Прокопий (Титов)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Прокопий и фамилией Титов.

Архиепископ Прокопий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Херсонский и Николаевский
июнь 1925 — сентябрь 1928
Церковь:	Русская православная церковь
Епископ Одесский и Херсонский
1921 — июнь 1925
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Антоний (Смолин)
Преемник:	Никандр (Феноменов)
Епископ Николаевский, викарий Одесской епархии
8 февраля 1918 — 1921
Церковь:	Православная российская церковь
Предшественник:	Алексий (Баженов)
Преемник:	Феодосий (Кирика)
настоятель Александро-Невской лавры
14 декабря 1917 — апрель 1918
Церковь:	Православная российская церковь
Община:	Александро-Невская лавра
Предшественник:	Филарет
Преемник:	Геннадий (Туборезов)
Епископ Елисаветградский, викарий Херсонской епархии
30 августа 1914 — 14 декабря 1917
Церковь:	Православная российская церковь
Предшественник:	Анатолий (Каменский)
Преемник:	Павел (Колосов)
Имя при рождении:	Пётр Семёнович Титов
Рождение:	25 декабря 1877(1877-12-25) Кузнецк-Сибирский Томского уезда Томской губернии, Российская империя
Смерть:	23 ноября 1937(1937-11-23) (59 лет) Турткуль, УзбССР, СССР
Принятие священного сана:	23 августа 1901
Принятие монашества:	21 августа 1901
Епископская хиротония:	30 августа 1914

Архиепи́скоп Проко́пий (в миру Пётр Семёнович Тито́в; 25 декабря 1877, Кузнецк-Сибирский, Томская губерния — 23 ноября 1937, Турткуль) — епископ Православной Российской Церкви, архиепископ Херсонский и Николаевский.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000 году.

Биография

Родился 25 декабря 1877 года в городе Кузнецк-Сибирский Томской губернии в семье священника.

В 1897 году окончил Томскую духовную семинарию по первому разряду (вторым по списку), а в 1901 году Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия и с правом преподавания в семинарии.

С 19 июля 1901 года — учитель русского и церковнославянского языков в старших классах Томского духовного училища.

21 августа 1901 года в Уфе епископом Уфимским Антонием (Храповицким) пострижен в монашество с именем Прокопий, а 23 августа 1901 года рукоположен в иеромонаха.

С 7 сентября 1901 года — заведующий Томской церковно-учительской школой. Состоял членом Томской экзаменационной комиссии для лиц, ищущих звания псаломщика, диакона и священника. Был членом Томского епархиального братства св. Димитрия Ростовского и членом епархиального училищного совета.

С 29 мая 1906 года — преподаватель Священного Писания в Иркутской духовной семинарии при ректоре, архимандрите Евгении (Зёрнове).

С 1908 года — соборный иеромонах, цензор «Иркутских епархиальных ведомостей» и религиозно-нравственных листков. Получил известность как талантливый проповедник, организатор благотворительного отдела при Братстве святителя Иннокентия. Был членом-казначеем Иркутского епархиального училищного совета, временно исполнял обязанности инспектора классов и законоучителя старших трёх классов Иркутского женского училища.

С 30 августа 1909 года — помощник начальника училища пастырства в Житомире в сане архимандрита. По воспоминаниям современников, «образ отца Прокопия, его блестящий огнём праведности взгляд, с милой и всепрощающей улыбкой на добром открытом русском лице, навсегда запечатлелся в душах знавших его».

В 1910—1914 годах, одновременно, цензор «Волынских епархиальных ведомостей», председатель Волынского Владимиро-Васильевского братства, член епархиального училищного совета, председатель общества взаимопомощи учащим и учившим в церковных школах Волынской епархии.

30 августа 1914 года в Одесском кафедральном соборе состоялась его хиротония во епископа Елисаветградского, викария Херсонской епархии. Хиротонию совершили: митрополит Киевский и Галицкий Флавиан (Городецкий), архиепископ Херсонский Назарий (Кириллов), архиепископ Кишинёвский Платон (Рождественский) и епископ Алексий (Баженов).

Служение в Петрограде

В мае 1917 года в результатах отстранения от руководства Алексанро-Невской лаврой архимандрита Филарета, назначен исполняющим обязанности наместника Алексанро-Невской лавры, с мая до декабря был её наместником.

По должности наместника Александро-Невской лавры становится участником Всероссийского Поместного Собора. На Соборе он сделал доклад о святителе Софронии Иркутском и подписался под актом о причислении его к лику святых.

14 декабря того же года решением Поместного Собора назначен настоятелем Александро-Невской лавры с освобождением от должности епископа Елисаветградского.

Был председателем братства защиты Александро-Невской Лавры. Вместе с членами братства перед ракой с мощами святого благоверного князя Александра Невского дал обет защищать обитель до последнего вздоха.

19 января/2 февраля 1918 года арестован вместе с митрополитом Петроградским Вениамином (Казанским) и всем Духовным собором Лавры при неудавшейся попытке захвата Лавры красногвардейцами за отказ выдать ключи от кладовых и оставить монастырь для размещения в его помещениях лазарета. В результате привлечения набатным звоном множества народа красногвардейцы были вынуждены на время бежать из Лавры. Освобождён по требованию верующих.

Указом от 26 января/8 февраля 1918 года был освобожден от настоятельства Лавры, и назначен епископом Николаевским, викарием Одесской епархии.

В том же месяце снова определен наместником Лавры, находясь на этой должности до апреля 1918 года. Вскоре затем выехал на Украину для служения в Одесской епархии.

Епископ Одесский и Херсонский

С 1921 года — епископ Одесский и Херсонский.

16 февраля 1923 года был арестован и заключен в Херсонскую тюрьму, 26 августа того же года был переведен в Одесскую тюрьму. Осуждён к расстрелу «за противодействие изъятию церковных ценностей и за тесные сношения с добровольческим командованием при генерале Деникине» (реальной причиной осуждения было противодействие обновленческому движению — характерно, что священнослужители-обновленцы, сотрудничавшие с деникинцами, не были привлечены к суду). Расстрельный приговор был заменён высылкой с территории Украины.

12 января 1925 года освобожден Одесского ДОПРа и выслан в Москву.

Служение в Москве

В это время Патриарх Тихон вёл переговоры о легализации Синода, во Временный состав которого был включен и епископ Прокопий. Однако до смерти Патриарха Тихона, последовавшей 7 апреля 1925 года этот вопрос так и не был решён.

На похоронах Патриарха Тихона служил панихиду. Присутствовал при оглашении завещания Патриарха Тихона, в котором говорилось, кто будет Местоблюстителем Патриаршего Престола до законного выбора нового Патриарха. Среди других иерархов Русской Православной Церкви был подписал документ о передаче обязанностей Патриаршего местоблюстителя митрополиту Крутицкому Петру (Полянскому). Вместе с некоторыми другими архиереями епископ Прокопий принимал активное участие в помощи Местоблюстителю Петру (Полянскому) в делах по управлению Русской Православной Церковью.

В июне 1925 года по инициативе митрополита Петра (Полянского) был возведён в сан архиепископа Одесского и Херсонского. Не имея возможности вернуться на Украину, остался в Москве. Определенного прихода не имел, служил по приглашениям.

В Херсоне к тому времени образовалась нелегальная религиозная община духовных чад и духовных единомышленников архиепископа Прикопия под руководством священника Иоанна Скадовского и протодиакона Михаила Захарова. Богослужения совершались на квартире диакона Михаила Захарова (Пролетарская, 55), где жил и Иоанн Скадовский. Имя Владыки непопустительно поминалось за богослужением.

В дальнейшем члены общины осуществляли постоянную связь Владыки с херсонской паствой, собирали для него посылки и передачи, сопровождали его на этапах, доставляли ему передачи и письма, благодаря которым он был в курсе всех епархиальных дел. Невзирая на заключения, этапы и на непрекращающиеся ссылки, архиепископ при первой возможности отвечал на все письма. В своих ответах он не только утешал скорбящих, но и делал распоряжения, давал советы и благословлял.

Пребывание в Соловецком лагере

19 ноября 1925 года я был в числе других вместе с митрополитом Крутицким Петром (Полянским) арестован, и было предъявлено обвинение в принадлежности к контрреволюционной группе духовенства и мирян. Конкретных контрреволюционных действий мне предъявлено не было, возможно, не понравились мои разговоры, которые бывали с Тучковым, представителем ОГПУ, который бывал на наших совещаниях. После проведенного расследования мне было дано три года Соловков" — так впоследствии написал об этом архиепископ Прокопий.

Арестован в ноябре 1925 года как сторонник Патриаршего местоблюстителя митрополита Петра (Полянского). Обвинён в принадлежности к контрреволюционной группе духовенства и мирян. 26 мая 1926 года Особым совещанием при коллегии ОГПУ приговорён к трём годам заключения, которое с 1926 года по 3 декабря 1928 года отбывал в Соловецком лагере особого назначения. Участвовал, вместе с владыкой Евгением (Зёрновым) и другими архиереями в подготовке «Соловецкого послания» советского правительства, в котором говорилось о необходимости невмешательства государства и церкви в дела друг друга. Некоторое время был старшим епископом на Соловках.

В сентябре 1928 года заключённый архипастырь был смещён митрополитом Сергием (Страгородским) с Херсонской кафедры, что вызвало недовольство у многих священнослужителей епархии, не согласных с текстом Декларации 1927 года.

Ссылка в Сибирь

В 1928 году выслан в Сибирь, вначале отбывал ссылку в Тюменском округе, затем — в Тобольске (полтора месяца находился в изоляторе), позднее направлен в Обдорск, а оттуда — в село Мужи. В 1929—1931 годах жил в селе Киеват.

Выступал против «Декларации» митрополита Сергия (Страгородского), но общения с ним не прервал. До августа 1930 года он состоял в переписке с митрополитом Петром (Полянским).

30 июля 1931 года арестован в ссылке и обвинён в антисоветской агитации. Хозяин его квартиры, в частности, показал, что архиепископ говорил ему: «Возьмите сейчас коммуны, колхозы. Почему они бывают неудачные? Да потому, что туда попадают лодыри, тунеядцы и всякий сброд. А возьмите монастыри, в них много общего с коммунами… Можно строить колхозы, но не притеснять религию, а в результате такого враждебного отношения к религии и рождаются их колхозы-коммуны. Если бы веру оставили в покое и власть не обращала бы внимания на неё, было бы лучше. Когда народ стал бы культурнее, грамотнее, он сам бы определил, нужна ему вера или нет; и сам бы по себе культурный народ у религии стал бы относится по-иному, и новым начинаниям она нисколько не помешала». 14 декабря 1931 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило его к трём годам ссылки в Казахстан.

Новый арест и ссылка в Каракалпакию

В апреле 1934 года, после освобождения, уехал к матери в Томск, надеясь здесь вылечиться от малярии, которой тяжело заболел, находясь в ссылке. Однако улучшения самочувствия не наступало. В сентябре 1934 года по приглашению знакомого священника Ивана (Иоанна) Скадовского приехал к нему в город Камышин Сталинградской области, где тот отбывал ссылку.

2 октября 1934 года архиепископ Прокопий был арестован по подозрению в монархической и антисоветской деятельности. Виновным себя не признал. На допросе заявил, что симпатизирует монархии, однако не является сторонником её насильственного восстановления и считает, что «идея неограниченной монархии в настоящее время отжила своё время, и наиболее желательным в существующих условиях для меня представляется строй, обеспечивающий полное отделение Церкви от государства и гарантирующий Церкви полную свободу и невмешательство государства во внутреннюю жизнь Церкви».

17 марта 1935 года Особое совещание при НКВД СССР приговорило архиепископа Прокопия и священника Ивана Скадовского к пяти годам ссылки в Каракалпакию в город Турткуль, куда они прибыли 7 мая того же года. В доме, где они жили, была устроена небольшая церковь, куда приходили исповедаться и причаститься и православные местные жители.

Последний арест и мученическая кончина

24 августа 1937 года архиепископ Прокопий и священник Иван Скадовский были арестованы по обвинению в контрреволюционной монархической агитации и организации нелегальной молельни. Виновными себя не признали. 28 октября тройка НКВД приговорила их к расстрелу, затем они были расстреляны.

Священномученики Прокопий и Иоанн прославлены как местночтимые святые в 1996 году Священным синодом Украинской православной церкви. Причислены к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.

Ссылки

• [www.solovki.ca/new_saints_12/12_09.htm Священномученик Прокопий (Титов) Архиепископ Херсонский] на сайте «СОЛОВКИ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ»
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4180 Прокопий (Титов)] на сайте «Русское православие»
• [www.zaistinu.ru/old/ukraine/church/prokopiy.shtml?print Священномученик Прокопий, Архиепископ Херсонский и священник Иоанн Скадовский]

Отрывок, характеризующий Прокопий (Титов)

Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.