Проституция в Древнем Риме

В Риме проституция процветала в храмах, театрах, цирках, термах, на улицах и даже на кладбищах.

Большинство проституток происходило из рабынь и рабов, работавших таким образом по принуждению хозяина, или вольноотпущенниками, которые зарабатывали себе на жизнь (лат. mulier, quae palam corpore quaestum facit, официальное название).

Куртизанки назывались bonae meretrices, что указывало на их совершенство в ремесле, они также были танцовщицами, пели, умели играть на флейте, кифаре, являлись уважаемыми персонами. Клиентов они находили не сами, а через посредниц, называемых lenae (чаще всего постаревших бывших проституток). Куртизанки имели привилегированных (постоянных) любовников, amici, а также оказывали влияние на моду, искусство, литературу.

Публичные дома могли располагаться как на городской окраине или даже за пределами города, так и в центральной части, вблизи мест торговли, отдыха, развлечений. В сочинении Овидия «Наука любви» перечисляются и описываются места, связанные с проституцией. Одним из старейших кварталов проституции была Этрусская улица, на что указывало её название, поскольку этруски пользовались дурной славой за чрезмерное сладострастие. Главным центром бордельной проституции в Риме был квартал Субура, связывающий форум с восточной частью города. Местами сборных пунктов для уличной проституции и частью для устройства борделей являлись портики — галерея Помпея, портик Октавия, портик Марцелла, располагавшиеся на Марсовом поле, портик Ливия на Эскливине, колоннады при храме на Палатине. Часто посещался проститутками и сводницами храм Исиды на Марсовом поле, Юлианский форум и находившийся там храм Venus Genitrix. Частыми местами встреч клиентов с проститутками были театры, а также цирк, где, в отличие от театров, женщины могли сидеть среди мужчин.

Внутри римский публичный дом «лупанар» (lupanar) был разделён на тесные каморки. К примеру, лупанарий, открытый при раскопках в Помпее в 1862 г. и расположенный в центре города, состоял из партера и первого этажа, в партере находились пять узких комнат, окружавших вестибюль, каждая площадью в 2 кв. м., с вделанной в стену кроватью, с рисунками и надписями эротического содержания. Против входа находилось отхожее место, а в вестибюле — перегородка для привратницы. Комнаты не имели окон, только дверь в коридор, поэтому даже днём приходилось зажигать огонь. Убранство комнат было примитивным и состояло из покрывала на полу или кровати с одеялом, сплетённым из тростника. Вероятно, в борделях проститутки не жили постоянно, а лишь приходили на определённое время, установленное законом. Каждая проститутка получала на ночь отдельную комнату с обозначенным на двери её прозвищем, внесённым в проституционные списки, или «титулом». Другая надпись указывала, занята ли комната.

Время посещения борделей начиналось в 3 часа пополудни и продолжалось до утра. Временные ограничения устанавливались законом, чтобы молодёжь не начинала посещать эти заведения уже с утра, пренебрегая гимнастикой.

Цена услуг проституток была различной; так, в Помпеях цена за один раз варьировала от 2 до 23 ассов.

У женщин данной профессии был свой праздник — Виналии, который отмечался 23 апреля у Коллинских ворот и был посвящён богине Венере.

Законодательное регулирование

Римские законы, касающиеся проституции, строго проводили принцип регистрации и регламентации. Функции полиции нравов были возложены на эдилов, которые осуществляли надзор за кабаками, банями, борделями и проводили там обыски с целью выявления нерегламентированных проституток и раскрытия других злоупотреблений. Все женщины, занимавшиеся проституцией, были обязаны сами заявлять о себе эдилу, чтобы получить разрешение на это занятие, при этом их имена заносились в особую книгу. После записи женщина меняла своё имя. Из сочинений Марциала и надписей в Помпеях известны такие профессиональные имена проституток, как Дравка, Итонузия, Лаис, Фортуната, Лициска, Таис, Леда, Филенис и другие. Предписания закона касались и одежды. При регистрации и смене имени проститутки теряли право носить украшения, подобающие честным женщинам. В то время как матроны носили костюм под названием стола, проститутки носили более короткие туники и поверх них тоги тёмного цвета. Матроны, уличённые в прелюбодеянии, также носили тоги, но белого цвета. Впоследствии различия в одежде между проститутками и остальными женщинами сгладились.

Известен случай, когда женщина из хорошей семьи добровольно записалась в блудницы, чтобы не попасть под действие закона о прелюбодеянии.

В правление многих императоров были изданы отдельные законы, касающиеся проституции.

Император Август издал законы о браке, в которых неоднократно идёт речь о проституции и её ограничении.

Тиберий в 19 г. н. э. запретил заниматься проституцией женщинам, чей дед, отец или муж был римским всадником, под угрозой изгнания.

Калигула ввёл налог на проституцию.

Веспасиан постановил, что рабыня, купленная с условием, что она не будет проституирована, должна быть отпущена на свободу, если хозяин принудит её к этому занятию.

Домициан лишил проституток права вступать во владение наследством, а также пользоваться носилками.

Александр Север приказал публиковать имена проституток и сводниц во всеобщее сведение.

Константин издал закон, по которому женская прислуга в кабаках приравнивалась к проституткам, однако это не относилось к хозяйкам этих заведений, которые не могли беспрепятственно предаваться прелюбодеянию.

Феодосий Младший и Валентиниан ввели строгие наказания для отцов и хозяев, торговавших своими дочерьми и рабынями, а в 439 г. вообще запретили сводничество под угрозой телесных наказаний, изгнания, штрафов и каторги.

Отрывок, характеризующий Проституция в Древнем Риме

– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.