Прокопович, Николай Яковлевич

Николай Прокопович
1850-е
Имя при рождении:	Николай Яковлевич Прокопович
Дата рождения:	27 ноября (9 декабря) 1810(1810-12-09)
Место рождения:	Оренбург
Дата смерти:	1 (13) июня 1857(1857-06-13) (46 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Род деятельности:	поэт, литературовед, редактор
Годы творчества:	1831-1856
Направление:	Стихи и проза
Жанр:	Сказы, баллады, повести
Язык произведений:	русский

Николай Яковлевич Прокопо́вич (1810—1857) — поэт, редактор первого 4-х томного «Собрания сочинений» Н. В. Гоголя, — его многолетний корреспондент и близкий друг, — со времени учёбы в нежинской Гимназии высших наук князя Безбородко.

Биография

Родился в Западной Сибири, в Оренбурге, в семье начальника пограничной таможни Якова Семёновича Прокоповича. Вскоре после рождения сына отец вышел в отставку и переехал на Украину, в город Нежин, где впоследствии был избран «поветовым маршалом», то есть предводителем дворянства. До десяти лет мальчик воспитывался в семье, а в 1821 году сдал вступительные экзамены в только что открывшуюся в их городе «Гимназию высших наук». Вместе с ним, но в группу на год старше, поступил и Н. В. Гоголь.

Гимназия была организована по типу Лицея — с проживанием и питанием. Прокоповича и Гоголя поселили в один «музей» (так назывались кампусы для лицеистов), мальчики подружились и, можно сказать, выросли вместе. Больше всего их сблизила поразившая одно время всю гимназию страсть — к театру. Обсуждались сценки собственного сочинения, репетировались и давались спектакли, изучались пьесы. Прокопович, по воспоминаниям, хотя и уступал по актёрскому дарованию тому же Гоголю или Кукольнику, всё же «преуспевал» в трагических ролях, в то время, как Гоголю лучше давались комические.

Гоголь окончил гимназию раньше и уехал «искать счастья» в Петербург с однокашником Данилевским. Через несколько месяцев к ним приехал и Прокопович. Какое-то время молодые люди снимали жильё в складчину и пытались устроить свою жизнь. К примеру, разносили по издательствам свои вирши (первое изданное стихотворение Прокоповича называется довольно красноречиво — «Мои мечты»,). В этот же период и Гоголь, и Прокопович пробовали начать театральную карьеру, — Прокопович даже поступил в Театральное училище и исполнил несколько немых ролей, но довольно быстро бросил всё и уже следующим летом, в 1832 году, вернулся домой, в Нежин.

Зимой 1832 года Прокопович снова в Петербурге и до 1836 года не имеет постоянного дохода, зарабатывает репетиторством и ведёт богемную жизнь. В 1836 году он получает место преподавателя русской словесности в Первом кадетском корпусе и около того же времени, видимо, женится, поскольку источники говорят о «неумолимом и постоянно возрастающем гнёте семейных забот, необеспеченного состояния и совершенного неимения досугов». Так, в непрестанных преподавательских трудах, семейных и дружеских заботах, на грани вечно угрожающей нужды и прожил этот скромный друг и любимый корреспондент выдающегося русского писателя Н. В. Гоголя, — обладавший бесспорным поэтическим даром, по сути дела, оставшимся неразвитым.

Писать Н. Я. Прокопович начал рано, ещё в гимназии, пробуя себя во всех родах поэзии, но из-за присущей ему неуверенности печатал свои произведения неохотно; стих у него был «гладкий, и общее направление его поэзии очень симпатично». Прокопович оставил одну повесть в стихах, несколько баллад и сказок, названных его биографом, В. И. Шенком, «остроумными» и ряд мелких стихотворений, особенно удачным из которых тот же Шенк считает стихотворение «Город» («Современник», С.-Пб., 1838).

Творчество Прокоповича не созрело до самостоятельного и осталось под сильнейшим влиянием Пушкина, Жуковского и других современных ему русских поэтов. Собрание его стихотворений издано Н. В. Гербелем в 1858 г. В том же году стала известна его переписка с Гоголем.
И. И. Панаев в своих «Воспоминаниях» пишет, что Прокопович был «большой чудак и добрейший человек», — перед Гоголем он благоволил и с большой охотой занимался изданием его сочинений.

Умер Николай Яковлевич в первый день лета 1857 года — «от злой чахотки» и покоится на Смоленском кладбище в Петербурге, что на Васильевском острове. Ему было 46 лет.

Отношения с Гоголем

• Писарев дал анализ в своей заметке:

«Прокопович вместе с Гоголем воспитывался в Нежинском лицее, подружился с ним в молодости и остался близок к нему на всю жизнь. Гоголь часто виделся с ним, когда жил в Петербурге, где Прокопович служил после окончания лицейского курса; во время разлуки они вели между собою постоянную переписку, откровенную, товарищескую беседу, которая бросает яркий свет на личность Гоголя как человека. За границею, в Париже, в Риме, Гоголь любил забывать на время свои заботы, душевные волнения и физические болезни, любил переноситься воображением в весёлый кружок прежних товарищей. В письмах своих к Прокоповичу, проникнутых задушевным, тёплым чувством, он часто вспоминает лицейские годы и с искренним участием расспрашивает о своих сверстниках. Гоголь видел в Прокоповиче замечательный творческий талант и в письмах своих часто уговаривает его взяться за перо; в литературных опытах Прокоповича действительно заметны проблески истинного таланта, но талант этот никогда не получил полного развития. Прокопович довольствовался скромной должностью учителя, печатал мало и неохотно и решительно не оправдал тех надежд, которые возлагал на него Гоголь. Опыты его прошли незамеченными, и Прокопович как писатель решительно неизвестен в русской литературе. Зато имя его занимает важное место в биографии Гоголя; он помогал нашему поэту делом и советом; в отсутствие его он заведывал изданием его сочинений; ему поручено было высылать Гоголю деньги за границу; его спокойная весёлость разгоняла при свидании меланхолию Гоголя; в доме Прокоповича собирался кружок нежинских товарищей, и в этом обществе Гоголь был весел, шутил и сочинял на общих знакомых разные песни и куплеты. В разлуке письма Прокоповича поддерживали в Гоголе весёлое расположение духа и служили ему истинной отрадой на чужой стороне. (…) Письма […] показывают нам, как тесны были их отношения. Гоголь с полной откровенностью говорит в них о своих нуждах, о своих планах и надеждах. Впрочем, в этих дружеских отношениях лучшая роль принадлежала не Гоголю. В большей части своих писем, особенно в тех, которые относятся ко времени печатания „Мёртвых душ“, Гоголь требует от Прокоповича разного рода услуг и одолжений; видимо злоупотребляет его дружеской предупредительностью и даже иногда, в случае какой-нибудь неудачи или ошибки Прокоповича, даёт ему почувствовать своё неудовольствие в каком-нибудь косвенном намёке. „Дельною перепискою“ Гоголь называет только такую, в которой дело идет о „Мёртвых душах“ и об издании его сочинений; во всех письмах он говорит о себе, о своих нуждах и только изредка, для приличия, покровительственным тоном убеждает Прокоповича взяться за перо и развивать свой литературный талант. Гоголя в то время занимали чисто практические, промышленные интересы; в письмах, относящихся ко времени издания сочинений, целые страницы наполнены рассуждениями о шрифте, о бумаге, о цене. Более замечательны другие письма Гоголя, в которых он говорит о состоянии своей души, — письма, относящиеся к последующим годам его жизни, проникнутые унынием, болезненной грустью, полным недоверием к собственным силам. (…) Для биографии Прокоповича нет других материалов, кроме переписки его с Гоголем, к тому же сам Прокопович важен для нас только как друг великого поэта…».

• По мнению ряда исследователей, Гоголь остался неудовлетворён работой Прокоповича над изданием «Собрания».

Последнее письмо

• Переписка друзей стала известна благодаря публикациям Н. В. Гербеля в «Современнике» (1858. Т.67, февраль) и «Русском Слове» (1859, № 1). Последнее письмо Гоголя к Прокоповичу со всей полнотой, по мнению Писарева, выражает мрачный настрой гоголевского духа: «Только в дружеском письме могло так полно обнаружиться состояние души нашего поэта. В каждом слове Гоголя видна болезненная внутренняя пустота, неудовольствие на себя и на других; видно, что в Гоголе уже совершился горестный переворот, вследствие которого он вдался в ханжество и отрёкся от лучших своих произведений. Отсюда происходят жалобы его почитателей, которые, конечно, не могли понять его „Переписки с друзьями“, показавшей в нём совершенную перемену основных убеждений»:

Март 29 <1850>. Москва. На твоё письмо не отвечал, в ожидании лучшего расположения духа. С нового года напали на меня всякого рода недуги. Всё болею и болею; климат допекает; куды убежать от него, ещё не знаю; пока не решился ни на что. Рад, что ты здоров и твое семейство также. По-настоящему следует позабывать свою хандру, когда видишь, что друзья и близкие ещё, слава Богу, здравствуют. Впрочем, и то сказать: надобно знать честь. Мы с тобой, слава Богу, перешли сорок лет и во всё это время ничего не знали, кроме хорошего, тогда как иных вся жизнь — одно страдание. Да будет же прежде всего на устах наших благодарность. Болезни приостановили мои занятия «Мёрт<выми> душам<и>», которые пошли было хорошо. Может быть, болезнь, а может быть, и то, что, как поглядишь, какие глупые настают читатели, какие бестолковые ценители, какое отсутствие вкуса… просто не подымаются руки. Странное дело, хоть и знаешь, что труд твой не для какого-нибудь переходного современной минуты [sic!], а все-таки современное неустройство отнимает нужное для него спокойствие. Уведоми меня о себе. Всё же и в твоей жизни, как дни её, по-видимому, ни похожи один на другой, случится что-нибудь не ежедневное: или прочтётся что-нибудь, или услышится, или сама собой, как подарок с неба, почувствуется такая минута, что хотел бы благодарить за неё долго и быть вечно свежим и новым в своей благодарности. Адресуй по-прежнему: в дом Талызина, на Никитском бульваре. Супругу и деток обними. Твой весь Н. Гоголь

Литература

• Некролог // Санкт-Петербургские ведомости. 1857. № 130.
• Гербель П. В. Николай Яковлевич Прокопович и отношения его к Гоголю // Современник. 1858. № 2. Февраль. Т. 67. С.274—275.
• Писарев Д. И. [feb-web.ru/feb/gogol/critics/grk/grk25172.htm «Николай Яковлевич Прокопович и отношение его к Гоголю» Н. В. Гребеля, «Современник», 1858, февраль] // Писарев Д. И. Сочинения. 1897. Т. I. С.34—38.
• Гербель П. В. [az.lib.ru/g/gerbelx_n_w/text_0060oldorfo.shtml О рукописях Гоголя], принадлежащих лицею князя Безбородко // Время. 1861. № 4.
• Прокопович Н. Н. [az.lib.ru/g/gerbelx_n_w/text_0070oldorfo.shtml Заметка по поводу статьи «О рукописях Гоголя»] // Время. 1861. № 11.
• Гербель П. В. Русские поэты в биографиях и образцах [: сб.]. СПб., 1888.

Ссылки

• [www.nikolaygogol.org.ru/lib/ar/author/147 Николай Васильевич Гоголь: семья и школа, приезд Гоголя в Петербург, первые поездки за границу]
• Панаев И. И. [az.lib.ru/p/panaew_i_i/text_0140.shtml Литературные воспоминания]
• Воронский А. К. [az.lib.ru/w/woronskij_a_k/text_0070.shtml Гоголь]

Отрывок, характеризующий Прокопович, Николай Яковлевич

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.