Протестантизм в Португалии

Протестантизм в Португалии — одно из направлений христианства в стране. По данным издания «Операция мир» в 2010 году в Португалии проживало 373 тыс. протестантов (включая англикан и верующих независимых христианских церквей). При этом, в ходе переписи населения в 2011 году лишь 76 тыс. человек выбрали графу «протестант», ещё 163 тыс. человек указали графу «другой христианин» (данные переписи являются не полными, т. к. 745 тыс. человек не указали своей религиозной принадлежности).

Организационно, португальские протестанты объединены в 77 союзов церквей. По всей стране действуют 1,7 тыс. протестантских приходов и мест богослужения.

Среди округов Португалии по числу протестантов заметно выделяется Лиссабон, а наибольший удельный вес протестанты имеют в регионе Алгарви. По этнической принадлежности большинство протестантов в этой стране — португальцы. Протестанты также добились относительного успеха в проповеди среди местных цыган и галисийцев. Значительная протестантская община имеется среди живущих в стране бразильцев, а также выходцев из Анголы, Кабо-Верде и Мозамбик. Протестантами также являются часть живущих в Португалии англичан, немцев, голландцев, американцев. Протестантские общины сформировались и среди работающих в стране румын и украинцев.

Исторический обзор

Первая протестантская община в Португалии была создана в 1656 году для окормления живущих здесь британских подданных. Община придерживалась англиканской традиции. Спустя более века, в 1763 году среди немецких иммигрантов стала действовать лютеранская церковь.

Этнические португальцы знакомились с протестантизмом в колониях. Так, португалец Жоао Феррейра де Алмейда познакомился с вероучением реформаторской церкви на Яве; он был рукоположен пастором голландской реформаторской церкви и в 1688 году перевёл Библию на португальский язык. Первым португальским баптистом был Игнатиус Фернандес, имевший свечной бизнес в индийском городе Динаджпур.

Лишь в XIX веке в страну проникают протестантские церкви, начавшие служить среди португальцев. Так, в 1838 году в Португалии начало деятельность Европейское миссионерское общество, представляющее пресвитериан. Позже к пресвитерианам присоединились другие кальвинисты. В 1845 году в Фуншале на острове Мадейра возникла реформатская община, которую возглавил шотландский врач Роберт Кэлли. Однако из-за преследований большинство прихожан церкви вскоре переселились в Бразилию, Тринидад и США. Один из них — Антонио де Матос вернулся в 1871 году в Лиссабон, где основал Евангелическую пресвитерианскую церковь. С 1880-х годов в Португалии служат конгрегационалисты.

Во второй половине XIX века священники и миряне католической церкви, не согласные с решениями Первого Ватиканского собора, создали Лузитанскую церковь. В 1980 году церковь была принята в Англиканское сообщество, как внепровинциальная епархия под управлением архиепископа Кентерберийского.

Плимутские братья начали служение в Португалии в 1867 году, британские методисты — в 1871. Баптистский мирянин Джозеф Джонс, пользовавшийся покровительством Чарльза Сперджена, прибыл в Португалию из Англии в 1888 году и в том же году основал общину в северной столице страны — городе Порту. Позже его усилия были поддержаны бразильскими баптистами (1908) и в 1920 году была образована Португальская баптистская конвенция.

Первый адвентистский миссионер прибыл в Португалию из США в 1904 году и в 1906 году в Лиссабоне появилась адвентистская церковь.

Первая пятидесятническая церковь была основана в Алгарви португальцем Хосе де Матосом, обращённым в пятидесятничество в Бразилии и вернувшимся на родину в 1921 году. Первые несколько десятилетий португальским пятидесятникам поддержку оказывали шведские единоверцы, однако впоследствии, большинство пятидесятников вошли в Ассамблеи Бога. В конце 1920-х годов в Порту возникла пятидесятническая община, позднее ставщая частью Христианских конгрегаций Бразилии. С 1960 года в Португалии действует отдельная цыганская церковь «Филадельфия». Позже служение в стране начали Церковь Бога (1965), Объединённая пятидесятническая церковь (1972), Церковь Бога пророчеств (1976), Христианская церковь «Маранафа» (1978) и др.

После военного переворота 1926 года положение протестантов в Португалии ухудшилось. И хотя большинство некатолических конфессий, созданных в Португалии до переворота, не были запрещены, их миссионерская деятельность практически была сведена к нулю. Лишь после Революции гвоздик и установления демократического режима в стране служение протестантских церквей активизируется.

В 1984 году Жоржи Тадэу основал в Лиссабоне неопятидесятническую в вероучении Христианскую церковь «Maná». В 1989 году также в Лиссабоне была открыта первая в Европе община Всемирной церкви «Царство Божие». За короткий период времени обе эти неопятидесятнические церкви сумели привлечь значительное число сторонников и стать заметным феноменом на религиозной палитре Португалии.

В 1980-х

По данным на начало 1980-х годов в Португалии проживали 24 тыс. пятидесятников из Ассамблей Бога; 8 тыс. баптистов; 8 тыс. плимутских братьев; 6 тыс. адвентистов; 3,5 тыс. пресвитериан; 2,5 тыс. методистов. Лузитанская католико-апостольско-евангелическая церковь насчитывала 4,5 тыс. верующих.

Современное состояние

В настоящий момент крупнейшей протестантской конфессией страны являются пятидесятники и неопятидесятники, объединяющие в своих рядах 289 тыс. человек. Прихожанами Всемирной церкви «Царство Божие» являются 130 тыс. человек. Португальские Ассамблеи Бога объединяют 530 общин и 80 тыс. верующих. Прихожанами христианской церкви «Maná» являются 50 тыс. человек. В Португалии служат и другие пятидесятнические церкви, однако они добились меньшего успеха; это Христианские конгрегации Португалии (145 общин, 10 тыс.), «Маранафа» (52 общины), Церковь четырёхстороннего евангелия, Церковь Бога (5 общин), Церковь Бога пророчеств, Объединённая пятидесятническая церковь, Церковь возрождения во Христе, Искупленная церковь и др.

Церковь адвентистов седьмого дня сообщает о 97 общинах в Португалии, членами которых являются 9,3 тыс. человек (2011). В стране также имеются крайне малочисленные адвентисты-реформисты и прихожане Церкви Бога седьмого дня.

Самой крупной организацией португальских баптистов является Баптистская португальская конвенция. Конвенция является членом Всемирного союза баптистов; в 2013 году она насчитывала 72 общины и 4,1 тыс. членов. Ассоциация португальских баптистских церквей объединяет 19 общин, Ассоциация баптистских церквей всемирного благовестия — 10 общин. Церковь независимых баптистов представляет группу из 7 общин шведско-бразильского происхождения, являющихся в вероучении пятидесятническими.

Церкви пресвитерианской и реформаторской традиции насчитывают в стране 2,1 тыс. верующих (2005). Большинство из них относятся либо к Евангелической пресвитерианской церкви Португалии, либо к Союзу евангельских конгрегационалистских церквей Португалии.

Среди других конфессий следует назвать Новоапостольскую церковь (9 тыс.), плимутских братьев (6 тыс.), Лузитанскую церковь (5 тыс.), англикан (4 тыс.), Евангелическую методистскую церковь Португалии (1,6 тыс.), Церкви Христа (1,5 тыс.) и Евангелическую лютеранскую церковь Португалии (150 человек).

В Португалии также имеются назаряне (с 1973 года, 800 человек), меннониты (с 1986 года, 150 человек), Армия спасения (с 1971) и ряд других протестантских церквей.

Ссылки

• [www.cadp.pt/ Convenção das Assembleias de Deus em Portugal]
• [www.adventistas.org.pt/ Igreja Adventista do Sétimo Dia]
• [icpportugal.wix.com/portal Igreja Crista Presbiteriana de Portugal]
• [igrejamaranata.pt/ Igreja Evangelica Maranata de Portugal]
• [www.igreja-lusitana.org/ Igreja Lusitana Católica Apostólica Evangélica]
• [www.igrejamana.com/int/inicial3.php Maná Igreja Crista]

Отрывок, характеризующий Протестантизм в Португалии

Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.