Протестантизм в Монголии

Протестантизм в Монголии — крупнейшее направление христианства в стране. По данным «Энциклопедии религий» Дж. Г. Мелтона в 2010 году в Монголии насчитывалось 34 тыс. протестантов и независимых групп протестантского толка. Исследование Pew Forum насчитало в Монголии 40 тыс. протестантов. При этом протестанты являются одной из самых быстрорастущих религиозных групп. В 2000 году в стране было лишь 15 тыс. протестантов.

Исторический обзор

Первые последователи христианства появились в Монголии ещё в VII веке, однако сведений о дальнейшей судьбе первых христиан не сохранилось. Существуют свидетельства о католической миссии в стране в XIII веке. В XIX веке русские эмигранты открыли в стране православный приход.

Первые протестантские миссионеры из Лондонского миссионерского общества прибыли в страну в 1817 году. Ими был сделан перевод Библии на монгольский язык. Позже несколько миссионерских поездок в Монголию совершил Джеймс Гилмор. Гилмор ходил пешком по стране, распространяя Библии и оказывая медицинскую помощь.

В 20-е годы коммунистическое правительство провело репрессивные меры против протестантов, их организации оказались вне закона. После падения режима МНР протестантские миссионеры стали активными снова.

В 1994 году в 30 протестантских центрах насчитывалось 4,5 тыс. верующих. В стране начал работу христианский телевизионный канал Eagle TV и про-христианская радиостанция «Семейное радио». По утверждению работников евангельской миссии WEC International, в 2000 году в Монголии служили 362 миссионера.

Основные союзы и церкви

В 2000 году в стране действовало 170 протестантских церквей, объединённых в 23 союза.

В 2001 году численность пятидесятников и харизматов составила 9,9 тыс. верующих. К 2010 году это число увеличилось до 22,1 тыс. В 1993 году в стране была организована первая церковь Ассамблей Бога. По собственным данным, в настоящее время Ассамблеи Бога увеличились до 18 поместных церквей и открыли библейский колледж в Улан-Баторе. Прихожанами церкви являются 2,9 тыс. человек. С 2006 года в Монголии трудятся миссионеры Церкви Бога. В настоящий момент Церковь Бога сообщает о наличии 3 церквей в Монголии.

К пятидесятникам примыкают верующие харизматических церквей. Первые харизматические группы появились в стране в 1986 году. В 2000 году евангельская миссия WEC International насчитала 6 харизматических деноминаций.

Церковь адвентистов седьмого дня действует в Монголии с 1992 года. По утверждениям самих адвентистов, в 2011 году их церковь насчитывала 1760 взрослых крещённых членов церкви в 4 церквах. С 2000 года Улан-Баторе действует адвентистская языковая школа.

Миссионеры Южной баптистской конвенции прибыли в Монголию в 1992 году. В 2000 году созданная ими Конференция баптистских церквей заявляла о наличии 7 общин и ок. 500 прихожан.

Лютеране действуют в Монголии с 1992 года. По утверждению Джона Гиббенса, основателя Монгольского библейского общества, в 2000 году 3 лютеранские церкви объединяли 1 тыс. прихожан.

Социальная деятельность и влияние на общество

Помимо духовной проповеди, монгольские протестанты занимаются широкой социальной работой. Социальная деятельность протестантов сводится к заботе о жизни бедных слоёв общества; бесплатной раздаче одежды, лекарств и продуктов; организации бесплатных обедов; медицинской помощи; работе среди бездомных детей и инвалидов. Для доставки гуманитарных грузов в отдалённые уголки страны иногда используется авиация. Другими формами социальной деятельности является борьба с алкоголизмом, работа по социализации бывших заключённых, борьба с насилием в местных поселениях.

Протестантские церкви также проводят курсы английского языка и компьютерной грамотности, лекции по воспитанию детей, обучение музыке и танцам. Ряд протестантских НПО проводят обучающие семинары для предпринимателей малого и среднего бизнеса и поддерживают программы по развитию сельского хозяйства.

Исследователи отмечают, что социальная деятельность христиан является причиной успеха христианской миссии в стране и служит способом привлечения новых прихожан. У определённой части общества само христианство стало ассоциироваться с правами и свободами человека, демократическими ценностями и прогрессом. Несмотря на неоднозначное отношение к христианству в монгольском обществе, активная деятельность в социальной сфере помогла миссионерам снискать симпатии части монгольского общества.

Критика

Деятельность протестантских миссионеров вызывает широкий общественный резонанс и критику со стороны значительной части монгольского общества. Многие монголы считают миссионерскую деятельность серьезной опасностью национальной идентичности, традициям и культуре. В частности, они опасаются, что монгольскую идентичность потеряет молодежь, поскольку именно она составляет большинство обращенных. Монгольский журналист и буддист Доржийн Сухбаатар утверждает, что христианские миссионеры «покупают паству» за деньги и призывает государство на законодательном уровне ограничить деятельность миссионеров. Также, Сухбаатар полагает, что социальная деятельность христиан подменяет духовные стимулы материальными. Схожее мнение высказывал глава буддистов Далай-лама XIV, утверждая, что миссионеры платят 15 долларов за переход в христианство. Обращаясь к миссионерам, Далай-лама посоветовал им «позволить людям в Монголии оставаться традиционными буддистами».

Настоятель Гандантэгченлина Д. Чойжамц обвинил христианские группы в саморекламе и создании культуры зависимости от различных программ (таких как бесплатные столовые), сказав в августе 2006 года в телевизионном интервью: «Мы, буддисты, также помогаем бедным и нуждающимся, но мы делаем это частным образом, а не перед средствами массовой информации».

По мнению российского исследователя А. В. Михалёва, высокая активность протестантов в Монголии вызвана внешнеполитическими процессами (переделом сфер влияния в Азии и борьбой за природные ресурсы). Михалёв полагает, что задачей протестантских миссий является увеличение степени присутствия и идеологического влияния США и Южной Кореи в Монголии.

См. также

• Религия в Монголии
• Католицизм в Монголии
• Православие в Монголии

Отрывок, характеризующий Протестантизм в Монголии

Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.