Прокопенко, Галина Васильевна
Галина Васильевна Прокопенко (1900—1944) — член Коммунистической подпольной организации в тылу немцев (КПОВТН), действовавшей в Севастополе в 1942—1944 гг. под руководством Василия Ревякина.
Содержание
Биография
Родилась в Воронежской области[1].
На начало Великой Отечественной войны проживала в Севастополе, в период обороны города работала заведующей магазином[1]. В последние дни обороны оказалась в плену и была помещена в лагерь военнопленных в районе Карантинной бухты, откуда с помощью местных жителей совершила побег.
После этого активно участвовала в издании и распространении подпольной газеты «За Родину», листовок, осуществляла связь между подпольщиками и лагерем военнопленных, помогала укрыться бежавшим из лагеря.
Исполняя задание КПОВТН, поступила на работу уборщицей в немецкую воинскую часть, размещавшуюся на Лабораторной улице, где собирала разведывательные данные.
Арестована в марте 1944 г., а 14 апреля, подвергнувшись пыткам и истязаниям, вместе с другими подпольщиками казнена оккупантами в Юхариной балке.
Похоронена на севастопольском кладбище Коммунаров в Братской могиле подпольщиков[1].
Память
- 16 апреля 1968 г. часть улицы Рябова Ленинского района Севастополя была выделена в самостоятельную и названа улицей Галины Прокопенко.
См. также
Напишите отзыв о статье "Прокопенко, Галина Васильевна"
Литература
- Чикин А. М. Севастополь: Историко-литературный справочник. — Севастополь: Вебер, 2008. — С. 431.
Примечания
Отрывок, характеризующий Прокопенко, Галина Васильевна
В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
