Проект 571

«Проект 571» (кит. 五七一工程纪要) — программная декларация и оперативный план государственного переворота, составленный в 1971 году группой китайских военных — сторонников маршала Линь Бяо. Название происходило от китайского звучания «571» — 武起义 — «вооружённое восстание». Документ содержал резкую критику правящей группы во главе с Мао Цзэдуном, особенно «шанхайской банды». Не был претворён в жизнь из-за раскрытия заговора и гибели его участников в авиакатастрофе при попытке побега.

Иногда термином «Проект 571» обозначается заговор Линь Бяо и его сторонников в целом. При этом следует учитывать, что вокруг данного исторического события сохраняется много неясностей. Исследователи обычно исходят из официальных оценок 1970—1980-х годов и воспоминаний участников, которые могут быть тенденциозными.

Политическая изоляция Линь Бяо

В период Культурной революции заместитель председателя ЦК КПК министр обороны КНР маршал Линь Бяо был официально объявлен преемником Мао Цзэдуна и считался вторым лицом в партии и государстве. Однако к началу 1970-х амбиции наследника стали вызывать у Мао Цзэдуна раздражение и опасения. Резко обострилась борьба за власть между Линь Бяо и группировкой «шанхайских радикалов», во главе которой стояла жена Мао Цзэдуна Цзян Цин. Наиболее жёсткие конфликты происходили у Линь Бяо с партийным руководителем Шанхая Чжан Чуньцяо и куратором партийной печати Яо Вэньюанем. «Шанхайцы» явно решили не допустить прихода Линь Бяо на высшие посты.

Серьёзно осложнились отношения министра обороны с премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем. Причина состояла в разногласия по внешнеполитическому курсу. Линь Бяо выступал за продолжение одновременной конфронтации с СССР и США, тогда как Чжоу Эньлай предлагал примирение и сближение с США.

В этих конфликтах Мао Цзэдун взял сторону противников Линь Бяо. Министр обороны решился оказать сопротивление. Он рассчитывал на ресурс своего влияния в НОАК. Однако непосредственная организация заговора осуществлялась лишь узким кругом ближайших сподвижников во главе с сыном Линь Бяо — лейтенантом китайских ВВС Линь Лиго.

21 марта 1971 на авиабазе в Шанхае Линь Лиго встретился со своими ближайшими сподвижниками — Чжоу Ючи, Ю Синьюем и Ли Вэйсином. На этой встрече был в целом сформулирован «Проект 571». Окончательный текст к 27 марта подготовил Ю Синьюй.

Программа и планы

Основное место в тексте — 7 разделов из 9 — занимает политическая декларация. Авторы документа резко критиковали политику «Культурной революции», лично Мао Цзэдуна и его ближайших сподвижников начала 1970-х.

Верхушка маоистского режима обвинялась в «искажениях марксизма-ленинизма», «социал-фашизме», «феодальной автократии», «контрреволюционности», «некомпетентности», «расправах и убийствах». Мао Цзэдун характеризовался как диктатор и «современный Цинь Шихуанди», потворствующий «троцкистам» (при этом делался прозрачный намёк на его возрастную недееспособность). Говорилось о бедственном положении различных социальных групп населения КНР — нищете крестьян, «замаскированной эксплуатации» рабочих, превращении хунвэйбинов в «пушечное мясо».

Изменить положение предполагалось военным мятежом — «насильственной революцией, которая остановит эволюцию к деградации». Заговорщики анализировали, какие воинские части могут оказать им поддержку. Расчёт делался в основном на корпуса ВВС и на элитные подразделения 20-й и 38-й армий, находившиеся в прямом подчинении Линь Бяо. Выражалась уверенность в массовой поддержке партии и армии (оглашался соответствующий призыв к КПК и НОАК) и намерение начать переговоры с СССР. С большой откровенностью было сказано о предстоящей расправе с «шанхайской бандой». В общих чертах обсуждались варианты устранения Мао Цзэдуна — взрыв поезда или железнодорожного моста, применение напалма, пистолетный выстрел.

Впоследствии эксперты высказывали мнение, что военно-оперативная сторона не соответствовала квалификации Линь Бяо — мастера сухопутных операций и маневренной войны, стратега эффективной атаки. Опора на авиацию и собственных «преторианцев» была для него не характерна. В целом план выглядел иллюзорным, что опять же не вязалось с известным реализмом Линь Бяо. Из этого делался вывод, что сам он не имел отношения к составлению «Проекта 571».

Некоторые фигуры и понятия в тексте были зашифрованы. Например, Мао Цзэдун подразумевался под термином B-52 (название американского бомбардировщика указывало на якобы проамериканскую направленность политики Мао). Окружение Мао Цзэдуна было названо «корабль главных врагов». Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюань и другие «шанхайские радикалы» именовались «троцкистскими писателями». Сторонники Линь Бяо — Ван Вэйго, Чэнь Лиюн, Цзян Тэнцзяо — объединялись общем именем «Ван Чэнь Цзян».

Девиз заговорщиков Смерть, но не бесчестье — 不成功便成 — применялся в армии Чан Кайши и гоминьдановский системе военной подготовки .

Провал заговора

15 августа 1971 Мао Цзэдун отбыл из Пекина в южные провинции, чтобы обсудить с местными руководителями повестку назначенной на сентябрь партийной конференции. Там предполагалось определить дальнейшую судьбу Линь Бяо. Было очевидно, что его ожидает как минимум отставка со всех постов, а возможно и арест. 8 сентября Линь Бяо распорядился ускорить подготовку переворота, наделив своего сына оперативными полномочиями.

Линь Лиго и Чжоу Ючи запланировали убить Мао Цзэдуна 11 сентября, при возвращении поезда из Шанхая в Пекин. Однако Мао Цзэдун неожиданно изменил маршрут. Подготовка стала известна Отряду 8341 и Центральному бюро безопасности КПК. 12 сентября Мао Цзэдун вернулся в Пекин. Расследование заговора возглавил Чжоу Эньлай.

Осознав провал, заговорщики сделали попытку бежать. Вначале они предполагались направиться в Гуанчжоу и оттуда организовать сопротивление. Но власти плотно контролировали положение. Тогда было решено бежать в СССР.

Ранним утром 13 сентября 1971 Линь Бяо, его жена Е Сюнь, Линь Лиго и несколько ближайших сподвижников сели в самолёт и взяли курс на северо-восток. Однако из-за недостатка топлива самолёт разбился близ монгольского Ундерхаана. Все находившиеся на борту погибли.

Репрессии и суд

Власти КНР объявили о раскрытии заговора и приступили к чистке командного состава НОАК от сторонников Линь Бяо. Официальную версию «разгрома контрреволюционной группировки» сформулировал Чжан Чуньцяо. В течение месяца были отстранены от должности около тысячи генералов и офицеров, многие из них арестованы. Однако из непосредственных участников заговора удалось арестовать только Ли Вэйсина — остальные погибли 13 сентября в авиакатастрофе, а Чжоу Ючи в тот же день покончил с собой.

При жизни Мао Цзэдуна судебный процесс по «делу Линь Бяо» не был проведён. Подозреваемые в причастности плотно изолировались без суда. Процесс открылся лишь в ноябре 1980. Примечательно, что наряду со сторонниками Линь Бяо на скамье подсудимых к тому времени оказалась и «шанхайская банда», в том числе Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань. Процесс был назван «судом над контрреволюционными группировками Линь Бяо и Цзян Цин». Победу в борьбе за власть одержала «третья сила» — Дэн Сяопин и его сторонники — политика которых восходила к планам Чжоу Эньлая.

По части «контрреволюционной группировки Линь Бяо» проходили бывший начальник Генерального штаба НОАК Хуан Юншэн, бывший командующий ВВС НОАК У Фасянь, бывший политкомиссар ВМС НОАК Ли Цзопэн, начальник логистического управления НОАК Цю Хуэйцзо и политкомиссар ВВС Нанкинского военного округа Цзян Тэнцзяо. Все они были осуждены на длительные сроки заключения.

Показания подсудимых подтвердили организующую роль Линь Лиго в «заговоре Линь Бяо».

Последствия и оценки

По предложению Чжоу Эньлая в 1972 «Проект 571» был опубликован в Жэньминь жибао — разумеется, с разоблачительными комментариями. Четыре года спустя, 5 апреля 1976, на площади Тяньаньмэнь в Пекине произошли массовые протесты. Лозунги демонстрантов, направленные против Мао Цзэдуна и Цзян Цин, сравнения режима с временами Цинь Шихуанди, призывы возродить «подлинный марксизм-ленинизм» со всей очевидностью свидетельствовали о влиянии «Проекта 571». Но при этом протестующие выражали симпатии не к Линь Бяо, а к Чжоу Эньлаю.

Некоторые современные исследователи полагают, что (несмотря на тоталитарную фразеологию) — «Проект 571» отражал исторические потребности Китая: выход из тупика «Культурной революции» и промышленную модернизацию. Но эти планы ассоциируются скорее с фигурой Чжоу Эньлая, нежели Линь Бяо. Реализовываться они стали с конца 1970-х, в реформах Дэн Сяопина.

Ссылки

• [www.360doc.com/content/07/0830/00/39427_703700.shtml 林立果《"五七一工程"纪要》全文 («Проект 571». Полный текст.)]

Отрывок, характеризующий Проект 571

– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.