Уэльское пробуждение

Уэльское пробуждение (также Валлийское возрождение) — религиозное движение в 1904—1905 годах на юго-западе Великобритании. Движение сопровождалось массовыми религиозными обращениями, богослужениями под открытым небом, спонтанными молитвами и широко освещалось в СМИ. Уэльское пробуждение оказало существенное влияние на зарождающееся пятидесятническое движение; ряд историков называют пробуждение «предшественником пятидесятничества».

В течение последующего десятилетия под влиянием уэльского пробуждения религиозные возрождения проходили в Корее, Индии, Франции, на Мадагаскаре и в других странах, в общей сложности затронув 5 млн человек. По этой причине уэльское пробуждение иногда называют «самым обширным евангельским пробуждением всех времён».

Пробуждение в Уэльсе

Предыстория

С середины XVII века и вплоть до 1862 года на юго-западе Великобритании состоялось более 15 крупных пробуждений, благодаря которым Уэльс приобрёл славу «земли пробуждений». Однако к началу XX века религиозная жизнь края сталкивается с проблемами индустриализации, гуманизма и эволюционизма; идеи библейской критики (особенно немецкой) подорвали авторитет Библии, личная вера стала во многом культурной нормой. На волне секуляризации многие верующие методистских, конгрегационалистских и прочих нонконформистских церквей Уэльса живут в ожидании «духовного пробуждения». Ежегодные Кесвикские конференции подогревают подобные ожидания; 5 тысяч участников конференции 1902 года с энтузиазмом принимают обязательство «молиться за пробуждение».

Начало пробуждения

Уэльское пробуждение обязано своим началом служению трёх валлийских религиозных деятелей — Дж. Дженкинса, С. Джошуа и Э. Робертса.

В январе 1904 года служитель и евангелист методистской церкви в Нью-Ки Джозеф Дженкинс провёл в своей церкви молитвенную конференцию, на которой многие пережили «личное возрождение». Вдохновлённый успехом, Дженкинс посещает ряд окрестных городов и участвует в богослужениях поместных церквей. Число прихожан его церкви в Нью-Ки заметно увеличивается. Особый успех имели богослужения Дженкинса в церкви «Вифания» города Амманфорд в ноябре 1904 года. В декабре того же года Дженкинс посещает Амлух, Ллангевни, Лланерч, Талисарн, Лланлифни, Лланруст, Дэнди, Динорвиг и Бетезду. На его богослужениях обращаются студенты Бангорского университета.

Кесвикская конференция 1904 года прошла в атмосфере всеобщего воодушевления и ожидания пробуждения. Среди спикеров конференции был преподобный Сет Джошуа из Кардиффа. Джошуа был представителем радикального внецерковного уэслиянского движения «Вперёд». После конференции он отправился в поездку по Уэльсу. В сентябре 1904 года Джошуа проводит ряд встреч в городе Ньюкасл Емлин. Участником данных встреч был молодой Эван Робертс, член кальвинистской методистской церкви «Мориа» в Лоугоре, Суонси. Вскоре Робертс становится ключевой фигурой начавшегося пробуждения.

Служение Робертса

В сентябре 1904 года 26-летний Робертс поступил в подготовительную школу проповедников в Нькасле. В конце октября, по окончании школы, Робертс сформировал команду из своих друзей и возвратился в родной Лоугор. Практически сразу же здесь начинается пробуждение; число слушателей его проповедей в церкви «Мориа» растёт ежедневно.

Богослужения с участием Эвана Робертса заметно отличались от обычных церковных служб в Уэльсе. Молодой проповедник редко стоял за кафедрой — обычно он ходил взад и вперёд по проходам, проповедуя и задавая вопросы сидящим на скамейках. Проповеди Робертса часто прерывались плачем слушателей, молитвой или смехом. Подобные встречи могли продолжаться до десяти часов, часто заканчиваясь в предрассветные часы утра следующего дня. За несколько месяцев активного служения Робертс провёл более 200 религиозных собраний.

Социальные преобразования

Очень скоро уэльское пробуждение приковывает внимание национальных средств массовой информации. Репортёры различных изданий прибывают в Уэльс, некоторые из них вскоре свидетельствуют о собственном религиозном обращении. Внимание СМИ становится бесплатной рекламой пробуждения — в Уэльс отправляются множество людей со всей Великобритании и других стран.

Репортёры того времени описывают широкие социальные преобразования во всём Уэльсе, происходящие под влиянием пробуждения. Полиция Кардиффа сообщала, что уровень пьянства снизился на 60 % в течение одного месяца с момента начала возрождения. На Рождество 1904 года главный констебль Кардиффа надел белые перчатки, символизирующие отсутствие в городе тяжелых преступлений. Заметно снизился уровень уличной преступности; полицейские одного из участков закрыли его и образовали хор, выступавший на религиозных собраниях. Множество пивных баров, казино и публичных домов, лишившись клиентов, были вынуждены закрыться. Мосты и стены зданий были исписаны цитатами из Библии, а спрос на Библии заметно превышал предложение. Были отменены ряд спортивных и театральных мероприятий; некоторые регби-клубы были добровольно расформированы своими членами. Выплачивались старые долги, возвращались ранее украденные вещи; железнодорожная компания в Римни получила анонимный денежный перевод за совершённый некогда безбилетный проезд. Администрация больницы Честера сообщила, что была вынуждена отпустить 10 пациентов, страдающих от «религиозной мании».

На улицах и в домах слышалось пение церковных гимнов; в магазинах, школах и фабриках проводились стихийные совместные молитвы. Одна из газет писала:

Каждое утро в 5 часов можно наблюдать одну и ту же картину. Огромное количество шахтёров проводит службу перед уходом домой с ночной смены. «А теперь, ребята, те, кто любят Христа, вверх ваши лампы!» — кричит молодой шахтёр. Тотчас множество огней вздымается вверх, и новая песня благодарности звучит в шахте.

Управляющий одной из шахт рассказывал, что лошади перестали понимать команды своих погонщиков, потому что последние перестали сквернословить.

Завершение пробуждения в Уэльсе

В феврале 1905 года Уэльское пробуждение встречается с критикой со стороны некоторых традиционных евангельских лидеров. Многие критики фокусируются на фигуре Робертса, который был «чрезмерно чувствительный, нервный и не особо хороший проповедник». Непонимание встречают и некоторые духовные практики на богослужениях, и ряд богословских взглядов Робертса. Весной 1905 года Робертс переживает нервный срыв и прекращает публичные выступления. Несмотря на попытки других лидеров возобновить возрожденческие богослужения, к концу 1905 года уэльское пробуждение постепенно прекращается.

Последствия и дальнейшее влияние

Менее чем за два года пробуждения религиозное обращение пережили около 100 тыс. жителей Уэльса. За это время были проведены тысячи богослужений и открыты множество новых церквей.

Пробуждение лично посетили пасторы из Норвегии, Японии, США, Индии, Южной Африки, Кореи. Участником пробуждения в Уэльсе был Дэвид Ллойд Джордж — будущий британский премьер-министр. Уэльское пробуждение посетил и Вильям Фетлер — молодой латышский студент, обучавшийся в то время в колледже Сперджена в Лондоне. В последующие годы своё успешное служение в баптистских церквах Санкт-Петербурга, Риги, Польши и других местах Фетлер связывал с опытом, полученным в Уэльсе.

Многие из тех, кто пережил уэльское пробуждение, впоследствии стали участниками пробуждения на Азуза-стрит. В декабре 1904 год Уэльс посетил Александр Бодди, будущий основатель пятидесятнического движения в Великобритании. Другие британские пятидесятнические лидеры также известны, как «дети уэльского пробуждения». В самом начале пробуждения были обращены братья Стивен и Джордж Джеффрисы, ставшие у истоков церкви «Елим». На рождество 1904 года на проповеди Эванса был обращён Даниель Пауэлл Уильямс, будущий лидер Апостольской Церкви. В Лондоне в 1905 году на проповеди Сета Джошуа был обращён Дональд Джи.

В течение последующего десятилетия под влиянием уэльского пробуждения религиозные возрождения проходили в Корее, Индии, Франции, на Мадагаскаре и в других странах.

Критика

Уэльское пробуждение было неоднозначно воспринято и критиковалось как некоторыми церковными лидерами, так и светскими публицистами.

Конгрегационалистский служитель Питер Прайс в январе 1905 года описывал пробуждение как «подделку… обман… издевательство, кощунственные пародии». Лидера пробуждения Эвана Робертса называли «гипнотизёром» и «оккультистом» и критиковали его богослужения за чрезмерную эмоциональность. Даже среди сторонников пробуждения были те, кто полагал, что некоторые лидеры пробуждения впали в ересь и заблуждение.

Некоторые современные светские исследователи^[кто?] Уэльского пробуждения описывают его как форму массовой истерии.

Пробуждение в массовой культуре

• События Уэльского пробуждения и образ Эвана Робертса использовал католический священник Роберт Бенсон, в качестве прототипа для фигуры антихриста в антиутопии «Князь мира» (1907).

• Валлийский писатель Рис Дэвис был вдохновлён уэльским пробуждением на создание романа «Засохший корень» (1927)

• В 2004 году один из выпусков программы «Хлеб с небес» BBC был посвящён уэльскому пробуждению

• В 2005 году Мэл Поуп создал мюзикл об уэльском пробуждении.

Ссылки

• [welshrevival.org/ Библиотека], посвящённая Уэльскому пробуждению  (англ.)
• [www.moriahchapel.org.uk/ Часовня «Мориа»], «место рождения» Уэльского пробуждения  (англ.)

Литература

• D. D. Bundy. Welsh Revival // [books.google.md/books?id=1Ih2QgAACAAJ&dq=isbn:0310224810&source=gbs_navlinks_s New International Dictionary of Pentecostal and Charismatic Movements, The] / Stanley M. Burgess, Eduard M. Van Der Maas. — Grand Rapids, Michigan: Zondervan; Exp Rev edition, 2002. — С. 1187-1188. — 1328 с. — ISBN 0310224810.

• Hilary Evans, Robert E. Bartholomew. Welsh Revival // [books.google.md/books?id=7aJVq5-ZkuEC Outbreak!: The Encyclopedia of Extraordinary Social Behavior]. — иллюстрированное. — San Antonio, TX: Anomalist Books, LLC, 2009. — P. 716-721. — 765 p. — ISBN 9781933665252.

Отрывок, характеризующий Уэльское пробуждение

Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.