Проснись, новый человек!
| Проснись, новый человек! | |
| 新しい人よ眼ざめよ | |
| Автор: | |
|---|---|
| Жанр: |
цикл рассказов |
| Язык оригинала: | |
| Оригинал издан: | |
| Издатель: | |
| Страниц: |
325 |
| ISBN: |
ISBN 4-06-183754-0 (яп.) |
«Проснись, новый человек!» (яп. 新しい人よ眼ざめよ Атарасий хито ё мэдзамэ ё) — цикл рассказов Кэндзабуро Оэ, состоящий из семи новелл, в которых повседневность жизни писателя с его умственно неполноценным сыном пересекается с миром поэзии Уильяма Блейка, слова ребёнка — со словами поэта. Новеллы были опубликованы с июля 1982 года по июнь 1983 года в литературных журналах «Гундзо», «Синтё», «Бунгэйсюндзю» и «Бунгакукай», а затем весь цикл был издан отдельной книгой издательством «Коданся» и удостоен премии имени Дзиро Осараги. Произведение переведёно на английский и французский языки. На русский язык переведена новелла «Камнем, камнем сквозь пустоту…» (яп. 落ちる、落ちる、叫びながら……).
Содержание
Сюжет
Повествование ведётся от лица писателя K. Исходной точкой становится принятое во время одной из его поездок по Европе решение К выйти наконец из мира произведений Малькольма Лаури (см. цикл «Женщины, слушающие дождевое дерево»), в котором он пребывал всё последнее время, и обратиться к чему-нибудь существенно иному: на железнодорожной станции он спонтанно покупает полное собрание сочинений Уильяма Блейка. Последующее изложение строится вокруг двух главных структурных элементов[1]. Во-первых, это непосредственно поэзия Блейка: в каждой из семи частей воображение К устанавливает связь между одним или несколькими стихотворениями Блейка со своей повседневностью (например, в первой части «Песни невинности / Песни опыта» неожиданное проявление насилия со стороны взрослеющего сына по отношению к своим родным перекликается у К с метаморфозой заблудившегося мальчика[2] у Блейка) и фундаментальными вопросами свободы, смерти, смысла существования; названия работ Блейка вынесены в заголовки новелл Оэ. Во-вторых, это попытка К обеспечить своего сына Иё (яп. イーヨー И:ё:?) набором определений, которые бы помогли ему выжить в обществе после неизбежной смерти родителей. Отец и сын начинают с определения слова «нога» и воодушевлённые быстрым успехом пытаются по аналогии, но безрезультатно, справиться с такими понятиями, как страдание, смерть, сон, воображение, насилие, конституция (некоторое время К даже лелеет надежду переписать её понятными Иё словами). Иронизирующий над самим собой Оэ выручает теряющегося в лабиринтах собственных умопостроений К простыми детскими репликами Иё, более чутко воспринимающего реальность. По ходу произведения в мир K и Иё вторгаются социально-политические реалии Японии: ребёнка похищают двое горе-экстремистов; в бассейне, где Иё чуть не утонул во время одного из своих занятий, тренируется возрождённое и карикатурно представленное Оэ «Общество щита» Мисимы; К получает по телефону немые угрозы от психопата с литературными амбициями. Роман заканчивается тем, что Иё в канун своего двадцатилетия, вернувшись после недельного пребывание в общежитии (что являлось частью его школьного образования) сообщает, что уходит из дома. Из дома он в итоге не уходит, но K вынужден признать его взросление и вместо вымышленного Иё, живущего в мире литературных произведений отца, возникает реальный Хикари: К остаётся только прочесть напутствие вступающим в атомный век во взрослую жизнь своим сыновьям, Хикари и Саку, процитировав давший название роману фрагмент вступления Блейка к поэме «Мильтон» (1804—1810)[3].
Интерпретация
Определяя место романа в своём творчестве, Оэ пишет[4] о том, что это сочинение стало для него этапным в достижении двух основных целей, к которым он шёл до этого более двадцати лет: преодоление традиционного для современной японской литературы жанра эгобеллетристики (сисёсэцу) и разрешение вопроса двойственности (воображение — реальность) своего существования так, чтобы сохранить полноценную жизнь в качестве и писателя, и отца умственно отсталого сына одновременно.
Напишите отзыв о статье "Проснись, новый человек!"
Примечания
- ↑ Ward, E. Innocence and Experience. // Washington Post Book World. — 2002. — № 32, no. 23 (June 9, 2002). — С. 7.
- ↑ «The Little Boy Lost» (в «Songs of Innocence») / «A Little Boy Lost» (в «Songs of Experience»).
- ↑ «Rouze up O Young Men of the New Age! Set your foreheads against the ignorant Hirelings! For we have Hirelings in the Camp, the Court & the University: who would if they could, for ever depress Mental & prolong Corporeal War.»
- ↑ Oe, K. An Attempt at Self-Discovery in the Mythic Universe of the Novel // World Literature Today. — Winter 2002. — С. 6-18.
Ссылки
- [magazines.russ.ru/inostran/2005/10/oe2-pr.html «Камнем, камнем сквозь пустоту…»] Вступительная статья О. Исаевой к её переводу первой новеллы из романа («Иностранная литература», 10/2005).
- [www.geocities.jp/michi_niku/atarashiihitoyo.html «Проснись, новый человек!» на сайте «Уголок брата Ги»] (яп.) Комментарии и пояснения к тексту японского издания романа.
|
Это заготовка статьи о книге. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Проснись, новый человек!
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
