Прототюрки

К:Википедия:Страницы на КУ (тип: не указан)

Прототюрки (также пратюрки) — этническая общность, которая формировала современные тюркские народы.

Культура и мировоззрение

Пратюрки в повседневной жизни в течение года соприкасались со всеми природными атмосферными явлениями, характерными для континентального климата. Они вели постоянное наблюдение за состоянием погоды и отмечали ее характерные особенности каждый сезон, месяц, каждые сутки и по частям суток.

Пратюрки имели специальные обозначния для ясной погоды - зимней и летней. И зимой, и летом ясная погода представляла собой экстремальные условия для жизни и быта людей. При такой погоде и зимой, и летом приходилось надевать толстый слой одежды, меховую шапку.

Наличие музыкальных инструментов показывает, что в пратюркское время была музыка инструментальная и голосовая (исполнялись песни). Но о жанрах, мелодиях и функции пратюркской музыки сказать что-либо конкретное не представляется возможным. Тем не менее, можно говорить о структуре древней музыки (мелодики), ее тонической системе - пентатонике.

Распад алтайского праязыка

По данным глоттохронологии распад алтайского праязыка датируется приблизительно V тысячелетием до н. э. Традиционно предполагалось деление на японо-корейскую и тюркско-монгольско-тунгусо-маньчжурскую (западноалтайскую или материковую) подсемьи. Однако более подробный лексикостастический анализ и сравнительное распределение ок. 2000 лексических изоглосс (просуммированные в Алтайском этимологическом словаре) говорят в пользу того, что алтайская семья делится скорее на 3 подсемьи:

• западную (тюрко-монгольскую), распавшуюся в сер. 4-го тыс. до н. э. на тюркскую и монгольскую ветви (25 совпадений в 100-словном списке),
• центральную, включающую тунгусо-маньчжурскую ветвь,
• восточную (японо-корейскую), распавшуюся в сер. 3 тыс. до н. э. на корейскую и японо-рюкюскую ветви (33 совпадения в 100-словном списке).

Прародина и происхождение

Среди специалистов-тюркологов и тюркских исследователей нет единодушия по многим принципиальным вопросам. Проблема границ тюркоязычного ареала в древний период — до нашей эры — остается самой сложной и неразработанной. В основном выводы об областях распространения тюрков базируются на археологическом материале и отсутствие письменной базы затрудняет исследование.

Историк Хади Атласи в труде, посвященным истории Сибири и сибирских татар, освещает проблемы истории древних тюрков. В частности он полагает, что Скифия, описанная греческими историками, — страна древних тюрков, которую персы называли Тураном.^{[неавторитетный источник? 2935 дней]} Вторжение массива индоиранских племен в Среднюю Азию в середине III тыс. до н. э. сопровождалось ассимиляцией автохтонного населения, этническая принадлежность которых неизвестна. Определенная часть автохтонного населения, особенно в предгорных областях могла сохранить этнический облик и, следовательно, язык. Автохтонное население (монголоидное), которое обитало в северной части Средней Азии «возможно говорило на прототюркском и протомонгольском языке или даже, скорее, на алтайском праязыке» и на уральских языках.

Культура племен Северного и Восточного Казахстана, обнаруживая признаки сходства с культурой населения Средней Азии, в то же время была более близка к алтайским и прибайкальским племенам неолита. Сохраняя специфику и своеобразие культурных традиций, неолитические племена Казахстана развивались в тесном взаимодействии с племенами соседних регионов и областей.

По поводу этнических процессов, происходивших в то далекое прошлое, можно сказать, что Казахстан, возможно, являлся ареалом возникновения индоевропейской и урало-алтайской общностей, от которых происходят многие современные народы.

А. Х. Халиков считал, что тюркская общность формировалась и развивалась не только в Центральной, но и Западной Азии, причем границы Западной Азии он определял очень широко — от Алтая до Южного Урала. Тюркам, по мнению А. Х. Халикова, принадлежала Бегазы-дандыбаевская культура, зафиксированная на территории Центрального Казахстана в начале I тыс. до н. э. Территория этой культуры прямо примыкает к Южному Уралу. Согласно А. Х. Халикову, на основе дездыбай-богазинской культуры Центрального Казахстана и бесобинской культуры Северного Приаралья в первых веках I тыс. до н. э. формируются западные прототюркские племена. В IX—VIII вв. до н. э. они заселяют Южный Урал. Так формируется основа этногенеза тюркских народов Волго-Уральского региона. Согласно А. Х. Халикову, в IV—III вв. до н. э. тюрки начинают распадаться на западнотюркскую и восточнотюркскую ветви. С западнотюркской группой он связывает бесобинскую, дездебай-богазинскую, тасмолинскую культуры. Рассматривая культуру этих племен, А. Х. Халиков подчеркивает некоторые черты, которые потом, по его мнению, проявились в булгарских памятниках на Кавказе и в Поволжье. Погребальный обряд, когда умершего сопровождали не полным конём, а его частями (голова, ноги и шкура), А. Х. Халиков считает раннебулгарским и связывает с булгарами Северного Кавказа и Поволжья. По мнению А. Х. Халикова, западная группа тюрков в источниках называлась саками. Восточнотюркская группа формируется на Алтае и прилегающих территориях.

Он считает, что алтайская языковая семья формировалась в регионе Алтая, Восточной Сибири, Прибайкалья и Монголии. «В то же время севернее и восточнее Байкала в основном расселялись тунгусо-маньчжурские народы, южнее и юго-восточнее — монголы, поэтому древнейшие тюркоязычные племена, как и их потомки, должны были расселяться западнее, то есть не восточнее Алтая, скорее всего в степной и лесостепной зоне между Алтаем и Уралом». Получается, что, если сейчас тюрков нет восточнее Алтая, значит, их там и раньше не было. Именно на территории Казахстана, как считает А. Х. Халиков, были отюречены хунны, «полностью утратившие свой древнемонгольский язык».

Р. Г. Кузеев считает, что «как всегда, определение этноязыковой принадлежности археологических культур является относительным. Поскольку нет письменных памятников, совершенно невозможно доказать, что дездебай-богазинская культура является тюркоязычной, что носители её говорили на тюркских языках. Если тюркоязычность носителей этой культуры является сомнительной, то, следовательно, все построение А. Х. Халикова невозможно считать доказанным, потому что его главная предпосылка — это то, что дездебай-богазинская культура эпохи бронзы (начало I тыс. до н. э.) является по принадлежности тюркской культурой. Если этот тезис сомнителен, то, следовательно, все построение А. Х. Халикова тоже является сомнительным».

Археологическая картина показывает, что с середины I тыс. н. э. до VIII—IX вв. н. э. тюркские группы могли появляться на Средней Волге, в Среднее Поволжье и Приуралье лишь спорадически, были численно небольшими и в этногенетических процессах особой роли не сыграли.

В настоящее время «тюрк» — это исключительно лингвистическое понятие, без учета этнографии и даже происхождения, так как некоторые тюркоязычные народы усвоили тюркский язык при общении с соседями"

К VI в. в Южной Сибири сложились два этнокультурных ареала тюркоязычных кочевников: восточный —Хакасско-Минусинский и западный — Саяно-Алтайский. Первый из них характеризуется трупосожжениями в погребальных комплексах, второй — погребениями с конём. В Урало-Казахстанских и Волго-Днепровских степях, несмотря на крайне малое количество тюркских кочевнических комплексов VI—VIII вв., прослеживаются характер и динамика расширения обоих тюрко-культурных ареалов (по С. Г. Боталову, тюрко-культурная миграция).

«Как убедительно показал в своих трудах Р. Г. Кузеев, нет ни одного „чистого“ тюркского этноса, как в языковом, так и в антропологическом отношении. Напротив, любая этническая общность исторически складывалась в результате длительного смешения разноплеменных и разноязычных элементов и весьма пестрых хозяйственно-культурных типов».

Исследователи предполагают, что «основу краниологического типа древних тюрок мог составить комплекс признаков, в котором преобладали черты уральской, а не центральноазиатской расы. Древнее население Алтае-Саянского нагорья, севера Казахстана и Западной Сибири, по мнению большинства ученых, видимо, было уралоидным по типу, а культурная и антропологическая близость многих народов Алтае-Саян и Западной Сибири объяснима общим уральским субстратом, с одной стороны, и генетическим родством уральской и центральноазиатской рас — с другой». По мнению Л. Н. Гумилева, основатели Западного Тюркского каганата «были предводителями североалтайских племен угорского происхождения» и основатель Западного Тюркского каганата Истеми-каган имел угорское имя.

Л. В. Дмитриев исследуя лингвистических данных (названия флоры), сделал предположение, что историческая прародина тюрков находилась на Южном Кавказе.

Отмечая, что этногенез башкир происходил за пределами Волго-Уральского региона, Р. Г. Кузеев ставит вопрос: «А как и от кого достался Урал башкирам?» Отвечая на этот вопрос, Р. Г. Кузеев писал, что «если до IV века на северо-западе Башкирии жили угро-финские, а на юге ираноязычные племена, то примерно в IX—XII веках идет процесс тюркизации коренного населения Приуралья и Южного Урала» Таким образом, до прихода тюрков степная полоса Волго-Уральского региона была занята индо-иранцами, а лесная и лесостепная — финно-уграми. Первая «великая миграция» в Северной Евразии — это передвижения уральских племен. Самодийская ветвь уральской общности «отодвинулась от Урала на восток до Енисея; финская ветвь устремилась на запад до Скандинавии»; «угорская ветвь частично осталась на нижнем течении р. Обь и на Урале, частично ушла в лесостепные и степные просторы юга, вплоть до Приаралья. Там угры научились кочевому скотоводству, начали вести степной образ жизни и в I тыс. н. э. вместе с гуннами, аварами мигрировали на запад». Угорская ветвь финно-угорской общности окончательно сложилась в Зауралье в начале II тыс. до н. э. Финно-пермская ветвь той же общности образовалась на Каме и Средней Волге. В среду древних угров проникали новые элементы материальной и духовной культуры, выработанные в ираноязычной, а затем и в тюркоязычной среде. Часть этих элементов до сих пор сохраняется в культуре современных угров53 . «Западносибирско-угорское проникновение в Прикамье и Приуралье не прекращалось с момента распада уральской общности и в конечном итоге вылилось в широкий процесс Великого переселения народов в I тысячелетии н. э.». Уграми западносибирского происхождения можно считать турбино-сейминские, черкаскульские, замараевские, межовско-березовские, гамаюнские, гафурийско-убаларские, усть-полуйские племена, расселявшиеся к западу от Урала с середины II тысячелетия до конца I тысячелетия до н. э. «И наконец, около рубежа нашей эры саргатские племена угорского происхождения на юге Западной Сибири, имевшие к этому времени сильные кочевнические традиции, вошли в контакт с гуннами и постепенно включились в их мощное движение в Восточную Европу, прежде всего на Южный Урал и Северный Кавказ». Саргатские племена считаются непосредственными предками мадьяр, зоной формирования которых была лесостепная часть Западной Сибири. К середине I тыс. н. э. основные компоненты финно-угорских народов Волго-Уральского региона сложились: сформировались мордовско-эрзянский и мордовско-мокшанский племенные союзы, сложились древнемарийские племена, шел процесс консолидации древнеудмуртских племен. Однако все эти племена составляли единый финно-угорский этнос, который в Волго-Уральском регионе до середины I тыс. н. э. оставался доминирующим. Вторая «великая миграция» в Северной Евразии — это движение индоиранских племен из Южного Приаралья. «Индоиранцы со II—I тыс. до н. э. заняли огромное пространство в степной и, частью, лесостепной Евразии от Причерноморья до Алтая». «Когда начались миграционные движения угров и тюрков с востока на запад, индоиранские племена были вовлечены в этот процесс и в результате явились этнокультурным субстратом, или компонентом, для многих современных народов — славянских, тюркских, финно-угорских, северо-кавказских. В целом, северные индоиранские племена в степной и лесостепной полосе Евразии сыграли выдающуюся роль в этногенезе и в этнокультурном становлении многих народов субконтинента, в том числе в Волго-Уральском регионе для башкир, татар, чувашей, мордвы».

«Имеются серьезные основания полагать, что в составе кочевников, двигающихся с востока на запад в I тысячелетии н. э., первоначально преобладали, а позднее были значительными угорские группы, которые, как утверждает ряд исследователей, смешивались с тюрками по мере нарастания миграции тюркских кочевников», — пишет Р.Кузеев.

В Приаралье происходили контакты представителей двух разных культур: кочевых скотоводов евразийских степей и оседлых земледельцев среднеазиатских оазисов. С. П. Толстов ввел понятие «Аральский узел этногонического процесса». Он дал такую характеристику этому региону: «Приаралье — связующее звено между миром северо-евразийских степей, гористыми странами Передней и южной части Средней Азии и северно-индийской низменностью, узел скрещений восточно-средиземноморских, индийских и северноевразийских элементов, один из важнейших узловых пунктов индоевропейского этно- и глоттогенеза».

В районах Арала и Сырдарьи кочевники останавливались по мере движения в западном направлении, здесь они вступали в контакты с населением среднеазиатских оазисов, что приводило к сложению новых этнических образований, которые передвигались в Восточную Европу.

Распад пратюркского языка

Все современные тюркские языки происходят из одного диалекта, который существовал как единый язык приблизительно до 3—2 вв. до н. э. Потом от него откололась одна часть — предок современного чувашского — и от него стали расходиться языки. «Расхождение» — это технический термин, который означает, что из базового словаря ушло одно слово. По мнению некоторых исследователей, 22—23 века назад пратюркский распался на две большие группы — основную тюркскую и огурскую. От основного тюркского языка затем отделились якутский и тувинско-тофаларский, ещё позже огузские, карлукские, кипчакские и т. д..

Ссылки

• [www.read.in.ua/book207901/ Киекбаев Д. Г. Введение в урало-алтайское языкознание. Уфа, 1972]

Отрывок, характеризующий Прототюрки

Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…