Проспект Бразилии
Поделись знанием:
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
| Проспект Бразилии | |
| Avenida Brasil | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Создатель | |
| В ролях |
Дебора Фалабелла |
| Страна | |
| Оригинальный язык | |
| Количество серий |
179 (оригинальная версия), 160 (международная версия) |
| Производство | |
| Продюсер | |
| Хронометраж |
60-70 мин. |
| Трансляция | |
| Телеканал |
|
| На экранах |
с 26 марта 2012 |
| Ссылки | |
|
[tvg.globo.com/novelas/avenida-brasil/ Официальный сайт] | |
| IMDb | |
Проспе́кт Брази́лии (порт. Avenida Brasil) — бразильский телесериал компании «Глобу» авторства бразильского сценариста Жоао Эмануэла Карнейро. Название сериала дано по крупнейшей улице Рио-де-Жанейро — Avenida Brasil (Проспект Бразилии), которая проходит через весь город и становится местом ключевых событий теленовеллы.
В России сериал транслировался на Первом канале с 3 июня по 2 августа 2013 года в 15:15. В эфире были показаны первые 50 серий, после чего сериал был снят с эфира из-за низких рейтингов[1].
С 7 сентября 2015 года на телеканале «Ю» стартовал показ сериала. В эфире канала с понедельника по пятницу в 20:50 выходят сразу по 2 новых серии в день.
«На что Вы готовы пойти ради справедливости?» — так звучал слоган рекламной кампании сериала перед его премьерой в Бразилии[2]. Месть и её последствия для человека стали основой сюжета — истории противостояния двух главных героинь.
Содержание
О сериале
Сюжет
Пролог. 1999-2000 год
Маленькая Рита живёт вместе со своим отцом Женезио и его молодой женой Карминьей. Притворяясь заботливой матерью и верной женой, женщина на самом деле хочет обокрасть мужа на пару со своим любовником Максом. Об этом становится известно Рите, которая с самого начала не доверяла мачехе и всегда пыталась открыть отцу глаза на двуличность Карминьи. И в конце концов ей это удается. Узнав всю правду о жене, Женезио хочет сдать Карминью полиции. Но в дело вмешивается трагическая случайность…
Жорже Араужо по прозвищу «Тайфун» — знаменитый бразильский футболист, нападающий команды «Фламенго». Всего несколько часов назад герой забил победный гол в финале чемпионата Рио. На всех парах он мчится на автомобиле домой, чтобы отметить победу в кругу семьи и друзей. Рассекая шоссе (Проспект Бразилии), он не замечает на трассе Женезио и сбивает его. Отец Риты умирает на руках Тайфуна, успев произнести только имя Карминьи, своей жены, но не успевает назвать имя собственной дочери. Чтобы сохранить свою репутацию и карьеру, Тайфун скрывается с места происшествия, предварительно вызвав скорую помощь.
Внутреннее чувство вины и желание помочь семье погибшего человека приводят Тайфуна к знакомству с Карминьей. Раскусив истинную причину помощи футболиста, проницательная злодейка изображает из себя безутешную жертву обстоятельств, несчастную вдову и решает воспользоваться столь удачной ситуацией, чтобы женить на себе Тайфуна. С помощью коварного плана на пару с Максом она разлучает героя с невестой Монализой, становится женой футболиста, а Макса пристраивает в мужья к сестре Тайфуна, Иване.
Маленькая Рита, узнав о гибели отца, становится жертвой жестокой аферы со стороны Карминьи и с её помощью попадает на городскую свалку. Здесь ребёнок вынужден выживать в условиях человеческой жестокости, предательства и страха в лице подлого и никчемного Нилу — жителя свалки, который живёт исключительно за счёт эксплуатации детей. Но свалка — это и место, где Рита находит настоящую, искреннюю любовь в лице местного мальчишки Бататы и его покровительницы, Мамы Лусинды, которая заменила бездомным детям родных матерей. Никто не знает причин, по которым эта загадочная женщина оказалась на свалке. Но её таинственное прошлое тесно связано с Карминьей, которая столь же искренне ненавидит Лусинду, как и Рита саму Карминью. История собственной жизни заставляет женщину пожертвовать своей привязанностью к девочке, чтобы спасти ту от желания мести подлой мачехе. С помощью Лусинды Риту усыновляет пара аргентинцев, которые дают ей новое имя — Нина. Несмотря на возможность забыть своё трагическое детство, героиня растёт с мыслью о справедливости и мести Карминье, что изрядно влияет на психику девушки.
В это же самое время выясняется, что Батата — сын Карминьи и Макса, которого родная мать когда-то оставила на помойке Лусинде. И теперь, реализовав свой план стать женой Тайфуна, коварная злодейка приезжает за ребёнком, чтобы под видом усыновления воспитать собственного сына в комфортных условиях. И то самое загадочное прошлое не даёт никакой возможности Лусинде перечить Карминье. Доверчивый Тайфун принимает сына в свою семью. Мальчик быстро находит общий язык с приёмным отцом и берёт себе новое имя — Жоржиньо, в честь самого Жорже «Тайфуна».
Основная фаза. 2012 год
Миновало 12 лет с тех пор.
Нина (Рита) живёт с одной единственной мыслью — желанием отомстить своим обидчикам. После смерти приёмных родителей девушка решает вернуться в Бразилию, чтобы воплотить свои замыслы в жизнь. Она знает, что Карминья стала женой Тайфуна.Нина(Рита) знакомится с сестрой Тайфуна Иваной в интернете и узнаёт что их семье нужен повар и, пользуясь возможностью, становится кухаркой в доме бывшей мачехи.
Карминья — страстная любительница всего белого, добропорядочная мать семейства и жена самого богатого человека округа Дивину — небольшого пригорода Рио-де-Жанейро, где живут многие герои истории. Карминья позволяет себе колкости не только в адрес безвкусных, провинциальных родственников и прислуги, но и по отношению к собственной дочери Агате, склонной к полноте девочки неблестящей внешности, в отличие от красавицы матери. Когда-то эту беременность Карминья использовала, чтобы сблизиться с Тайфуном и его семьей. Теперь же дочь для неё как бельмо на глазу — напоминание о прошлом.
Когда в особняке Тайфуна появляется новая кухарка, мачеха не узнает в новой служанке свою собственную падчерицу Риту, которую когда-то обокрала и ребёнком отправила на свалку. Нина использует эту возможность и всеми силами пытается вывести хозяйку на чистую воду. Ради возмездия девушка готова пойти на всё: фальсификации, обман, подкупы, ложь. Действуя хитростью, Нина всё больше и больше сближается с Карминьей, которая, ни о чём не догадываясь, начинает доверять служанке, как самой близкой подруге. Действуя против Карминьи её же методами, героиня шаг за шагом приближается к реализации своего плана. Ведь Нина уверена, что женщина — подлая мошенница и воровка, которая всю жизнь обманывала богатого мужа, а потому, заслуживая мести, просто обязана пережить те же моральные ужасы, что и главная героиня когда-то в детстве на свалке.
Ничто не способно остановить Нину в её коварном, но справедливом плане возмездия! Разве что искренняя любовь двух женщин к одному мужчине, Жоржиньо, и таинственное прошлое Лусинды, которое во многом объединяет непримиримых врагов — Нину и Карминью!
В ролях
| Актёр | Персонаж |
|---|---|
| Дебора Фалабелла | Рита Фонсека ди Соуза / Нина Гарсия Эрнандес |
| Адриана Эстевес | Кармен Лусия Морейра ди Соуза Араужо (Карминья) |
| Мурилу Бенисиу | Жоржи Араужо (Тайфун) |
| Кауа Реймонд | Жоржи Араужо Фильо / Жоржи Морейра Оливейра (Жоржиньо) |
| Вера Ольц | Лусинда Перейра (Мама Лусинда) |
| Жозе де Абреу | Нилу Оливейра |
| Марселлу Новаис | Максвелл Перейра Оливейра (Макс) |
| Элоиза Периссе | Монализа Барбоза |
| Жука де Оливейра | Сантьяго Морейра |
| Элиане Жиардини | Муриси Араужо |
| Маркус Карузо | Лелеко Араужо |
| Изис Вальверде | Суэлен |
| Наталия Дилл | Дебора Магальяйнш Кейроc |
| Алешандре Боржес | Карлос Эдуардо ди Соуза Кейрос (Кадиньо / Дуду) |
| Дебора Блок | Вероника Магальяйнш Кейроc |
| Камила Моргаду | Ноэмия Буарке Кейроc |
| Каролина Ферраз | Алексия Браганса Кейроc |
| Жулиану Казарре | Адауту |
| Фабиула Нассименту | Оленка Кабрал |
| Какау Протазиу | Зезе |
| Летисия Иснард | Ивана Араужо Оливейра |
| Дебора Нассименту | Тессалия дас Грасас Мендонса |
| Ана Каролина Ланнес | Агата Морейра Араужо |
| Луана Мартау | Мария да Пурификасао (Беверли Хиллз) |
| Даниэл Роша Азеведо | Рони (Роникиту) |
| Тьяго Мартинс | Леандро (Возлюбленый Суэлен) |
| Жозе Лорету | Дарксон Силас |
| Бруно Гиссони | Иран Барбоза |
| Бьянка Компарату | Бетания ди Алмейда |
| Клаудия Миссура | Жанаина |
| Эмилиану Д'Авила | Лусио |
| Карол Абрас | Бегония Гарсия Эрнандес |
| Отавиу Аугусту | Диоженис |
| Паула Бурламаки | Долорес Нейва (Сонинья Кататау) |
| Бетти Фария | Пилар Албукерке Браганса |
| Аилтон Граса | Пауло Силас |
| Ронни Криват | Томас Буарке Кейроc |
| Бруна Грифан | Палома Браганса Кейроc |
| Жоан Фернандес | Пиколе |
| Жоан Энрике Гаго | Валду |
| Фелипе Абиб | Джимми Бастос |
| Андре Луис Миранда | Валентин |
| Мурилу Эльбас | Бранко |
| Габриэл Шадан | Варлесон |
Специальное участие
| Актёр | Персонаж |
|---|---|
| Тони Рамос | Женезио Фонсека ди Соуза |
| Мел Майя | Рита Фонсека ди Соуза |
| Жоан Педро Нассименту | Жоржи Морейра Оливейра (Батата / Жоржиньо) |
| Жан Пьер Нойер | Мартин Гарсия Эрнандес |
| Клаудия Ассунсан | Нейди |
| Рита Гедес | Николе Кататау |
| Марселла Валенте | Рената |
| Жозе Виктор Пирес | Иран |
Отзывы критиков и реакция публики
 |
Этот раздел статьи ещё не написан. Согласно замыслу одного из участников Википедии, на этом месте должен располагаться специальный раздел.
Вы можете помочь проекту, написав этот раздел. |
Премии и награды
Премия «Extra TV-2012»[3].
- Лучшая женская роль — Адриана Эстевес за роль Карминьи
- Лучшая мужская роль второго плана — Жозе де Абреу за роль Нилу
- Лучшая женская роль второго плана — Изис Вальверде за роль Суэлен
- Открытие года — Какау Протазиу за роль Зезе
- Ребёнок-открытие года — Мел Майя за роль Риты
- Теленовелла
Премия «Melhores Do Ano — 2012»
- Лучшая женская роль — Адриана Эстевес за роль Карминьи
- Лучшая мужская роль — Мурилу Бенисиу за роль Тайфуна
- Лучшая женская роль второго плана — Изис Вальверде за роль Суэлен
- Ребёнок-открытие года — Мел Майя за роль Риты
Премия театральных критиков Сан-Паулу APCA
- Лучшая актриса — Адриана Эстевес
- Лучший актёр — Жозе де Абреу
- Премия критиков и Лучший сценарист — Жоао Эмануэл Карнейро
Премия прессы
- Лучшая актриса — Адриана Эстевес
- Лучший актёр — Мурилу Бенисиу
- Лучшая теленовелла года — Жоао Эмануэл Карнейро
Интернет-премия
- Лучшая актриса — Адриана Эстевес
- Лучший актёр — Мурилу Бенисиу
- Лучший автор новелл — Жоао Эмануэл Карнейро
Премия Quem Do Televisão
- Лучшая актриса — Адриана Эстевес
- Лучшиё актёр второго плана — Жулиану Казарре
- Актёр-открытие — Даниэл Роша Азеведу
- Лучший автор новелл — Жоао Эмануэл Карнейро
Телевизионная премия Contigo
- Лучшая теленовелла — Жоао Эмануэл Карнейро
- Лучшая актриса — Адриана Эстевес
- Лучший актёр — Мурилу Бенисиу
- Лучшая мужская роль второго плана — Жозе де Абреу за роль Нилу
- Ребёнок-актёр года — Мел Майя за роль Риты
- Лучший автор новелл — Жоао Эмануэл Карнейро
- Лучший автор — Жоао Эмануэл Карнейро
- Лучший режиссёр — Амора Маутнер, Жозе Луис Вилламарим и Рикардо Ваддингтон
Интересные факты
- В первоначальном синопсисе герой Мурилу Бенисиу был т. н. «новым богачом», живущим не в пригороде, а в престижном районе Рио. Чемпионат мира по футболу, который прошел в Бразилии в 2014 году, внёс свои коррективы: по воле продюсеров герой стал футболистом — вымышленным нападающим Жорже Араужо по прозвищу Тайфун.
- Команда, за которую играет Тайфун, — клуб «Фламенго», который как раз и стал чемпионом штата Рио-де-Жанейру в 1999 году за превосходную игру.
- После реконструкции стадиона «Маракана» его вид сильно изменился по сравнению с 1999 годом. Для съёмок сцен первой серии съёмочная группа специально искала подходящий по архитектуре стадион по всей стране. Недостающие элементы были добавлены с помощью компьютерных технологий и архивных кадров.
- Реальный Проспект Бразилии — чрезвычайно загруженная трасса. В новелле показана другая улица.
- Изначально роль Карминьи предназначалась для двух актрис, которые должны были сыграть антагонистку в двух разных временных фазах: Фабиула Насименту в 1999 и Элиани Жиардини — в 2012 году. В утверждённом актёрском составе Фабиула сыграла подругу Монализы Оленку, а Элиани — мать Тайфуна, крикливую Муриси. Впоследствии сценарист использовал большое внешнее сходство двух актрис в развитии их собственных персонажей.
- Роль Суэлен в сериале должна была играть одна из любимых актрис автора «Проспекта» — темнокожая актриса Таис Араужо, которая играла во всех проектах Жоау Эмануэла Карнейру. Однако вместо «Проспекта» актриса выбрала главную роль в сериале «Бездна шарма», который шёл в тот же период и стал не менее популярным у аудитории. Вместо Таис роль Суэлен исполнила актриса Изис Валверди, что повлекло за собой некоторые изменения в сценарии. Актриса столь убедительно сыграла роль ветреной и легкомысленной девушки, готовой встречаться с любым из «сериальных» футболистов, что получила восторженные отзывы критиков и народное прозвище «Любимой Гулёны Бразилии».
- В новелле приняли эпизодическое участие два аргентинских актёра: Жан-Пьер Ноэр и Даниэль Кузниека.
- Адриана Эстевес и Тони Рамос играли вместе в сериале «Вавилонская башня» дочь и отца. На этот раз они сыграли жену и мужа.
- Вера Ольц и Кауа Реймонд играли вместе возлюбленных в сериале «Белиссима».
- Вера Ольц очень убедительно сыграла Лусинду — приёмную мать детей свалки, несмотря на то, что в реальности актриса ни разу не была замужем и у неё нет своих собственных детей.
- В сериале приняли участие 5 актёров из сериала «Клон»: Дебора Фалабелла, Мурилу Бенисиу, Марселу Новаис, Элиани Жиардини, и Жука де Оливейра. По иронии судьбы Мурилу и Дебора, отец и дочь в сериале «Клон», в реальной жизни стали встречаться на съёмках «Проспекта Бразилии» и сейчас живут в гражданском браке.
- Также в сериале приняли участие 5 актёров из сериала «Дороги Индии»: Тони Рамос, Изис Валверде, Алешандре Боржес, Дебора Блок и Элиане Жиардини, причем Дебора Блок и Алешандре Боржес в «Проспекте» также играют мужа и жену.
- В 28 серии в русском переводе Дебора назвала Нину Ритой.
Дополнительная информация
- Главной музыкальной темой телесериала стала бразильская версия известного хита «Dançar Kuduro». Припев из песни этой песни — «OiOiOi» — стал самым популярным тегом социальных сетей в Бразилии на протяжении всего показа новеллы[4].
- Телесериал имел огромный успех не только у критиков и телезрителей, но и у пользователей социальных сетей. Хештэг #oioioi, повторяющий позывные вступительной заставки сериала, вошёл в мировые тренды твиттера на протяжении всего времени премьерного показа. Интернет-мемами стали фраза героини Адрианы Эстевес, Карминьи, «Tudo culpa da Rita» (Во всём виновата Рита) и специфический смех героя Жозе де Абреу, обитателя свалки по имени Нилу. Особую популярность приобрел финальный кадр каждой серии — «замораживание персонажа».
- Также в сериале часто используется песня британской певицы Адэль которая называется"Set fire to the rain"
- Президент Бразилии, Дилма Русеф изменила своё рабочее расписание, для возможности посмотреть заключительную серию телесериала[5].
- Заключительная серия стала в Бразилии самой рейтинговой передачей 2012 года, обойдя по этому показателю финал Кубка «Либертадорес»[6].
- Телесериал получил не только большой успех среди телеаудитории Бразилии, но и принёс значительную прибыль телекомпании «Глобу» — около двух миллиардов реалов. Согласно подсчётам, опубликованным на сайте «Форбс», телесериал стал самым успешным в финансовом плане телевизионным проектом Латинской Америки за всё время существования телевидения[7][8].
Напишите отзыв о статье "Проспект Бразилии"
Примечания
- ↑ [vokrug.tv/article/show/Prospekt_Brazilii_snyali_iz_efira_Pervogo_kanala_39174/ «Проспект Бразилии» сняли с эфира Первого канала] // Вокруг. ТВ, 5 августа 2013
- ↑ [www.teledramaturgia.com.br/tele/avenidabrasilb.asp Avenida Brasil — Teledramaturgia]
- ↑ [extra.globo.com/tv-e-lazer/premio-extra-tv/premio-extra-de-televisao-2012-confira-os-melhores-momentos-da-cerimonia-6855981.html Prêmio Extra de Televisão 2012: confira os melhores momentos da cerimônia — Prêmio Extra de TV — Extra Online]
- ↑ [veja.abril.com.br/noticia/celebridades/a-globo-e-pop A classe C no horário nobre — Celebridades — Notícia — VEJA.com]
- ↑ [www.guardian.co.uk/world/2012/oct/18/avenida-brasil-clash-president-cancel-rally?INTCMP=SRCH Avenida Brasil clash forces president to cancel rally | World news | guardian.co.uk]
- ↑ [entretenimento.br.msn.com/famosos/giro-famosidades-196 Último capítulo de Avenida Brasil garante maior audiência da TV em 2012 — Giro Famosidades — Fotos]
- ↑ [www.correio24horas.com.br/noticias/detalhes/detalhes-1/artigo/globo-faturou-r-2-bilhoes-com-avenida-brasil-diz-revista-forbes/ CORREIO | O QUE A BAHIA QUER SABER: Globo faturou R$ 2 bilhões com 'Avenida Brasil', diz revista Forbes]
- ↑ [www.forbes.com/sites/andersonantunes/2012/10/19/brazilian-telenovela-makes-billions-by-mirroring-its-viewers-lives/ Brazilian Telenovela 'Avenida Brasil' Makes Billions By Mirroring Its Viewers' Lives] // Forbes, 19 октября 2012
Ссылки
- [tvg.globo.com/novelas/avenida-brasil/index.html Официальный сайт]
- [www.1tv.ru/sfilms_in_detail/si8038 Страница сериала на сайте Первого канала]
- [u-tv.ru/projects/Avenida_Brasil/ Страница сериала на сайте телеканала «Ю»]
Отрывок, характеризующий Проспект Бразилии
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
