визуального отобразить переломную секунду для жизни человека позднее была показана в 1858 году в триптихе «Прошлое и настоящее[en]» Августа Эгга.

Провенанс

Картина перешла по наследству к сыну Фейрберна, сэру Артуру Гендерсону Фейрберну, 3-му баронету. В январе 1946 года полотно было анонимно продано на аукционе Christie's и было куплено Колином Андерсоном в 1947 году. В 1976 году картина была подарена Британской галерее Тейт[2].

Напишите отзыв о статье "Пробудившийся стыд"

Примечания

  1. Prettejohn, 2007, p. 94.
  2. 1 2 3 4 Tate.
  3. Hunt, 1905, p. 350.
  4. 1 2 Hunt, 1905, p. 429.
  5. Hunt, 1905, p. 430.
  6. Gissing, 1936, p. 90.
  7. 1 2 Barringer, 1998, p. 96.
  8. Prettejohn, 2005, p. 111-113.

Источники

  • Barringer, T. J. Reading the Pre-Raphaelites. — Yale University Press, 1998. — 176 p. — ISBN 0300077874.
  • Gissing, A. C. William Holman Hunt. — Duckworth, 1936. — 247 p.
  • Hunt, W. H. [archive.org/details/preraphaelitismp02huntuoft Pre-Raphaelitism and the Pre-Raphaelite Brotherhood]. — New York: The Macmillan Co., 1905. — 586 p.
  • Prettejohn, E. Art of the Pre-Raphaelites. — Harry N. Abrams, 2007. — 304 p. — ISBN 9781854377265.
  • Prettejohn, E. Beauty and Art: 1750-2000. — OUP Oxford, 2005. — 224 p. — ISBN 0192801600.
  • Ruskin, J. Modern Painters: Volume 3. Of Many Things. — Adamant Media Corporation, 2000. — 424 p. — ISBN 978-1421229034.
  • Farthing, S. 1001 Paintings You Must See Before You Die. — Cassell Illustrated, 2006. — 960 p. — ISBN 1844035638.
  • [www.tate.org.uk/art/artworks/hunt-the-awakening-conscience-t02075 The Awakening Conscience, William Holman Hunt] (англ.). Tate. Проверено 11 июля 2016.

Отрывок, характеризующий Пробудившийся стыд

«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.