Протасов, Николай Александрович

Николай Александрович Протасов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Обер-прокурор Святейшего синода
24 февраля 1836 — 16 января 1855
Предшественник:	Степан Дмитриевич Нечаев
Преемник:	Александр Иванович Карасевский
Член Государственного совета
1 января 1853 — 16 января 1855
Рождение:	27 декабря 1798(1798-12-27)
Смерть:	16 января 1855(1855-01-16) (56 лет) Санкт-Петербург
Род:	Протасовы
Военная служба
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	кавалерия
Звание:	генерал-лейтенант генерал-адъютант
Сражения:	Русско-турецкая война Польское восстание
Награды:

Граф Николай Александрович Протасов (27 декабря 1798 — 16 января 1855, Санкт-Петербург) — член Государственного совета; генерал-лейтенант (1848), генерал-адъютант (1840). С 1836 года и до своей смерти — обер-прокурор Святейшего синода. Последний представитель графской ветви рода Протасовых.

Известен прежде всего как реформатор духовных училищ и высшего духовного управления Русской православной церкви. «Протасов был верным проводником Николаевских начал или режима в церковной политике. Именно при нём завершается государственная организация церковного управления как особого „ведомства“, в ряду других, — „ведомством православного исповедания“ именуется Церковь с тех пор. Клир и иерархия состоят в этом ведомстве», — описывает суть его реформ историк русской богословской мысли протоиерей Георгий Флоровский.

Биография и деятельность

Сын действительного тайного советника, сенатора Александра Яковлевича Протасова, и Варвары Алексеевны, урождённой Бахметевой.

15-ти лет вступил в лейб-гвардии гусарский полк корнетом; в 1828 году участвовал в русско-турецкой войне, в польских походах (1831).

В 1834 году в чине полковника был назначен членом главного правления училищ, главного правления цензуры, комитета по устройству учебных заведений.

В 1835 году определён исправляющим должность товарища министра народного просвещения; в том же году ему поручено наблюдение за Главным педагогическим институтом и Румянцевским музеем, обозрение белорусского учебного округа и затем непосредственное заведование этим округом.

24 февраля 1836 года назначен исполняющим обязанности обер-прокурора Святейшего Синода, членом Комиссии духовных училищ; 25 июня того же года назначен на должность обер-прокурора, уволен от исправления должности товарища министра народного просвещения. На должности обер-прокурора, которую занимал до самой смерти, в течение 20 лет, известен преобразованиями духовных училищ и высшего духовного управления: были улучшены бытовые условия в духовных училищах и семинариях, введены в программу естествознание, медицина и сельское хозяйство, установлено преподавание на русском языке (вместо латыни).

Реформа структуры Святейшего Синода, осуществлённая 1 марта 1839 года (в частности, упразднение Комиссии духовных училищ — постоянного органа, ведавшего духовными учебными заведениями, учреждение духовно-учебного управления для исполнительного производства по учебной и хозяйственной части, преобразование своей собственной канцелярии и канцелярии Синода в настоящий департамент, равно как и контрольного управления в хозяйственное, с директором во главе) сосредоточила действительное заведование всеми делами синодального ведомства в 4-х преобразованных центральных учреждениях, находившихся теперь под главным начальством обер-прокурора. Таким образом, Святейший Синод при нём был преобразован в подобие министерства, ставшего в его руках только исполнительным органом. Власть обер-прокурора при нём, при поддержке императора Николая I, достигла небывалой высоты.

Скончался 16 января 1855 в Санкт-Петербурге; похоронен в старом соборе московского Донского монастыря. За неимением потомства фамилию «Протасов» с графским титулом передал своему внучатому племяннику Николаю Бахметеву.

Награды

• Орден Святого Владимира 4 ст. с бантом (1829)
• Орден Святого Станислава 2 ст. (1831)
• Знак ордена За военное достоинство 4 ст. (1831)
• Знак отличия за XV лет беспорочной службы (1834)
• Орден Святого Владимира 3 ст. (1835)
• Орден Святой Анны 1 ст. (1839)
• Орден Святого Георгия 4 ст. за 25 лет службы (1839)
• Орден Святого Владимира 2 ст. (1843)
• Орден Белого Орла (1850)
• Знак отличия за XXX лет беспорочной службы (1850)
• Орден Святого Александра Невского (1852)

иностранные:

• Вюртенбергский Орден Вюртембергской короны 2 ст. (1834)

Семья

Был женат на княжне Наталье Дмитриевне Голицыной (1803—1880), дочери московского генерал-губернатора, светлейшего князя Д. В. Голицына. Кавалерственная дама ордена Св. Екатерины (малого креста) (1852) и баварского Ордена Терезы. В 1861 году была пожалована в статс-дамы, а в февраля 1865 года назначена обер-гофмейстериной при Государыне Императрице. Считалась первою дамой в Петербурге, жила открыто в своем роскошном доме на Невском проспекте, давая рауты и танцевальные вечера.

По отзывам современника, была женщиной достойной глубочайшего уважения, олицетворяла собой настоящий тип аристократической дамы, сохранявшей манеры, утонченную любезность и образ жизни давно минувшего времени. Истинная христианка, она совмещала в себе все земные добродетели, из которых на первом плане были смирение, доброта и отзывчивость к чужому горю. Скончалась в Петербурге. Похоронена рядом с мужем в Малом соборе Донского монастыря (их могилы сохранились).

Отрывок, характеризующий Протасов, Николай Александрович

– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.