Солидарность (профсоюз)

Независимый самоуправляемый профсоюз «Солидарность» NSZZ «Solidarność» польск. Niezależny Samorządny Związek Zawodowy «Solidarność»
Дата основания	август — ноябрь 1980, первая регистрация 10 ноября 1980
Тип	общенациональное профобъединение
Председатель	Пётр Дуда (исторически — Лех Валенса)
Официальный сайт	www.solidarnosc.org.pl

«Солидарность» (польск. Solidarność, полное название Независимый самоуправляемый профсоюз «Солидарность», польск. Niezależny Samorządny Związek Zawodowy «Solidarność») — польское объединение профсоюзов, созданное в августе-сентябре 1980 года на судоверфи имени Ленина в Гданьске. Официально легализовано 10 ноября 1980 года. Запрещено в январе 1982 года. С декабря 1981 по май 1986 действовало в подполье. Официально релегализовано в апреле 1989 года. Являлось массовым социальным движением антитоталитарной, антикоммунистической направленности. Объединяло самые разные политические силы — от католических консерваторов и правых либералов до ультралевых социалистов и анархистов. В 1989—1990 году осуществило мирную революцию и демонтаж режима ПОРП в ПНР. В настоящее время — профсоюз в Республике Польша. Основателем и историческим лидером «Солидарности» является Лех Валенса.

Предыстория

Антикоммунистическое сопротивление в Польше 1940—1970-х годов

Установление коммунистического режима в Польше с самого начала встретило ожесточённое сопротивление общества. Антикоммунистическая вооружённая борьба началась в 1945, велась в активной фазе в 1948—1952 и завершилась только в 1957, когда под Ломжей был окружён и уничтожен последний отряд повстанцев. В этой борьбе участвовали бывшие бойцы Армии Крайовой и Национальных вооружённых сил («Проклятые солдаты»), ставшие участниками различных подпольных организаций (Делегатурa вооруженных сил (Delegatura Sił Zbrojnych na Kraj), «Свобода и Независимость» -(WiN) и другие), активисты польских антикоммунистических партий (от католических консерваторов до социалистов и анархистов) и профсоюзов, крестьяне, протестовавшие против коллективизации и атеистической политики. В этот период погибло около 30 тысяч человек.

Коммунистическое правительство опиралось на поддержку СССР. Его оплотом являлись бывшие германские территории, присоединённые к Польше по результатам Потсдамской конференции. Именно там первоначально отстроился административно-карательный аппарат ПОРП, впоследствии распространённый в общегосударственном масштабе. Коммунисты подчёркивали свою роль в возвращении польских земель, ранее отторгнутых Германией. Этот фактор оказывал определённое воздействие на общественное сознание.

Пропагандистский аппарат ПОРП акцентировал роль и значение рабочего класса. Однако польский промышленный пролетариат изначально был негативно настроен к коммунистическим властям. Этому способствовали пилсудские традиции польского социалистического движения, навыки забастовочной борьбы, национальный патриотизм, влияние католической церкви. Именно в рабочей среде (а не в крестьянстве и интеллигенции) вызревали наиболее серьёзные антикоммунистические протесты. В тех случаях, когда ПОРП и правительство принимали социально-экономические меры откровенно антирабочего характера — повышение цен и норм выработки, ограничение зарплаты — выступления принимали открытую форму и приводили к насилию.

Летом 1956 массовые рабочие протесты в Познани ускорили смену руководства ПОРП, способствовали политической либерализации и смягчению социально-экономической политики (отказ от коллективизации села, пауза в антикатолических гонениях, допущение общественных дискуссий). В 1967—1968 в университетских центрах происходили студенческие волнения (использованные властями как предлог для антисемитской кампании и вытеснения из страны большей части еврейского населения). В конце 1970 забастовки и беспорядки охватили Гданьск. Части ЗОМО применили оружие, погибли десятки людей. Результатом стала очередная смена руководства ПОРП и экономические уступки. В 1976 волна забастовок прокатилась по Варшаве и Радому.

Нелегальные структуры оппозиции

Общественные настроения, особенно рабочего класса и студенчества, стимулировали формирование подпольной оппозиции. Её главными центрами стали Гданьск, Варшава и Краков. В Гданьске сложился исторический центр рабочего забастовочного протеста. В Варшаве сформировались группы интеллигенции, выступающие с социал-демократических и неотроцкистских позиций. В Кракове преобладала католическая оппозиция, консолидированная в легальном обществе светских католиков ПАКС.

Рабочих и интеллигенцию леводемократического направления связывала созданная в 1976 структура Комитет общественной самозащиты — Комитет защиты рабочих (КОС-КОР). Её возглавляли Яцек Куронь, Кароль Модзелевский и Адам Михник. В Гданьске и Щецине действовали Свободные профсоюзы Побережья, наиболее известными лидерами которых были Лех Валенса и Анджей Гвязда. В Варшаве, Кракове, Познани, Вроцлаве и Торуни сформировались Клубы католической интеллигенции (КИК), наиболее видной фигурой которых стал Тадеуш Мазовецкий. Особняком стояла Конфедерация независимой Польши, созданная 1 сентября 1979 и связанная с польской антикоммунистической эмиграцией (организация «Свободная Польша» базировалась в США).

Наиболее активной из оппозиционных организаций был КОС-КОР Его организаторы имели большой политический опыт, в том числе подполья и преследований в 1950—1960-х. Была наработана методология социальной правозащиты, участия в трудовых конфликтах, придания политической ориентации локальным социальным протестам. Кроме того, они исповедовали левое мировоззрение, коррелирующее со стихийными демократически-социалистическими требованиями многих рабочих.

Экономические манёвры правительства. Ситуация на лето 1980

Коммунистическое руководство во главе с Эдвардом Гереком, напуганное событиями зимы 1970/1971 и лета 1976, делало ставку на нейтрализацию протестов за счёт повышения уровня жизни в стране. 1970-е годы были отмечены беспрецедентным взлётом доходов населения ПНР. Эта политика осуществлялась за счёт экономического субсидирования из СССР и массированных заимствований на Западе (внешний долг Польши к 1980 приблизился к 20 млрд долларов).

Экономические трудности усугубились к моменту сроков очередной выплаты западным кредиторам. 1 июля политбюро ЦК ПОРП и Совмин ПНР приняли решение о централизованном повышении цен на мясные продукты. Одновременно был введён запрет на мясную торговлю для частных лиц.

В ответ 8 июля начались забастовки на заводах Люблина. 15 июля 1980 люблинские рабочие вышли на многотысячные демонстрации, протестуя против повышения цен. Именно люблинские протесты в июле стали хронологическим началом событий, получивших впоследствии название «польский август 1980».

«Солидарность» в ПНР. 1980—1981

Август-сентябрь 1980. Забастовочная волна и создание «Солидарности». Падение Герека

Люблинские протесты, продолжавшиеся до конца июля, к середине августа перекинулись в Гданьск. Легендарная забастовка на судоверфи им. Ленина началась 14 августа 1980 года. Её инициатором выступил 20-летний рабочий Пётр Малишевский. Наряду с отменой повышения цен и гарантиями продовольственного обеспечения, рабочие потребовали восстановить на работе Леха Валенсу и Анну Валентынович, воздвигнуть памятник погибшим в декабре 1970 года, снять запрет на деятельность свободных профсоюзов, освободить политических заключённых (последний пункт внесла Гражина Куронь, активистка КОС-КОР, жена Яцека Куроня, находившегося в заключении).

Забастовка носила оккупационный характер: помещения предприятия были заняты рабочими, выставлены патрули, печатался информационный бюллетень. При этом, в отличие от 1970, не происходило никаких насильственных эксцессов. Было запрещено распитие спиртных напитков. Отслужена католическая месса. Рабочие исходили из установки КОС-КОР: «Не жгите их комитеты, а создавайте свои!» Утром 15 августа на предприятии появился Лех Валенса, незадолго до того уволенный за принадлежность к свободным профсоюзам.

16 августа на судоверфь прибыли представители других предприятий Гданьска. Был создан Межзаводской забастовочный комитет (MKS). 17 августа MKS сформулировал 21 postulatów — 21 требование к властям. 18 августа представители КОС-КОР и католических клубов учредили экспертный комитет при забастовщиках, возглавленный Тадеушем Мазовецким и Брониславом Геремеком.

Первоначальные требования Гданьской забастовки были выдержаны в духе идей восточноевропейского «социализма с человеческим лицом». Важное место занимали требования объективно антирыночного характера — например, гарантированное продовольственное снабжение. Политическая власть компартии на том этапе не оспаривалась даже Куронем. Рабочие требовали учёта их интересов при проведении партийной политики, обеспечения социальных прав и гражданских свобод. Но при этом выдвигалось принципиальное требование: легализация независимых профсоюзов.

18 августа забастовали рабочие Щецина (центром движения стала судоверфь им. Варского, в лидеры выдвинулся Мариан Юрчик). В тот же день Эдвард Герек в телевизионном выступлении вынужден был признать факты «прекращения работы на побережье» и назвал положение «кризисным».

Мощь и всеохватность забастовочного движения привели в растерянность руководство ПОРП. Силовое подавление повсеместных массовых протестов выглядело немыслимым, особенно в контексте предшествовавшей политики умиротворения. Первоначально правительство направило в Гданьск комиссию под руководством вице-премьера Тадеуша Пыки. Он занял жёсткую позицию, объявил забастовку незаконной, отказался признавать MKS, допустил личные выпады в адрес Анны Валентынович, Леха Валенсы и Анджея Гвязды. Такие выступления привели к предельному обострению ситуации, что вызвало сильнейшее недовольство Эдварда Герека. 21 августа 1980 Пыка был отозван из Гданьска, после чего смещён с поста вице-премьера (а в июле 1981 исключён из ПОРП). 21 августа в Гданьск прибыла правительственная комиссия, возглавляемая более гибким и компромиссным вице-премьером Мечиславом Ягельским.

Пакет документов, получивший условное название «Гданьские соглашения», был подписан представителями правительства и Межзаводского забастовочного комитета в Щецине, Гданьске, Ястшембе и Катовице 30—31 августа и 11 сентября 1980 года.

Правительственная сторона настояла на изъятии из текста тезиса о непризнании руководящей роли ПОРП. Однако были признаны права рабочих на создание независимых профсоюзов и на забастовки. Освободились многие политзаключённые, в том числе Куронь.

Уже 24 августа был отправлен в отставку председатель совета министров Эдвард Бабюх с группой руководящих деятелей, на которых возложили ответственность за «непродуманные экономические решения, приведшие к кризису». 6 сентября 1980 был отстранён от должности первого секретаря ЦК ПОРП Эдвард Герек (формальной причиной называлось «тяжёлое заболевание», высказывались пожелания «скорейшего выздоровления»). Герека сменил Станислав Каня, рассчитывавший удержать ситуацию под контролем путём политического маневрирования и частичных уступок забастовщикам.

17 сентября 1980 года представители забастовочных комитетов, собравшиеся со всей Польши, объявили о создании независимого самоуправляемого профсоюза «Солидарность». Временный руководящий орган — Национальную координационную комиссию, впоследствии Всепольскую комиссиию — возглавили Лех Валенса (председатель), Анджей Гвязда и Рышард Калиновский. Название «Солидарность» предложил историк Кароль Модзелевский, социалист и бывший политзаключённый, один из ведущих экспертов профсоюза.

К моменту ноябрьской официальной регистрации в «Солидарности» состояли более 7 миллионов человек (вскоре численность возросла до 9-10 миллионов). Таким образом, был создан исторический прецедент легальной независимой общественной организации в условиях «реального социализма».

Социальная база «Солидарности»

Основная масса членов «Солидарности» состояла из индустриальных рабочих. Наибольшей популярностью профсоюз пользовался среди шахтёров, металлургов, транспортников, машино- и судостроителей. Главными оплотами «Солидарности» являлись судоверфи Гданьска и Щецина, угледобывающие шахты Силезии, металлургические комбинаты Катовице и Кракова, машиностроительные и ремонтные предприятия Варшавы, Вроцлава, Быдгоща, Люблина, текстильные предприятия Лодзи.

Несколько меньшим влиянием «Солидарность» располагала на предприятиях лёгкой и пищевой промышленности (особенно небольших). Эти различия объяснялись тем, что именно в тяжёлой промышленности социально-трудовые конфликты носили особенно острый характер. Там же в наибольшей степени хранились традиции профсоюзной организованности и стачечной борьбы. С другой стороны, на средних и малых предприятиях срабатывал патерналистский фактор, неформальные связи работников с администрацией.

Несколько особняком стояла строительная отрасль, где официальный профсоюз, ориентированный на ПОРП, сумел удержать позиции. Руководитель профсоюза строителей Альбин Сивак являлся членом ЦК ПОРП и был видной фигурой «партийного бетона» — группы сторонников жёсткого подавления оппозиции. Вокруг Сивака регулярно завязывались конфликты на грани физических столкновений.

Городские служащие первоначально отнеслись к забастовочному движению с большой настороженностью. Рабочие выступления прежних лет были сопряжены с эксцессами и сильно дезорганизовывали городской быт. Их результатом становилось повышение зарплаты в промышленности, осуществляемое за счёт сдерживания доходов в непроизводственной сфере. Поэтому первые протесты лета 1980 были холодно встречены вне рабочего класса — за исключением политизированных кругов оппозиционной интеллигенции.

Однако организованность и дисциплина забастовщиков, общенациональное значение большинства выдвинутых требований, изменили настроение служащих. Начался их приток в «Солидарность». Светская интеллигенция ориентировалась на идеологию КОС-КОР, католическая — на КИК. Сторону «Солидарности» приняли все творческие союзы Польши, особенно Союз журналистов во главе со Стефаном Братковским. Во второй половине 1981 были предприняты попытки создать независимый профсоюз даже среди сотрудников милиции.

Частнособственническое индивидуальное крестьянство оказалось самым лояльным режиму классом польского общества. Признание коммунистическим правительством наследственных прав на земельные участки в значительной степени дезактулизировало протесты на селе. Однако созданная весной 1981 Сельская Солидарность охватила до половины фермерских хозяйств. Активисты польской деревни требовали социального полноправия и сохранения католических традиций.

Учащаяся молодёжь с энтузиазмом поддержала «Солидарность». В этой среде наблюдалось тяготение к радикальным оппозиционным организациям, подобным Независимому союзу студентов и Конфедерации независимой Польши.

Идейно-политические течения в «Солидарности»

Идеология ранней «Солидарности» основывалась на двух главных источниках: идеях демократического социализма и католической социальной доктрине.

Источником социал-демократических и левосоциалистических влияний являлся для «Солидарности» КОС-КОР, основатели которого начинали убеждёнными марксистами. Их идеалом было трудовое самоуправление в экономике, соединённое с политической демократией. Политический процесс в ПНР они рассматривали в марксистских категориях классовой борьбы пролетариата с правящей коммунистической бюрократией.

В то же время Яцек Куронь и Кароль Модзелевский занимали умеренную позицию в конкретных политических вопросах. Они всячески старались избежать лобовой конфронтации с ПОРП (членами которой оба являлись в молодости). Куронь рассчитывал на компромисс с частью партийно-государственного руководства. Модзелевский разработал концепцию постепенного оттеснения бюрократии от власти через максимальное развитие общественного самоуправления на основе структур «Солидарности». Этой же линии придерживался Валенса, исходивший из стихийного тред-юнионизма большинства рабочих.

При этом часть активистов КОС-КОР занимала иные — либеральные — позиции. Однако либерализм касался в основном социально-культурных и политических сфер. Даже такой деятель, как профессор-экономист Эдвард Липиньский, являлся ветераном польского социалистического движения. Осенью 1981 он и его единомышленники заявляли, что экономические трудности Польши могут быть преодолены распространением частной собственности на средства производства. Но и такие весьма умеренные взгляды характеризовали меньшинство идеологов польской оппозиции. Антикоммунизм большинства из них имел социалистическую природу.

Большая часть населения Польши, в том числе рабочего класса — верующие и практикующие католики. Социальное учение польской церкви уходит корнями в движение «хадеции» 1920-х, основываясь на принципах солидаризма и субсидиарности. В «Солидарности» эти идеи, распространяемые КИК, органично сочетались с тред-юнионизмом верующих рабочих.

Уже осенью 1980 в активе «Солидарности» сформировалась многочисленная и активная группа радикальных «фундаменталистов». В неё вошли вожаки августовских забастовок, выдвинутые спонтанным движением. Как правило, эти люди не участвовали в оппозиционном движении предшествовавших лет, но отличались крайним антикоммунизмом и враждебностью к режиму. В большинстве случаев они придерживались правых взглядов, стояли на позициях социального католицизма.

Наиболее известными «новыми оппозиционерами» были щецинский пожарный Мариан Юрчик, быдгощский инженер Ян Рулевский, варшавский металлург Северин Яворский, катовицкий металлург Анджей Розплоховский, лодзинский химик Гжегож Палька. К ним примыкал варшавский механик Збигнев Буяк, возглавлявший организацию «Солидарности» на тракторном заводе «Урсус» и в столичном регионе Мазовше. Фактическим же лидером «фундаменталистов» являлся Анджей Гвязда — в отличие от большинства вышеназванных деятелей, давний диссидент левоцентристских взглядов.

«Фундаменталисты» выступали за открытую силовую конфронтацию с режимом ПОРП. Они были уверены, что массовая поддержка гарантирует победу даже в столкновении с силовыми структурами государства. Их позиции чем дальше, тем больше входили в противоречие с установками Куроня, Модзелевского и Валенсы.

Сказывались и различия во взглядах между социалистами и правыми католиками. Однако идеология «Солидарности» сглаживала теоретические разногласия на общей платформе солидаризма.

Осень 1980. Социальный подъём

Осень 1980 года прошла в Польше под знаком общественной эйфории. Этому способствовало

• признание властями общенационального независимого профсоюза, официальная регистрация «Солидарности» 10 ноября 1980

• освобождение ряда политзаключённых (в основном представителей «коскоровского» направления; репрессии против непримиримых антикоммунистов-«конфедератов» продолжались)

• снятие многочисленных цензурных ограничений, легализация де-факто общественно-политических групп, относительная свобода дискуссий, публикаций и собраний

• обещания правительства расширить полномочия парламента (по смыслу — за счёт руководства ПОРП)

• обсуждение планов экономической реформы, направленной на расширение самостоятельности предприятий

Консервативное крыло ПОРП во главе с секретарями ЦК Тадеушем Грабским и Стефаном Ольшовским, членом политбюро Владиславом Кручеком, генералом госбезопасности Мирославом Милевским (в юности — функционер советских органов безопасности на территории Польши) настаивало на жёстких мерах подавления. Эту позицию поддерживало партийно-государственное руководство СССР, возмущённое «легализацией антисоциалистических сил в Польше» (в первую неделю декабря обсуждался план массированного ввода советских войск на территорию Польши). Сходные настроения доминировали в номенклатуре ПОРП среднего звена. Однако большая часть партийных руководителей либо делала ставку на политические манёвры (первый секретарь ЦК Станислав Каня), либо пребывала в растерянности (глава правительства Юзеф Пиньковский). Приходилось также учитывать тот факт, что к «Солидарности» примкнуло около миллиона членов ПОРП, примерно треть численного состава партии.

«Солидарность» активно выполняла защитную функцию профсоюза. В период с сентября 1980 по декабрь 1981 было организовано около 150 крупных забастовок всепольского и регионального масштаба. Выдвигались требования повышения зарплаты, улучшения условий труда, признания социальных прав и самоуправленческих органов, выражалась солидарность с другими бастующими. Отраслями-эпицентрами стачечного движения являлись угледобыча и металлургия (горно-металлургический комплекс Силезии с центром в Катовице), судостроение (верфь им. Ленина в Гданьске, верфь им. Варского в Щецине), машиностроение (заводы в Варшаве, Вроцлаве, Быдгоще, Люблине). ПОРП и КПСС расценивали происходящее как «беспрецедентный по масштабам забастовочный террор».

С конца 1980 была начата кампания, получившая всепольский размах в начале 1981 — явочное объявление второго выходного, невыход на работу по субботам (в ПНР действовала шестидневная рабочая неделя). Этот призыв был широко подхвачен на предприятиях госсектора.

Важной вехой событий стало открытие 16 декабря 1980 памятника гданьским рабочим, погибшим в результате расстрела 1970 года. Мероприятие носило политический характер и вызвало массовый всплеск антикоммунистической оппозиционности.

1981: от зимы к осени. Нарастание конфронтации

Конституционно закреплённый принцип «руководящей роли ПОРП» был несовместим с независимым общественным движением. Численность консервативно-коммунистического «бетона» — партийные администраторы, хозяйственная бюрократия, функционеры старых профсоюзов, система МВД (объединявшая милицию и госбезопасность), пропагандистские службы, значительная часть офицерского корпуса — доходила до полумиллиона человек. Публичными рупорами выступали Тадеуш Грабский и Альбин Сивак. С конца 1980 года стали множиться открытые конфликты между активом «Солидарности» и партийно-бюрократическим аппаратом, представители которого, оправившись от летне-осеннего шока, принимали меры к сохранению своего привилегированного положения.

15 января 1981 возглавляемая Валенсой делегация «Солидарности» посетила Ватикан и встретилась с Папой Римским Иоанном Павлом II (бывший архиепископ Кракова Кароль Войтыла). Была символически подтверждена поддержка независимого профсоюза со стороны католической церкви. (Хотя польский епископат, исходивший из своего понимания национальных интересов, не одобрял массовую забастовочную активность.)

11 февраля 1981 председателем совета министров ПНР был утверждён генерал Войцех Ярузельский, сохранивший за собой пост министра обороны. Это назначение встретило поддержку в обществе. Профессиональный военный, Ярузельский не ассоциировался с партийным аппаратом и рассматривался как адекватный партнёр для «Солидарности». В то же время становилось очевидным, что руководство ПОРП как минимум обдумывает планы силового решения.

Забастовки приобретали политическую окраску и всё более конфликтный характер. Острый кризис возник в марте 1981. На селе разворачивалось движение за создание независимого профсоюза крестьян-единоличников. Власти, рассматривавшие деревню как свой стабильный оплот, отказывались регистрировать движение. Быдгощский профцентр «Солидарности» организовал 16 марта забастовку в поддержку крестьянских требований. На 19 марта было назначено заседание местного совета с участием вице-премьера Станислава Маха. В ходе заседания представители «Солидарности» во главе с Яном Рулевским были жестоко избиты милицией. По всей Польше прокатилась волна протестов. Всепольская комиссия «Солидарности» — руководящий орган профсоюза, сформированный делегированием от предприятий — назначила на 31 марта всеобщую забастовку. Были выдвинуты требования наказать виновных в быдгощском избиении и легализовать «Сельскую Солидарность».

Интенсивные переговоры закончились промежуточным решением: всеобщая забастовка была отменена, но проведена всепольская четырёхчасовая предупредительная забастовка. В ней приняли участие 13 миллионов человек, что превышало численность «Солидарности». Эта крупнейшая акция в истории рабочего движения продемонстрировала апогей мощи «Солидарности». 12 мая был легализован профсоюз индивидуальных фермеров «Солидарность».

Радикальные активисты профсоюза резко критиковали Валенсу за отказ от всеобщей забастовки — которая, по их мнению, привела бы к падению партийного режима. Быдгощские события явились пробной репетицией силового варианта со стороны руководства ПОРП.

Экономическое положение в стране продолжало ухудшаться. Инициированное «Солидарностью» движение самоуправленческих органов — рабочих советов (Rada Robotnikow) блокировалось администрациями предприятий и партийными органами. Результатом становились конфликты, забастовки и взаимоисключающие решения, дезорганизующие производственный процесс.

В то же время, самоуправленческие установки и политическая либерализация позитивно воздействовали массовое сознание, в том числе в производственно-экономической сфере:

Люди начинали заботиться о модернизации производств, на которых трудились.

— Владислав Фрасынюк, руководитель процфентра «Солидарности» во Вроцлаве и Нижней Силезии

В этом состояло важное отличие «Каранавала Солидарности» (Karnawał Solidarności — август 1980 — декабрь 1981, особенно эйфорический период осени 1980 — осени 1981) от «шоковой терапии» 1990 года.

С 1 апреля 1981 было введено карточное нормирование продажи мяса (в данном случае решение правительства полностью соответствовало одному из требований Гданьской забастовки августа 1980). С мая по карточкам стало отпускаться также масло, мука, крупы и молоко. Обеспечить отоваривание карточек не удавалось. Ужесточился дефицит продовольствия и всех видов потребительских товаров. Лето 1981 было названо в Польше «голодным». 23 июля ЦК ПОРП и правительство приняли решение о сокращении норм продовольственного снабжения (особенно мясными продуктами) с одновременным повышением цен. Ответом стали массовые демонстрации «голодного протеста», в которых участвовали десятки тысяч человек по всей стране. Крупнейшая из них состоялась 30 июля в Лодзи (около 50 тысяч, по другим оценкам до 100 тысяч).

Незадолго до начала «голодных маршей» 14—20 июля состоялся IX съезд ПОРП. Несмотря на многочисленные агрессивные выступления номенклатурных делегатов, тональность ряда руководящих речей выдерживалась в основном в примирительных тонах. Большой резонанс получило выступление близкого к генералу Ярузельскому вице-премьера Мечислава Раковского, призвавшего к созданию широкой общественной антикризисной коалиции. Тогда же был выведен из состава политбюро лидер консервативного «бетона» Тадеуш Грабский. Однако в состав политбюро был кооптирован генерал Мирослав Милевский, получивший должность секретаря ЦК, курировавшего МВД.

К осени 1981 года в «Солидарности» состояло до 10 миллионов поляков. Организации действовали по всей стране, наиболее сильные базировались на крупнейших промышленных предприятиях. С профсоюзом были аффилированы «Сельская Солидарность», Независимый союз студентов, движение рабочих советов, оппозиционные политические группы. Ухудшающееся положение в стране побуждало профобъединение к разработке собственной антикризисной программы. В общих чертах она сводилась к передаче власти общенациональному органу — Общественному Совету Народного Хозяйства — создаваемому прямым делегированием от трудовых коллективов. На конец сентября был назначен I съезд «Солидарности».

В сентябре 1981 первый секретарь ЦК ПОРП Станислав Каня в ходе переговоров с генеральным секретарём ЦК КПСС Леонидом Брежневым получил последнее предупреждение.

Осень 1981. I съезд «Солидарности». Падение Кани, возвышение Ярузельского. Предельное обострение

I общенациональный съезд профобъединения «Солидарность» прошёл в два этапа: 5—10 сентября и 26 сентября — 7 октября 1981 года. Был утверждён программный документ Samorządna Rzeczpospolita — «Самоуправляемая республика» — разработанный экспертной группой во главе с профессором Геремеком. Программа основывалась на идеях производственного самоуправления, гражданского, политического и мировоззренческого плюрализма.

8 сентября было принято «Обращение к трудящимся Восточной Европы», содержавшее призыв к созданию свободных профсоюзов. Эта декларация вызвала особое раздражение в правящих кругах стран Варшавского договора. КПСС, СЕПГ, КПЧ, РКП, БКП, ВСРП усмотрели в обращении «Солидарности» серьёзную опасность.

Делегаты, собравшиеся в Гданьске на I съезд независимого самоуправляющегося профсоюза «Солидарность», приветствуют рабочих Албании, Болгарии, Венгрии, Германской Демократической Республики, Румынии, Чехословакии и всех народов Советского Союза и выражают им свою поддержку. Как первый независимый профсоюз в нашей истории, мы глубоко ощущаем единство наших судеб. Заверяем вас, что вопреки лжи, распространяемой в ваших странах, мы являемся подлинным 10 миллионным представительством трудящихся, возникшим в результате рабочих забастовок. Наша цель — борьба за улучшение существования всех трудящихся. Мы поддерживаем тех из вас, кто решился вступить на трудный путь борьбы за свободное профсоюзное движение. Мы верим, что уже скоро ваши и наши представители смогут встретиться, чтобы обменяться опытом.
Обращение I съезда «Солидарности» к трудящимся Восточной Европы

В ходе съезда было принято решение о самороспуске КОС-КОР — «поскольку „Солидарность“ переняла функции и кадры Комитета». Куронь, Михник, Модзелевский, Геремек, Липиньский и другие эксперты-интеллектуалы окончательно стали членами и сотрудниками профсоюза. С другой стороны, формальное самоупразднение Комитета открывало организационную нишу для политизированных активистов. В сентябре по инициативе Войцеха Зембиньского учредились Клубы службы независимости, задуманные как правоконсервативное национал-католическое крыло профобъединения. Спустя два месяца Куронь, Михник и Буяк отреагировали заявлением о создании Клубов Самоуправляемой Речи Посполитой — Свобода, Справедливость, Независимость, призванных консолидировать социал-демократическое направление.

Делегаты утвердили состав Всепольской комиссии «Солидарности». Председателем был избран Лех Валенса. Голосование показало значительный рост влияния радикально-антикоммунистических «фундаменталистов»: умеренный Валенса, поддерживаемый левыми экспертами из КОС-КОР, собрал немногим более 50 % голосов. Остальные пришлись на трёх радикальных кандидатов — Юрчика (второе место, четверть делегатов), Гвязду и Рулевского. В ряде выступлений звучали призывы к фронтальному наступлению на правящий режим.

«Солидарность» должна, как огромный молот, разбивать тоталитарную систему.
Ян Рулевский

Непосредственными откликами на съезд «Солидарности» стали два заседания партийно-государственного руководства. 14 сентября 1981 секретарь Комитета национальной обороны (KOK) при Совете министров ПНР генерал Тадеуш Тучапский представил план военного положения. Проект полностью поддерживал начальник Генштаба генерал Флориан Сивицкий. Наиболее жёсткую позицию занимало руководство МВД во главе с генералами Чеславом Кищаком и Богуславом Стахурой. В МВД формировались специальные оперативные группы для превентивных арестов, планировалась вооружение партактива из милицейских арсеналов.

18 октября 1981 пленум ЦК ПОРП отстранил от должности первого секретаря Станислава Каню, чья половинчатая политика (нежелание применять силовые меры) вызывала всё большее раздражение польской номенклатуры и советского руководства. На его место заступил склонившийся к военному решению Ярузельский, сохранивший посты главы правительства и министра обороны. Создалась единоличная концентрация партийной, административной и военной власти. Партаппарат продемонстрировал ставку на спасение режима с помощью военной диктатуры.

Решение пленума получило одобрение в Москве. К тому времени Каня утратил всякое доверие руководства КПСС. Ярузельский же воспринимался как сильный политик, способный овладеть положением. Партийно-государственное руководство СССР склоняло его к более активным действиям против «антисоциалистических сил». По линии министерства обороны проводились интенсивные консультации с командованиями вооружённых сил ГДР и ЧССР. Однако непосредственное вмешательства в польские события по модели августа 1968 признавалось крайне нежелательным.

Партийные СМИ повели кампанию против «Солидарности», обвиняя профсоюз в покушении на «реальный социализм» и «руководящую роль». Сами по себе эти обвинения были обоснованы: принцип самоуправляемой республики несовместим с партократией и централизованной экономикой.

23 октября Всепольская комиссия «Солидарности» объявила о проведении генеральной часовой забастовки. Поводом являлась крайне напряжённая ситуация на продовольственном рынке в преддверии зимы (карточная система привела к тотальному дефициту и взвинчиванию спекулятивных цен). Забастовка состоялась 25 октября с 12:00 до 13:00. Масштабы были несколько меньшими, чем 27 марта, однако вновь продемонстрировали «силу и сплочённость» (оценка Всепольской комиссии, данная 29 октября). Этой акцией «Солидарность» подавала Ярузельскому сигнал об опасности силовых мер.

4 ноября Лех Валенса, Войцех Ярузельский и Юзеф Глемп (стал примасом Польши после кончины кардинала Вышинского) провели встречу втроём. Была предпринята последняя попытка найти общественный компромисс и выработать общий антикризисный курс. Ярузельский предлагал формирование «Фронта национального согласия» под эгидой ПОРП. «Солидарность» всё твёрже настаивала на переходе власти к трудовым коллективам, организованным в Общественный совет народного хозяйства. Коммюнике по итогам встречи было выдержано в расплывчатых выражениях и свидетельствовало о несовместимости позиций даже при посредничестве костёла. Стало очевидным, что компартия категорически отказывается от раздела власти с организованной оппозицией. Руководство ПОРП и правительство приступили к подготовке правовых основ введения режима ЧП.

11 ноября, в День независимости, во всех городах Польши состоялись массовые шествия «Солидарности», КНП и Независимого союза студентов. Варшавские марши «конфедератов» и студентов производили впечатление целенаправленной демонстрации силы и готовности к столкновению. Ранее Независимый союз студентов продемонстрировал свои возможности, проведя энергичную кампанию вузовских забастовок за отмену преподавания идеологических дисциплин (среди лидеров студенческих забастовок был Мацей Куронь, сын Яцека Куроня).

Наиболее политизированная часть активистов и экспертов «Солидарности» учредила сетевое движение «Клубы самоуправляемой Речи Посполитой: свобода, справедливость, независимость». В Клубах консолидировались кадры, ориентированные на формирование открытой политической оппозиции. По инициативе Рулевского на предприятиях началось формирование рабочих дружин. Участились конфликты, сопровождаемые взаимными угрозами. Забастовки под социально-экономическими лозунгами превратились в постоянный фон. Резко возросла уличная и экономическая преступность.

24 ноября объявили оккупационную забастовку курсанты Высшего пожарного училища в Варшаве. Их поддержали рабочие во главе с вице-председателем столичного профцентра «Солидарности» Северином Яворским. Для подавления забастовки 2 декабря ЗОМО пришлось использовать вертолёт. Эти события особенно напугали верхушку ПОРП, поскольку продемонстрировали влияние оппозиции в военизированной среде. Силовая конфронтация сделалась вопросом ближайших дней.

Декабрь 1981. Перед столкновением. Радом и Гданьск.

3 декабря 1981 президиум Всепольской комиссии «Солидарности» собрался на экстренное совещание в Радоме. Подчёркнуто «военно-полевой» формат подавления курсантской забастовки усилил в «Солидарности» позиции радикального крыла. Впервые речь шла о подготовке к открытому силовому противостоянию с ПОРП и правительством.

Было известно, что Совмин готовится внести в сейм закон, наделяющий правительство чрезвычайными полномочиями и фактически запрещающий забастовки. Президиум «Солидарности» запланировал на этот случай 24-часовую забастовку протеста с переходом во всеобщую бессрочную. Прозвучали жёсткие высказывания о необходимости скорейшего создания боевых групп на случай физических столкновений с силовиками ПОРП. Выработанная совещанием «Радомская платформа» требовала от властей публичного отказа от чрезвычайных мер.

Валенса в очередной раз пытался снизить накал, но это не удавалось. Со стороны Яворского в его адрес прозвучали прямые угрозы. Председатель профсоюза вынужден был признать:

Конфронтация неизбежна, конфронтация будет.

Весь ход радомского совещания был записан СБ и опубликован в партийных СМИ. Власти обвинили «Солидарность» в намерении «громить партию». Именно на Радом Ярузельский впоследствии ссылался как на «прямую причину» введения военного положения. При том, что жёсткая тональность радомских выступлений была порождена нескрываемой ориентацией партийных властей на силовой вариант.

Следующая неделя была отмечена интенсивными мобилизационными мероприятиями «Солидарности». В профорганизациях проводились собрания, выражавшие поддержку «Радомской платформе». Наиболее характерной была резолюция коллектива щецинской судоверфи имени Варского:

Мы решительно отбрасываем идею Фронта национального согласия и требуем, чтобы на период до свободных выборах власть была передана Общественному совету народного хозяйства.

В ряде профцентров формировались дублирующие руководящие органы на случай ареста действующих руководителей (однако заранее создать оперативно действенные подпольные структуры почти нигде не удалось). В то же время активисты «Клубов самоуправляемой Речи Посполитой» ещё рассчитывали на сохранение легальности и приступали к формированию Польской партии труда — открытого политического крыла «Солидарности».

11-12 декабря в Гданьске собралась Всепольская комиссия «Солидарности». Почти все её члены поддержали резолюцию об открытой конфронтации. Против выступил только Анджей Гвязда, считавший, что момент для решительного выступления был упущен весной. Лех Валенса отказался от участия в голосовании.

Военное положение

В ночь на воскресенье, 13 декабря, в комитетах ПОРП, управлениях Службы безопасности МВД и армейских частях вскрывались запечатанные пакеты. 12 декабря в 22:30 по варшавскому времени по всей Польше была отключена телефонная связь. В полночь 13 декабря на улицы польских городов выступили армейские части. Органы МВД начали аресты активистов «Солидарности», КНП и других оппозиционных организаций. Утром генерал Ярузельский объявил о введении военного положения. Власть в стране перешла к Военному совету национального спасения (ВСНС, WRON).

Несмотря на разветвлённую оргструктуру и массовую поддержку, «Солидарность» не смогла эффективно противостоять государственному организованному насилию. Стало понятно, что рассуждения о силовой конфронтации, включая речи на радомском совещании и гданьском заседании, носили сугубо теоретический характер.

В первые же дни военного положения более 3 тысяч ведущих активистов — включая Валенсу, Гвязду, Юрчика, Рулевского, Яворского, Розплоховского, Пальку, Куроня, Модзелевского, Михника, Геремека — были задержаны ЗОМО и СБ и направлены в центры интернирования. К концу 1981 количество интернированных составило 5128 человек. Всего за период военного положения интернированию подверглись 9736 человек (396 человек не удалось обнаружить). Немногие из лидеров «Солидарности» успели перейти на нелегальное положение. Среди них — Збигнев Буяк, Владислав Фрасынюк, Богдан Лис.

Военное положение означало милитаризацию промышленности. На предприятия угледобычи, металлургии, машиностроения, судостроения, транспорта и энергетики направлялись военные комиссары. Рабочие стратегических отраслей объявлялись призванными на военную службу и за неповиновение подвергались наказаниям согласно войсковым уставам. Забастовки были запрещены, независимые профсоюзные и иные организации распущены.

В период с 14 по 23 декабря части ЗОМО, усиленные бронетехникой, осуществили «умиротворение» основных оплотов «Солидарности». Гданьская судоверфь им. Ленина, щецинская судоверфь им. Варского, краковский металлургический завод им. Ленина, катовицкий металлургический комбинат, люблинский автомобильный завод, ряд других предприятий были захвачены вооружённой силой. Наиболее ожесточённое сопротивление военно-коммунистическим властям оказали шахтёры. В бою с ЗОМО на шахте «Вуек» погибли девять забастовщиков. Крупные столкновения произошли на шахтах «Июльский манифест» и «Земовит». Продолжавшаяся до 28 декабря забастовка двух тысяч горняков шахты «Пяст» стала самой продолжительной в истории послевоенной угледобычи.

16-17 декабря до 100 тысяч человек вышли на демонстрации протеста в Гданьске. Для их разгона в помощь ЗОМО были выдвинуты армейские части. Трое демонстрантов погибли. Огнестрельное оружие применили ЗОМО и при разгоне демонстрации 17 декабря в Кракове (о жертвах не сообщалось). Тогда же, 17 декабря, студенты Политихнического университета Вроцлава оказали сопротивление ЗОМО при захвате университетских помещений. Один из студентов был избит до смерти.

Уже 13 декабря в морском порту Гданьска был создан Всепольский забастовочный комитет. Аналогичные структуры возникли в некоторых регионах, наиболее активные во Вроцлаве и Лодзи. Однако наладить централизованное оперативное руководство протестами не удалось. Разрозненные выступления, даже активные и многочисленные, к концу декабря были в общем и целом подавлены. Относительная лёгкость, с которой военный режим, опиравшийся на полмиллиона приверженцев, одолел 10-миллионное профобъединение, деморализовала многих сторонников «Солидарности».

Забастовочная борьба в условиях военного положения стала крайне затруднена. «Перерывы в работе» влекли за собой как минимум увольнение с волчьим билетом. Поэтому, несмотря на ухудшение условий труда, стачечное движение в начале 1982 почти прекратилось. Основной формой оппозиционной активности стала подпольная агитация и уличные манифестации. Главные очаги протестов сложились в Гданьске, Вроцлаве, Варшаве, Кракове. В активе протестного движения повысился удельный вес учащейся молодёжи. Лозунги приобрели более жёсткий антикоммунистический характер.

Сразу после введения военного положения правительство США ввели экономические санкции в отношении Польши и СССР. В следующем, 1982-м, году Польша была лишена статуса наибольшего благоприятствования в торговле, а её заявка на вступление в Международный валютный фонд была заблокирована. Санкции оказали негативное влияние на польскую экономику (польское правительство утверждало, что в период 1981—1985 годов они стоили польской экономике 15 миллиардов долларов). Потери были частично скомпенсированы советскими кредитами, составившими в совокупности 3,4 миллиардов долларов, и увеличением поставок сырья и энергоносителей.

Восстановление структур «Солидарности» началось весной 1982 года. 22 апреля нелегальный актив учредил Временную координационную комиссию во главе со Збигневом Буяком (его заместителями стали Владислав Фрасынюк, Богдан Лис и Владислав Хардек). Была объявлена «стратегия длительного марша».

1 мая в восьми польских городах произошли первые массовые выступления по призыву подпольной «Солидарности». Уличные столкновения продолжались три дня. От избиений ЗОМО погибли трое демонстрантов в Варшаве, один во Вроцлаве. Ранены были более 70 участников акций. Принципиально новый момент заключался в активном сопротивлении оппозиционеров, особенно молодых. В Варшаве более 50 бойцов ЗОМО получили ранения камнями. Была сожжена гостиница в Щецине. В середине мая уличные акции с человеческими жертвами отмечались во Вроцлаве, Познани, Кракове.

Общенациональное столкновение произошло в конце лета. 27 августа Збигнев Буяк из подполья призвал отметить протестными манифестациями вторую годовщину соглашений 1980. Двумя днями ранее министр внутренних дел генерал Чеслав Кищак в телевизионном выступлении пригрозил «трагическими последствиями». 29 августа предупреждения Кищака повторил Ярузельский. Органы МВД провели серию профилактических арестов.

31 августа 1982 массовые демонстрации протесты охватили десятки городов Польши. В Варшаве, Гданьске, Вроцлаве, Кракове, Щецине, Лодзи, Жешуве, Любине, Гожуве-Великопольском происходило нечто подобное уличным боям. Общее количество арестованных демонстрантов превысило 4 тысячи. ЗОМО применили огнестрельное оружие, погибли в общей сложности шесть человек. События 31 августа 1982 года явились крупнейшей протестной акцией за период военного положения.

13 октября крупная манифестация состоялась в Кракове. Столкновение с ЗОМО привело к гибели одного из демонстрантов.

На 10 ноября 1982 года — вторая годовщина регистрации «Солидарность» — Временная координационная комиссия назначила всеобщую забастовку. Впервые в истории профсоюза призыв не был поддержан, работу прекратили единицы.

10-11 ноября прошли протестные демонстрации в Варшаве и Гданьске. Демонстранты вновь были атакованы ЗОМО. В целом уличная активность к осени заметно снизилась. Отсутствие видимых результатов от крайне рискованных действий, жёсткость военно-административного контроля возымели эффект.

Руководство подпольной «Солидарности» сделало свои выводы из неудачи 10 ноября:

Может быть, даже попытка помогла Брежневу переселиться на тот свет.
Збигнев Буяк

На первый план осенью 1982 вышли пассивные формы общественного сопротивления: бойкот государственных мероприятий и пропаганды, сознательные опоздания на работу, отказ от просмотра официальных телепередач. Продолжался выход из рядов ПОРП (на протяжении 1980—1981 партия потеряла от четверти до трети членского состава). При этом следует учитывать, что само партийное руководство вело интенсивную чистку, были распущены десятки региональных и первичных парторганизаций.

Получила широкое распространение агитация через настенные надписи — наиболее популярные: Orła wrona nie pokona! («Ворона орла не победит!»; польская аббревиатура ВСНС — WRON переводится с польского как «ворона»), Zima wasza wiosna nasza! («Зима ваша, весна наша!»). Главной символикой «Солидарности» стал знак победы V (часто рисовался заяц с растопыренными в виде буквы V ушами). Продолжалась листовочная кампания и конспиративные собрания. С 12 апреля выходило в эфир «Радио Солидарность», организованное активистом КОС-КОР Збигневом Ромашевским (интернирован и арестован в августе 1982).

Правящие круги восприняли спад оппозиционной активности как необратимое подавление «Солидарности». Генерал Ярузельский, несмотря на возражения генерала Милевского и «бетона» в целом, повёл курс на постепенное смягчение военного режима. Этому способствовала также смерть Леонида Брежнева (10 ноября 1982). Существовали предположения о возможном переходе СССР к более гибкой политике.

14 ноября 1982 вместе с большинством интернированных был освобождён Лех Валенса. Но уже 9 декабря СБ осуществила крупномасштабную операцию против подполья: задержаниям и профилактированию подверглись до 10 тысяч человек. Среди арестованных был Владислав Фрасынюк. Группа лидеров КОС-КОР и «фундаменталистов Солидарности» подлежала показательному суду. После этой зачистки 31 декабря 1982 ВСНС приостановил действие военного положения.

Всплеск уличных выступлений вновь пришёлся на праздничные дни 1-3 мая 1983. В Варшаве два демонстранта погибли от избиений, во Вроцлаве двое пропали без вести после задержания ЗОМО.

1983-84 годы

22 июля 1983 года было отменено военное положение. Правление вернулось в стандартный партийный режим. Главной властной структурой после упразднения ВСНС вновь стало политбюро ЦК ПОРП. Однако обманчивость затишья была очевидна для относительно дальновидных руководителей режима, к каковым относился и Войцех Ярузельский. Правящая группа (Ярузельский, Раковский, Кищак), преодолевая сопротивление «бетона» (Милевский, Сивак), подготовила комплекс паллиативных реформ: расширение прерогатив хозяйственного аппарата, создание управляемых общественных организаций. Ярузельский старался снизить накал взаимного ожесточения между оппозиционно настроенными населением и аппаратом власти. При этом продолжалось подавление непримиримой оппозиции.

К середине 1984 года власти отказались от ранее запланированного судебного процесса над руководителями «Солидарности». Анджей Гвязда, Ян Рулевский, Яцек Куронь, Кароль Модзелевский, Северин Яворский, Адам Михник, Збигнев Ромашевский, Анджей Розплоховский, Гжегож Палька, Мариан Юрчик, Генрик Вуец получили предложение эмигрировать. После отказа все они были освобождены по амнистии 22 июля, в годовщину отмены военного положения. Некоторые из них, особенно Гвязда, арестовывались повторно.

В то же время не прекращались репрессии в среде рядового актива. Особое внимание было обращено на католическую церковь, поскольку религиозные праздники и проповеди превратились в форму оппозиционных выступлений. В 1983—1984 произошла новая вспышка задержаний, похищений и убийств. 19 октября 1984 года был похищен и убит капеллан Ежи Попелушко. Его похороны 3 ноября стали мощной манифестацией. Трагедия Попелушко, которая, по замыслам организаторов, должна была окончательно подорвать «Солидарность», вызвала к жизни новую протестную волну.

1985. Начало «перестройки по-польски»

Приход к власти в СССР Михаила Горбачёва расширил для Войцеха Ярузельского возможности социально-политических манёвров. Идеи ранней перестройки — хозрасчёт госпредпрятий, мелкое индивидуальное предпринимательство, ограниченная гласность — были характерны для Ярузельского и особенно для Раковского ещё в начале 1980-х. Ярузельский практически сразу позиционировал себя как единомышленник Горбачёва.

Парламент, рынок, прибыль — категории не буржуазные, а общечеловеческие.
Войцех Ярузельский, 1988 год

В 1985 году был привлечён к партийной ответственности, снят со всех постов и устранён из политики лидер сталинистского «бетона» Мирослав Милевский. Контроль над МВД и СБ окончательно перешёл к Чеславу Кищаку, полному единомышленнику Ярузельского. На следующий год выведен из политбюро представитель антисемитского «бетона» Альбин Сивак (отправлен послом в Ливию Муамара Каддафи). Резко возросло влияние «либерально-оппортунистического» крыла ПОРП во главе с Мечиславом Раковским.

В сентябре 1985 генерал Ярузельский, сохранив ключевой пост первого секретаря ЦК ПОРП, уступил должность премьер-министра ведущему партийному экономисту Збигневу Месснеру. Правительство Месснера анонсировало программу реформ в стиле Николая Рыжкова.

Экономическая либерализация, по замыслу руководства ПОРП, дополнялась некоторыми политическими послаблениями. Несколько сократился масштаб репрессий против оппозиции. Снизилась интенсивность антицерковной пропаганды. Стали допускаться дискуссии в рамках «Патриотическое движение национального возрождения» (создано под эгидой ПОРП в 1982) и клуба «Грюнвальд» (с националистическим уклоном). Однако прямая оппозиционность оставалась под строгим запретом.

«Перестройка» в ПНР, в отличие от СССР, не столько инициировалась партийной верхушкой, сколько явилась вынужденной уступкой общественному давлению. Однако независимое профдвижение не укладывалось в либерализации «реального социализма». 13 февраля 1985 органы СБ вновь арестовали Владислава Фрасынюка и Адама Михника. 9 января 1986 арестован Богдан Борусевич. Наконец, в мае 1986 удалось арестовать Збигнева Буяка, более четырёх лет руководившего подпольными структурами «Солидарности».

1986—1987. Подготовка контрнаступления «Солидарности»

11 сентября 1986 года 225 активистов «Солидарности» и КНП, в том числе Збигнев Буяк, Владислав Фрасынюк, Богдан Борусевич, Богдан Лис, Лешек Мочульский были освобождены по амнистии. 30 сентября под председательством Леха Валенсы учредился Временный совет «Солидарности». Началось воссоздание региональных профцентров. Наиболее интенсивно этот процесс продвигался в Гданьске, Варшаве, Вроцлаве, Лодзи, Катовице. Власти формально не санкционировали релегализацию «Солидарности», но в целом не чинили непреодолимых препятствий. Гораздо более жёсткие действия предпринимались в отношении КНП.

25 октября 1987 года группа активистов сформировала Национальный исполнительный комитет «Солидарности». Возглавил его Валенса. Эта структура консолидировала ту часть оппозиции (Валенса, Буяк, Куронь, Михник), которая готова была к переговорам с властями. В то же время многие активисты (Гвязда, Юрчик, Хмелевская) стояли на позициях «Борющейся Солидарности» и выступали за бескомпромиссную борьбу с режимом. Тем более это относилась к группам типа КНП.

К середине 1987 года стал очевиден провал социально-экономической политики правительства Месснера. Промышленное производство не превышало уровня конца 1970-х, годовая инфляция по официальным данным, достигла 60 %, по экспертным оценкам — 300 %, внешний долг превысил 40 млрд долларов, более 60 % населения оказались в категории «малообеспеченных».

В ноябре 1987 правительство Месснера вынесло на референдум свой план продолжения реформ. Он, в частности, предполагал более чем двойное повышение потребительских цен и оговаривал «трудный период» на ближайшие 2-3 года. Большинство проголосовало в поддержку, но низкая явка и сомнения в точности подсчётов обесценили этот результат. Однако правительство объявило, что план вводится в действие. Повышение цен объявлялось с первого февраля 1988. Произошёл очередной скачок инфляции. Социальная напряжённость стала выливаться в открытые конфликты. Положение в стране напоминало лето 1980.

На этом фоне власти ужесточили курс в отношении оппозиции. Суды повсеместно отклоняли заявления о регистрации восстанавливаемых профцентров «Солидарности». В Гданьске был наложен запрет на деятельность Национального исполнительного комитета. 9 ноября СБ арестовала лидера «Борющейся Солидарности» Корнеля Моравицкого.

31 августа 1987 года в Гданьске, Варшаве, Вроцлаве, Кракове, Быдгоще, Люблине прошли массовые демонстрации и столкновения с ЗОМО. В марте 1988 в Варшаве, Кракове и Люблине провели свои акции члены восстанавливаемого Независимого союза студентов. Эти волнения подавлялись, но власти пребывали в явной растерянности. Вновь надвигались массовые рабочие протесты.

Насилие с обеих сторон. Признаки и реальные проявления

Пропагандистский аппарат ПОРП и КПСС регулярно обвинял «Солидарность» в намерениях применить насилие. Это обосновывалось высказываниями отдельных активистов, указаниями на связи с западными спецслужбами и экстремистскими кругами. Акцентировались эпизоды, имеющие признаки соответствующей подготовки, причём в информационной подаче литература и полиграфическое оборудование фактически приравнивалось к оружию.

6 октября 1987 года в Гданьске был арестован активист «Борющейся Солидарности» Кшиштоф Шиманьский, предпринявший попытку контрабандой ввезти в Польшу из Швеции партию оружия и снаряжения. В тайниках, оборудованных в прицепе и двух холодильниках, находились несколько оптических прицелов, газовые пистолеты, баллончики со слезоточивым газом, электрошокеры, подслушивающие устройства, 10 тыс. печатных матриц, несколько сотен экземпляров подрывной литературы и фальшивые документы. Шиманьский дал показания, что груз был получен от проживающих в Швеции руководителей «Борющейся Солидарности» М. Калеты и Ю. Лебенсбаума и предназначался для активистов «Борющейся Солидарности» — литературу и полиграфическое оборудование должны были забрать Я. Меркель и Б. Борусевич, а остальной груз — Я. Колодзей.

При подавлении забастовок и разгоне демонстраций забастовщики и демонстранты в ряде случаев оказывали физическое сопротивление. Так, 16 декабря 1981 года горняки шахты «Вуек» во главе с Адамом Сквирой и Станиславом Платеком, вооружившись орудиями труда, контратаковали ЗОМО и взяли в плен троих нападавших. Но участники протестов изначально всегда являлись обороняющейся стороной. Инициированных «Солидарностью» нападений не было зафиксировано, как и жертв со стороны ЗОМО. На «Вуек» погибли девять человек — все они были шахтёрами-забастовщиками.

6 сентября 1982 группа авантюриста Флориана Крушика, бывшего агента госбезопасности, захватила посольство ПНР в Швейцарии. Однако никаких связей с польской оппозицией Крушик не имел, организации, от которой он представлялся, реально не существовало, а политические требования были быстро сняты и заменены требованием денежной выплаты.

Несмотря на многочисленные обвинения, ни «Солидарность», ни «Борющаяся Солидарность» не были замечены ни в одной террористической акции. Единственный акт заранее подготовленного насилия со стороны оппозиции имел место 18 февраля 1982 года — убийство сержанта милиции Здзислава Кароса, совершённое 17-летним Робертом Хехлачем и 18-летним Томашем Лупановым, активистами подпольной группы Siły Zbrojne Polski Podziemnej (SZPP; Вооружённые силы польского подполья). Сержант погиб от случайного выстрела, когда с Хехлач и Лупанов отбирали у него пистолет. Оружие они захватывали для того, чтобы напасть на ближайший центр содержания и освободить интернированных.

SZPP не имела связей с «Солидарностью» («Борющаяся Солидарность» на тот момент ещё не существовала). Ксёндз Сильвестр Зых — старший член группы, связанный с КНП — не имел прямого отношения к убийству. Лидер группы Станислав Матейчук, имевший отношение к «Солидарности» легального периода, не поддерживал контактов с профсоюзом после декабря 1981. Подпольные структуры «Солидарности» отмежевались от этой акции и её участников (к неудовольствию своих радикальных сторонников).

С другой стороны, за период военного положения 1981—1983 годов погибли более 100 активистов польской оппозиции (чаще всего говорится о 115 документально подтверждённых случаях). В 88 эпизодах причастность силовых структур ПНР признана доказанной. Наиболее известно убийство капеллана «Солидарности» Ежи Попелушко спецгруппой капитана Пиотровского.

Наибольшее количество жертв на счету ЗОМО, как правило, в результате избиений при разгонах и задержаниях. Резонансные персональные акции совершались 4-м департаментом СБ МВД ПНР (специализировался на преследовании католических активистов; группа Пиотровского относилась к этому подразделению). Особая структура СБ — Организация Анти-Солидарность, Organizacja Anty-Solidarność (OAS) — также практиковала провокации, похищения, избиения оппозиционных активистов.

Внешние факторы польского противостояния

В 1987 году сенат США выделил на поддержку «Солидарности» 1 млн долларов США. Во время слушаний сенатор Симмс сообщил, что лидеры «Солидарности» ранее неоднократно обращались к правительству США с просьбой о предоставлении им материальной помощи. Призывая сенаторов голосовать в поддержку законопроекта, сенатор от республиканской партии Хаммонд заявил: «Помощь для „Солидарности“ мы рассматриваем так же, как помощь для контрас».

В то же время объём советской помощи коммунистическому правительству ПНР только за 1982 год составил, согласно опубликованным документам политбюро ЦК КПСС, около 4,4 млрд рублей или около 2,9 млрд долларов США по тогдашнему официальному курсу. Руководство ПОРП регулярно обращалось в Москву с просьбами о материально-финансовом содействии.

При этом политбюро ЦК КПСС и Совмин СССР фактически констатировали неэффективность этой помощи, предоставляемой по идеологическим мотивам, для сохранения политического контроля над Польшей:

Я всё думаю о том, хотя мы Польше и дали 30 тысяч тонн мяса, но едва ли поможет полякам наше мясо. Во всяком случае, у нас нет ясности, что же будет дальше с Польшей.
Леонид Брежнев

Борющаяся Солидарность

Подавление первомайских протестных манифестаций 1982 привело к консолидации наиболее радикальных активистов подпольной «Солидарности». В июне 1982 оставшиеся на свободе «фундаменталисты» — вроцлавский физик Корнель Моравецкий, его сын Матеуш, инженер Павел Фалицкий, программистка Янина Ядвига Хмелевская, активист КНП Адам Сломка — создали нелегальную антиправительственную организацию Борющаяся Солидарность (польск. Solidarność Walcząca). Исторический центр организации базировался во Вроцлаве.

В отличие от профобъединения, «Борющаяся Солидарность» изначально объявила своей целью свержение коммунистического режима. Эта установка была сформулирована в статье Корнеля Моравецкого «Кто мы? За что сражаемся?» и подтверждена в программном документе 1987 года. Позитивный идеал основывался на общественной солидарности и самоуправлении в духе социального католицизма.

Основная деятельность «Борющейся Солидарности» заключалась в распространении агитационной литературы, ведении подпольных радиопередач и уличных акциях. Было начато нелегальное издание газет Biuletyn Dolnośląski (во Вроцлаве), Solidarność Walcząca и Czas (в Познани), Galicja (в Жешуве), Europa (в Варшаве), Gryf (в Щецине). Первые манифестации «Борющейся Солидарности» прошли во Вроцлаве 13 и 26 июня 1982. Уличные столкновения с ЗОМО продолжались несколько часов.

После этого ячейки «Борющейся Солидарности» стали распространяться по стране. Активные структуры появились в Познани, Гданьске, Жешуве, Катовице, Варшаве. Летом 1984 года возникла Федерация молодёжной борьбы — подпольная организация молодых оппозиционных активистов, тесно сотрудничающая с «Борющейся Солидарностью». Из лидеров «Солидарности» к «Борющейся Солидарности» были особенно близки Владислав Фрасынюк, Анджей Гвязда, Мариан Юрчик.

В начале 1986 года была создана «исполнительная группа» (Grupy Wykonawcze Solidarności Walczącej). Её задачей являлась активная уличная агитация — вывешивание транспарантов, написание лозунгов в общественных местах и др.

Ярослав Накельский и Мацей Куронь-младший предприняли попытку агитировать юношей-призывников отказываться от прохождения военной службы. Однако эта кампания потерпела неудачу — только 32 призывника заявили о своем отказе служить в польской армии и отослали свои повестки обратно в военкоматы.

Непримиримый антикоммунизм, бескомпромиссность в противостоянии сближали «Борющуюся Солидарность» с КНП. Однако её программа не содержала «конфедератских» националистических акцентов, была более общедемократической.

Для «Борющейся Солидарности» характерна активная международная политика, сотрудничество с антитоталитарными и антиавторитарными движениями Европы и Азии.

«Борющаяся Солидарность» категорически отвергла переговорный процесс с ПОРП, резко осудила Валенсу и его сторонников за переговоры в Магдаленке 1988 и круглый стол 1989.

Релегализация «Солидарности». 1988—1989

Весна — лето 1988. Новая забастовочная волна

Инициаторами забастовочного движения 1988 года стали рабочие коллективы заводов оборонного комплекса из внутренних районов страны (до гданьской "колыбели «Солидарности» движение докатилось несколько позже). Во главе забастовок стояли, как правило, члены «Солидарности» 1980—1981. Выдвигались три концептуальных тезиса:

• привести заработную плату в соответствие c ценами, повышенными с 1 февраля 1988 согласно «плану Месснера»

• прекратить репрессии против политической оппозиции, восстановить на работе уволенных за оппозиционную активность

• официально легализовать «Солидарность»

21 апреля 1988 года возник трудовой конфликт на сталелитейном заводе в городе Сталёва-Воля. Рабочие потребовали повышения зарплаты и прекращения репрессий против активистов «Солидарности». 25 апреля 1988 года с теми же требованиями забастовали предприятия Быдгоща и Иновроцлава. 26 апреля объявил забастовку металлургический комбинат им. Ленина в Кракове. На территорию обоих предприятий были введены ЗОМО. В Сталёва-Воле столкновения продолжались до 30 апреля. В Кракове забастовку удалось подавить только в ночь с 4 на 5 мая.

События на металлургических заводах вызвали акции солидарности по всей Польше. 1 мая демонстрации в поддержку забастовщиков прошли в Варшаве, Гданьске, Вроцлаве, Познани, Лодзи. 2-3 мая в Гданьске забастовала судоверфь им. Ленина. На переговоры с администрацией прибыл Тадеуш Мазовецкий. Из Гданьска стачки перекинулись в Щецин, где к судостроителям присоединились работники городского транспорта.

Если у вас есть армия, генерал Валенса в вашем распоряжении.
Лех Валенса, май 1988

После акций солидарности с металлургами власти стали воздерживаться от применения силы к забастовщикам. Однако все майские переговоры окончились безрезультатно. С середины месяца забастовочная волна пошла на спад, чтобы резко возобновиться три месяца спустя.

В августе центром забастовочного движения стали шахты Верхней Силезии. 15 августа началась забастовка на шахте «Июльский манифест», близ города Ястшемб-Здруй (здесь проходила одна из крупнейших стачек в августе 1980 и оказывалось упорное сопротивление ЗОМО в декабре 1981). Шахтёров поддержало окрестное население во главе с местным ксёндзом. В следующие несколько дней забастовали более десяти угледобывающих предприятий региона. Верхнесилезские выступления явились полной неожиданностью для комитетов ПОРП и СБ, поскольку на шахтах произошла значительная смена персонала, ветераны «Солидарности» перебрались в другие регионы. Власти направили против горняков усиленные наряды милиции. 2 сентября на «Июльский манифест» прибыл Лех Валенса.

17 августа возобновились забастовки на Балтийском побережье. 28 августа Межзаводской комитет Щецина уполномочил Валенсу представлять бастующих рабочих города. 21 августа Валенса выступил перед многотысячным митингом в Гданьске. На следующий день на судоверфи им. Ленина началась забастовка с единственным требованием: легализация «Солидарности». В Гданьск прибыли Яцек Куронь, Адам Михник, братья Лех и Ярослав Качиньские, много иностранных наблюдателей, включая мэра Бостона Рея Флинна. Размах движения был таков, что о применении ЗОМО уже не могло быть речи. Не было и попыток арестовать лидеров «Солидарности» (Буяка, Лиса), предпринимавшихся весной.

22 августа возобновилась забастовка в Сталёва-Воле. 10 тысяч сталеваров во главе с рабочим Веславом Войтасом и священником Эдмундом Франковским выдвинули единственное требование: легализовать «Солидарность». Здесь события приняли наиболее драматичный оборот.Военное значение завода обусловило дислокацию в непосредственной близости значительных сил ЗОМО. Неоднократно происходили столкновения, сопровождавшиеся избиениями бастующих. Поддержку забастовке оказали жители города, акции солидарности состоялись в Быдгоще. Забастовка прекратилась 1 сентября по личной просьбе Валенсы.

Уже 25 августа председатель «Солидарности» Лех Валенса встретился с членом политбюро ЦК ПОРП, министром внутренних дел ПНР генералом Чеславом Кищаком. 28 августа ЦК ПОРП санкционировал проведение переговоров между правительством и официально непризнанным профсоюзом. 31 августа Валенса и Кищак встретились вновь. Эти контакты проходили при посредничестве костёла в лице викарного епископа Алоизия Оршулика. На середину сентября было назначено продолжение переговоров в расширенном формате.

Весенне-летние события 1988 года были близки к общенациональному гражданскому неповиновению. Провал социально-экономической политики ПОРП, несостоятельность партийной монополии на власть вновь спровоцировали массовые протесты. Хотя ещё 20 августа звучали угрозы восстановить военное положение, коммунистическому руководству пришлось отказаться от этих планов. Оппозиционное движение быстро набрало силу. Рассчитывать же на поддержку СССР в кардинально изменившемся международном контексте ПОРП уже не могла.

Сентябрь 1988. Магдаленка

Переговоры, получившие впоследствии название Беседы в Магдаленке, начались 16 сентября. (Днём раньше Лех Валенса и Анджей Стельмаховский при посредничестве аббата Оршулика провели последнюю подготовительную встречу с представителями ЦК ПОРП Чеславом Кищаком и Станиславом Чосеком). 13 заседаний состоялись на правительственных виллах в городке Магдаленка и в Варшаве, иногда в помещениях МВД ПНР.

Сторона «Солидарности» состояла из видных деятелей профсоюза: Валенса, Буяк, Куронь, Фрасынюк, Михник, Бугай, Геремек, Мазовеций, Лех Качиньский. Правительственная сторона комплектовалась по большей части из второго-третьего эшелона (представители партий, аффилированных с ПОРП, официальных профсоюзов, академических кругов). В делегации «Солидарности» регулярно происходили споры и конфликты. От имени ПОРП и правительства решения практически единолично принимал генерал Кищак. Именно министр внутренних дел, руководитель карательного аппарата ПОРП и организатор репрессий являлся осенью 1988 главным сторонником соглашения с оппозицией. Его ближайшим союзником в данном вопросе выступал секретарь ЦК ПОРП Мечислав Раковский — назначенный 27 сентября 1988 (по ходу переговоров в Магдаленке) премьер-министром ПНР.

Викарный епископ Седльце Алоизий Оршулик, варшавский архиепископ Бронислав Домбровский и гданьский епископ Тадеуш Гоцловский представляли костёл.

Беседы имели неформальный статус (некоторое время не признавался сам факт переговоров). Участники не располагали официальными полномочиями. Формально заседания не привели к соглашению. Однако договорённости, достигнутые де-факто, во многом определили последующий ход событий.

Польская политика до сих пор руководствуется «постмагдаленковским» соглашением. Обещания, которые партнёры дали с наполненными бокалами в руках, обязательны к выполнению до сегодняшнего дня. Торжествует власть договорённостей и знакомств.
Ядвига Хмелевская

На переговорах в Магдаленке обсуждалась повестка дня будущего Круглого стола. Его проведение к тому времени подразумевалось само собой, поскольку альтернативой соглашению являлась общенациональная забастовка. Вопрос о легализации «Солидарности» в принципе решился на узких совещаниях Кищака с Валенсой и Мазовецким. Однако руководство ПОРП соглашалось на статус «Солидарности» как общественного движения, но не независимого профсоюза. В определённый момент возник тупик, но Кищак, не желая срыва переговоров, согласился на кардинальную уступку в этом вопросе.

Последняя встреча в Магдаленке состоялась 27 января 1989 года. Кищак гарантировал Валенсе снятие законодательных ограничений на деятельность независимых профсоюзов. Это означало релегализацию «Солидарности». Дальнейшие переговоры были перенесены на круглый стол.

Отступление ПОРП — манёвры и расколы

В конце сентября 1988, параллельно с переговорами в Магдаленке, политбюро ЦК ПОРП произвело смену правительства ПНР. Формально инициатива исходила от официальных профсоюзов (Всепольское соглашение профсоюзов, ВСПС), а поводом являлся очевидный провал экономической политики кабинета Збигнева Месснера. 27 сентября сейм утвердил новый состав правительства во главе с секретарём ЦК по пропаганде Мечиславом Раковским, ранее редактором партийного теоретического журнала «Политика».

Несмотря на свою принадлежность к идеологическому аппарату компартии и важную роль при военном положении, Раковский всецело поддерживал реформистские планы Ярузельского и Кищака. Новое правительство объявило программу экономической либерализации. Ускорилось снятие административных ограничений с частного бизнеса, стимулировался переход крупных предприятий на арендные отношения, декларировался отказ от директивного ценообразования в пользу договорного, учреждались коммерческие банки. Через сейм были проведены законы, формально гарантировавшие права польских предпринимателей и иностранных инвесторов. Экономическую политику ПОРП стали определять секретарь ЦК Зигмунт Чарасты, организатор хозрасчётного эксперимента в Слупске, и министр промышленности Мечислав Вильчек, к тому времени крупный предприниматель химического кластера. Наблюдатели констатировали, что среди идеологов «Солидарности» сторонников обновлённого социализма было больше, чем в новой генерации прагматичных функционеров ПОРП.

В политической сфере Раковский выступал за договорённости с умеренной частью оппозиции и разделение властной ответственности с лояльными общественными движениями и католической церковью. Именно такую цель преследовали руководители ПОРП на переговорах с «Солидарностью».

В то же время, одним из первых актов «либерализации» был иск правительства в суд о банкротстве гданьской судоверфи им. Ленина. Ссылаясь на несостоятельность предприятия в рыночных условиях, власти пытались ликвидировать один из главных оплотов «Солидарности».

Но даже такие действия — предпринятые под угрозой всеобщей забастовки и направленные на удержание позиций — не были приняты большей частью партийного аппарата, идеологических структур и в особенности ВСПС, страшившегося конкуренции с «Солидарностью». Тревожным сигналом для них стали теледебаты 30 ноября 1988. Выступая в прямом эфире, Лех Валенса одержал решительную победу над председателем ВСПС Альфредом Миодовичем.

Статус-кво между правительством и оппозицией нарушен.
Чеслав Кищак

На X пленуме ЦК ПОРП (декабрь 1988 — январь 1989) произошло серьёзное политическое столкновение между группой Ярузельского-Раковского-Кищака и «партийным бетоном». В декабре были отправлены в отставку начальник армейского политуправления генерал Юзеф Барыла, партийный куратор образования Тадеуш Поребский и ещё несколько членов политбюро, известных сталинистскими взглядами. Из состава политбюро был выведен также экс-премьер Збигнев Месснер, на которого возложили ответственность за провал реформ. Альфред Миодович резко изменил свою позицию, выступив за отмену цензуры и проведение свободных выборов. Такой конъюнктурный поворот недавнего «бетонного консерватора» привёл в ярость генерала Ярузельского и его окружение.

А.Миодович, председатель ВСПС: Мы за демократические выборы в парламент.
З.Чарасты, секретарь ЦК ПОРП: В нынешней политической ситуации свободные выборы означают распад системы.

Политбюро и секретариат ЦК оказалась в основном зачищены от «бетона». Но большинство участников январского заседания пленума выступило против переговоров и легализации «Солидарности». Ярузельский, Раковский, Кищак и министр обороны генерал Флориан Сивицкий ультимативно потребовали одобрения своего курса, в противном случае угрожая отставкой. Не решаясь остаться один на один с забастовочным движением, функционеры ПОРП выполнили требование силовиков и премьера. 18 января 1989 ЦК ПОРП санкционировал Круглый стол с «Солидарностью». Девять дней спустя Кищак провёл с Валенсой последнее предварительное согласование.

Февраль — апрель 1989. Круглый стол

Официальные переговоры за Круглым столом прошли в Варшаве 6 февраля — 5 апреля 1989 года. В совещаниях участвовали 58 человек (в конфиденциальных встречах — 44). Были представлены правительство (ПОРП, ВСПС, аффилированные партии), оппозиция («Солидарность») и наблюдатели (костёл и лютеранская община).

Основные участники со стороны правительства:

• Чеслав Кищак, член политбюро ЦК ПОРП, министр внутренних дел

• Станислав Чосек, член политбюро, секретарь ЦК ПОРП

• Владислав Бака, вице-премьер по экономике

• Мариан Ожеховский, член политбюро ЦК ПОРП, партийный куратор образования

• Лешек Миллер, секретарь ЦК ПОРП по молодёжной политике и социальным вопросам (в 2001—2004 — премьер-министр Польши)

• Альфред Миодович, председатель ВСПС

• Александр Квасьневский, председатель правительственного комитета по делам молодёжи и спорта (в 1995—2005 — президент Польши)

• Юзеф Олексы, министр по сотрудничеству с профсоюзами (в 1995—1996 — премьер-министр Польши)

• Гжегож Колодко, экономист

• Влодзимеж Цимошевич, агробизнесмен (в 1996—1997 — премьер-министр Польши)

Основные участники со стороны «Солидарности»:

• Лех Валенса, председатель профсоюза (в 1990—1995 — президент Польши)

• Тадеуш Мазовецкий, лидер католической интеллигенции (в 1989—1991 — премьер-министр Польши)

• Збигнев Буяк, руководитель подпольных структур профсоюза

• Богдан Лис, активист гданьского забастовочного центра

• Владислав Фрасынюк, председатель вроцлавского профцентра

• Яцек Куронь, диссидент, эксперт профсоюза

• Адам Михник, диссидент, эксперт профсоюза

• Анджей Стельмаховский, юрист, эксперт профсоюза

• Бронислав Геремек, историк, эксперт профсоюза

• Ян Ольшевский, журналист, адвокат диссидентов (в 1991—1992 — премьер-министр Польши)

• Лех Качиньский, юрист, советник забастовочного комитета (в 2005—2010 — президент Польши)

• Ярослав Качиньский, юрист, советник забастовочного комитета (в 2006—2007 — премьер-министр Польши)

Посредники от конфессий:

• Алоизий Оршулик, католический викарный епископ Седльце

• Бронислав Дембовский, настоятель костёла св. Мартина

• Януш Нарзыньский, епископ евангелической (лютеранской) церкви в Польше

Обсуждались три блока вопросов: политическая реформа, социально-экономическая политика, профсоюзный плюрализм. Наиболее острые споры вызывали такие проблемы, как формы деятельности независимых профсоюзов, процедура многопартийных выборов, допуск оппозиции к СМИ, структура будущего парламента, полномочия будущего главы государства, повышение заработной платы и индексация доходов населения.

Переговоры неоднократно оказывались под угрозой срыва. Правительственная сторона с трудом шла на уступки. Представители «Солидарности» (Фрасынюк, Ольшевский), в свою очередь, считали чрезмерными уступки, на которые соглашались Валенса, Куронь, Михник.

Итоговые документы — «Соглашения Круглого стола» — были подписаны 5 апреля 1989. В соответствии с ними

• учреждался институт президентства

• пост президента Польши на ближайшие шесть лет резервировался за Войцехом Ярузельским, который оставлял пост первого секретаря ЦК ПОРП (его преемником в партии становился Мечислав Раковский)

• учреждалась верхняя палата парламента — сенат — целиком избираемая на альтернативной основе

• при избрании нижней палаты — сейма — устанавливались квоты: за ПОРП, её сателлитами и официальными католическими организациями резервировалось 65 % мест в палате (299 мандатов); 35 % (161 мандат) избирались на альтернативной основе

• «Солидарность» получала еженедельную получасовую ТВ-программу, возобновлялся выход профсоюзного печатного еженедельника

Была также принята «Позиция по социально-экономической политике и системным реформам», но она сводилась к декларациям и не содержала какой-либо конкретики. Эти вопросы по умолчанию переносились в компетенцию будущего правительства, которое предстояло сформировать по результатам парламентских выборов 4 июня 1989.

Правительственная сторона посчитала результаты Круглого стола успешными для себя. «Контрольный пакет» в законодательном сейме заранее сохранялся за номенклатурой ПОРП. Свободно избираемый сенат носил в основном законосовещательный характер. Партийные социологические службы прогнозировали избирательный успех кандидатов ПОРП. Президентство Ярузельского — оговорённое без выборов — обеспечивало контроль над исполнительной властью. Аппарат ПОРП передавался в руки Раковского. Существенных перемен в составе правительства не планировалось, милиция и служба безопасности оставались за Кищаком, армия — за Сивицким. Экономическая реформа, особенно приватизация, задумывались кабинетом Раковского по номенклатурном сценарию, но получали санкцию общества через формально избираемый парламент. При этом забастовки и гражданское неповиновение были в целом остановлены, оппозиционная активность переведена в предвыборное русло. Существует также обоснованное предположение, что в Магдаленке и на Круглом столе были оговорены персональные гарантии от ответственности за действия, совершённые в период военного положения.

Сторонники Валенсы в «Солидарности» также рассматривали Круглый стол как крупный успех. Независимый профсоюз снова получил возможность легальной деятельности. В парламенте ожидалось создание крупного депутатского клуба оппозиции, способного оказывать давление на правительство и президента. Появлялись широкие возможности для реализации социальных требований «Солидарности».

Категорически осудили Круглый стол лишь крайние фракции с обеих сторон — «партийный бетон» и «фундаменталисты Солидарности». Сталинистское крыло ПОРП было, однако, полностью деморализовано, маргинализировано и практически не влияло на политику. С другой стороны, радикальная оппозиция — «Борющаяся Солидарность», Конфедерация независимой Польши — обвинила группу Валенсы-Куроня-Мазовецкого в антинародном сговоре с коммунистической верхушкой и её «советскими надзирателями». Наиболее резким критиком Круглого стола выступил Анджей Гвязда:

Сначала была Магдаленка. А позже — под контролем Москвы — круглый стол, где в хорошей обстановке утверждались магдаленковские решения. Это было сделано без споров. «Я понимаю вас, генерал», — сказал Лех Валенса, выслушав лекцию Кищака.

Последующее развитие событий опрокинуло расчёты и опровергло оценки всех сторон.

Лето-осень 1989. «Солидарность» движется к власти

Июнь 1989. «Полусвободные» выборы. Победа «Солидарности»

Ещё 18 декабря 1988 года был учреждён Гражданский комитет «Солидарность» (Komitet Obywatelski «Solidarność»; назывался также «Гражданский избирательный комитет», Obywatelski Komitet Wyborcz или «Гражданский комитет Леха Валенсы», Komitet Obywatelski przy Lechu Wałęsie). Эта структура приняла функции предвыборного штаба оппозиции. Комитет сформировал список кандидатов «Солидарности» в сейм и сенат, развернул агитационную кампанию. Наибольшую руководящую активность в Комитете проявляли Лех Качиньский, Бронислав Геремек, Тадеуш Мазовецкий, Адам Михник, Богдан Лис. Отсутствие официальной регистрации делало статус комитета полулегальным, однако власти — уверенные в благополучном для себя исходе выборов — практически не препятствовали его деятельности. Для информационной поддержки «Солидарности» в предвыборной кампании началось издание «Газеты Выборчей». Её первый номер вышел 8 мая 1989 года и разошелся тиражом в 150 000 экземпляров. «Газета Выборча» стала первой легальной газетой, представляющей оппозиционные правительству взгляды, её главным редактором стал Адам Михник.

Первый тур выборов состоялся 4 июня 1989 года. На альтернативной основе избирались 161 депутат сейма (299 мандатов резервировалось за ПОРП и её союзниками) и 100 сенаторов. Явка составила более 62 % (высокий для ПНР показатель). Около 60 % голосов получили кандидаты Гражданского комитета «Солидарность». Это означало 160 мандатов в сейме и 92 в сенате. Таким образом, уже первый тур предрешил победу «Солидарности». Т. н. «национальный список» — перечень кандидатов коммунистической ПОРП и лояльных коммунистам организаций — на альтернативных выборах подвергся полному разгрому. Власти могли рассчитывать лишь на те места в парламенте, которые резервировались по квоте.

Второй тур выборов состоялся 18 июня 1989. Последний «свободно разыгрываемый» мандат в сейме также достался кандидату Гражданского комитета. Были избраны ещё семь оппозиционных кандидатов в сенат. Единственным сенатором, не принадлежавшим к «Солидарности» стал беспартийный фермер Генрик Стоклоса.

Таким образом, даже «полусвободные» выборы принесли сокрушительное поражение режиму. При этом были опровергнуты все прогнозы, выявилась ангажированность и некомпетентность официальных социологических служб, предрекавших «убедительную победу ПОРП». Но и Гражданский комитет «Солидарность» рассчитывал провести в парламент не более 10-20 депутатов (весь план действий будущей фракции строился исходя из этой численности). Обе противостоящие стороны не вполне понимали общественные настроения, всю меру отторжения ПОРП.

24 мая 2013 года сейм Республики Польша объявил 4 июня национальным праздником — Днём свободы и прав человека. Тем самым отмечено значение парламентских выборов 1989 года в польской истории.

Июнь — август 1989. Последние правительства ПОРП

Июньские выборы обрушили всю концепцию «круглого стола». Реформисты из руководства ПОРП планировали допустить легальную оппозицию, разделить с ней ответственность за свою политику и тем самым нейтрализовать общественное сопротивление. Но итоги голосования показали, что в глазах польского общества правительственная власть ПОРП нелегитимна как таковая.

Соглашения круглого стола продолжали по инерции выполняться. Однако они уже воспринимались как безнадёжно устаревшие. 30 июня в Варшаве прошла мощная антикоммунистическая демонстрация под радикальными лозунгами КНП, произошли столкновения с ЗОМО. С 3 по 19 июля демонстрации, митинги и пикеты КНП прокатились по Кракову, Катовице, Люблину, Радому и ряду других городов. Манифестанты протестовали против президентства генерала Ярузельского.

3 июля Адам Михник опубликовал в печатном органе «Солидарности» Gazeta Wyborcza статью «Ваш президент, наш премьер». Был поставлен вопрос об участии «Солидарности» в правительстве, причём на первых ролях. Только такая власть могла рассчитывать на доверие общества, тем более в период трудных экономических реформ. Эта установка была охарактеризована как «преждевременная и необдуманная». Категорически против выступил, в частности, Тадеуш Мазовецкий — который через шесть недель возглавил правительство, став для «Солидарности» тем самым «нашим премьером».

19 июля парламент утвердил Войцеха Ярузельского в должности президента ПНР. Предполагалось, что глава государства станет инициатором болезненных экономических преобразований, однако в новой обстановке президент воздерживался от резких решений.

4 июля (на следующий день после выхода статьи Михника) подал в отставку премьер-министр Мечислав Раковский (29 июля он сменил Ярузельского на посту первого секретаря ЦК ПОРП). Около месяца правительство действовало в статусе исполнения обязанности, не имея утверждённого главы. 1 августа президент Ярузельский внёс в сейм кандидатуру генерала Кищака, на следующий день депутаты большинством голосов утвердили нового премьера. Однако Кищаку не удалось сформировать кабинет, поскольку сателлиты ПОРП («союзные партии» — Объединённая крестьянская и Демократическая) — впервые в своей истории отказались выполнять распоряжения коммунистов. ОКП и ДП разорвали коалицию с ПОРП и перешли в оппозицию.

7 августа Валенса заявил о готовности «Солидарности» взять на себя руководство правительством. 15 августа Кищак констатировал неудачу своей попытки и предложил поручить формирование кабинета лидеру ОКП Роману Малиновскому. Однако это предложение не было перспективным: многолетняя коалиция ОКП с ПОРП и личная причастность Малиновского к коммунистической политике (он играл заметную роль в противостоянии властей с Сельской Солидарностью, в 1982 лично склонял её лидера Яна Кулая к переходу на сторону ПОРП) исключали доверие общества.

Руководство «Солидарности» предлагало три возможных премьерских кандидатуры: Тадеуш Мазовецкий, Яцек Куронь, Бронислав Геремек. Куронь и Геремек обладали имиджем давних и непримиримых противников ПОРП. Мазовецкий же длительное время был депутатом сейма ПНР и считался наиболее склонным к компромиссу из оппозиционных политиков.

17 августа, после двухнедельного безуспешного премьерства, Чеслав Кищак заявил о своей отставке. На следующий день президент Ярузельский провёл беседу с Тадеушем Мазовецким, представлявшим «Солидарность» (в разговоре также участвовали первый секретарь ЦК ПОРП Раковский и примас Польши кардинал Глемп). 19 августа Ярузельский принял отставку Кищака и внёс в парламент кандидатуру Мазовецкого.

Осень 1989 — осень 1991. «Солидарность» у власти. Переходный период

Первое правительство «Солидарности». Экономическая «шокотерапия»

24 августа 1989 года сейм утвердил Тадеуша Мазовецкого на посту премьер-министра. 12 сентября получил вотум доверия сформированный Мазовецким совет министров ПНР. ИЗ 24 членов нового кабинета 12 представляли «Солидарность», 7 — вступившие в коалицию с «Солидарностью» ОКП и ДП, один был беспартийным и только 4 состояли в ПОРП.

За «Солидарностью» остался мозговой центр экономических преобразований и социальной политики (вице-премьер по экономике и министр финансов Лешек Бальцерович, министр труда Яцек Куронь, министр промышленности Тадеуш Сирийчик, министр планирования Александр Пашиньский). Коммунисты первоначально сохраняли силовые структуры (МВД — генерал Кищак, министерство обороны — Флориан Сивицкий), внешнеэкономические связи (министр Мариан Свенцицкий) и транспорт (министр Франсишек Виладек). ОКП получила контроль над министерствами сельского хозяйства, юстиции, здравоохранения (соответственно — Чеслав Яницкий, Александр Бентковский, Анджей Косиняк-Камыш). ДП досталось, в частности, министерство внутреннего рынка (Александр Мацкевич). Министром иностранных дел стал формально беспартийный, но близкий к «Солидарности» и костёлу Кшиштоф Скубишевский.

Формально состав кабинета выглядел относительно сбалансированным. Малочисленность представителей ПОРП теоретически компенсировалась значимостью занимаемых ими постов (кроме того, силовые министерства находились в подчинении президента Ярузельского). Однако в реальности генералы Кищак и Сивицкий были поставлены в жёсткие рамки и практически не могли проводить политику, в чём-либо противоречащую курсу «Солидарности». 6 июля 1990 года Кищак и Сивицкий покинули совет министров. Министром внутренних дел стал эксперт «Солидарности» Кшиштоф Козловский, министром обороны — вице-адмирал Петр Колодзейчик, бывший главнокомандующий ВМФ ПНР, состоявший в ПОРП, но не ориентированный на партаппарат.

Самыми влиятельными членами правительства были Мазовецкий, Бальцерович, Куронь, Скубишевский. Основные проблемы Польши 1989—1990 концентрировались в экономической сфере. Соответственно, главным направлением правительственной политики являлись «шокотерапевтические» экономические реформы. Высокий уровень общественного доверия к правительству «Солидарности» позволил избежать массовых протестов в первые месяцы болезненных преобразований. (Попытки ВСПС во главе с Миодовичем организовать антиправительственные демонстрации не получили развития.) Важную роль сыграла активная деятельность министра труда Яцека Куроня (бывшего диссидента) по смягчению социальных последствий финансовой политики Лешека Бальцеровича (бывшего члена ПОРП). Однако социальное недовольство резко проявилось в ходе президентских и парламентских выборов 1990—1991.

Реформы Бальцеровича сравнительно быстро стабилизировали финансовую систему Польши и создали условия для глубоких структурных преобразований. В то же время они засвидетельствовали отход «Солидарности» от солидаристских и самоуправленческих идей профсоюза 1980-х годов. В новых условиях Лех Валенса декларировал переход от социализма к капитализму. Эта эволюция была отвергнута частью профсоюзного актива. Поскольку антисоциальные черты проявились непосредственно после договорённостей круглого стола, был сделан вывод: политика Бальцеровича есть следствие сговора с коммунистами. Новая профсоюзная оппозиция во главе с щецинским ветераном «Солидарности» Марианом Юрчиком с лета 1989 консолидировалась в объединении Солидарность 80 и вновь выступила под популистскими лозунгами рабочего протеста.

Рубеж 1989—1990. Упразднение ПНР и ПОРП и возникновение новой Польши

29 декабря 1989 года поправки в конституцию закрепили уже свершившуюся в реальности смену общественно-политического строя Польши:

• был устранён тезис о руководящей роли партии (аналог статьи 126 конституции СССР 1936 и статьи 6 конституции СССР 1977)

• утверждён принцип политического плюрализма

• польское государство провозглашено демократическим и правовым

• гарантировано право частной собственности и предпринимательства

• изъято положение о дружбе с СССР как основе внешней политики

• название «ПНР» (Polska Rzeczpospolita Ludowa) заменено на «Республика Польша» (Rzeczpospolita Polska)

• к изображению орла на гербе добавлена традиционная корона

Закон от 29 декабря о внесении поправок в конституцию Польши принято считать началом Третьей Речи Посполитой. (Хотя официально конституция Республики Польша была принята лишь весной 1997 года.)

26-27 января 1990 года XI съезд ПОРП принял решение о самоликвидации партии. 45-летнее правление коммунистов в Польше ушло в историю.

Вынести знамя.
Мечислав Раковский, заключительное слово на XI съезде ПОРП

28 января была учреждена партия — Социал-демократия Республики Польша (СДРП; ныне — Союз демократических левых сил, СДЛС). Новая партия переняла кадры бывшей ПОРП, но сменила коммунистическую идеологию на формально социал-демократическую и отказалась от притязаний на тотальную власть.

Посткоммунистические объединения превратились в партии людей прежнего режима, объединённых общностью биографии и боязнью декоммунизации.
Адам Михник

Таким образом, на рубеже 1989—1990 коммунистическая партия ПОРП и номенклатурное государство ПНР перестали существовать. Десятилетняя борьба профсоюза «Солидарность» в этом отношении увенчалась полным успехом.

«Солидарность» в 1990—1995. Президентство Леха Валенсы

1990. Прессинг Валенсы. Победа на президентских выборах. Раскол «Солидарности»

Стремительные перемены второй половины 1989 года превратили решения «круглого стола» в явный политический архаизм. Ещё 10 февраля 1990 года Валенса призывал к умеренности, поддерживал правительство Мазовецкого, примирительно отзывался об СДРП, отклонял идею досрочных выборов в сейм и сенат, высказывал опасения в связи с превращением «Солидарности» в монопольную политическую силу.

Но уже 15 февраля группа руководителей «Солидарности» во главе с Валенсой предъявило кабинету Мазовецкого претензии за недостаточно энергичную антиноменклатурную политику. С весны 1990 «Солидарность» развернула кампанию мощного прессинга, требуя переизбрания президента, парламента и местных органов власти. Этому способствовало триумфальное избрание Валенсы председателем «Солидарности» на II съезде профобъединения 20-25 апреля в Гданьске.

Муниципальные советы были переизбраны 27 мая 1990 года. Гражданские комитеты «Солидарности» получили более 53 % голосов, СДРП — менее 3 %. Эти выборы продемонстрировали две тенденции:

• сохранение за «Солидарностью» доминирующего влияния

• резкий спад общественной активности и политического энтузиазма (явка едва превысила 42 %), вызванный социальными издержками реформ Бальцеровича

При этом «Солидарность» переставала быть единой общественно-политической силой. Происходил всё более явный раскол по линии lewica — prawica: между либерально-социалистическим и консервативно-католическим течениями. Наиболее видным деятелем левого крыла был Адам Михник, правого — Ярослав Качиньский. Лех Валенса формально оставался «над схваткой», но фактически ориентировался вправо.

Конкретные разногласия касались отношения к правительству Мазовецкого. Левые в общем и целом поддерживали его курс, в том числе т. н. концепцию gruba kreska, gruba linia («жирная черта»). Этот термин, произнесённый Мазовецким в речи перед сеймом 24 августа 1989, означал готовность отвечать за собственные действия, но не за провальную политику предшественников. Однако правые оппоненты истолковали выражение как намерение «отсечь прошлое», избавив коммунистическую номенклатуру от ответственности за совершённые преступления и за тяжёлое положение страны.

24 июня 1990 года на заседании Гражданского комитета «Солидарности» произошёл жёсткий публичный конфликт между Михником и Качиньским. Обозначилась ориентация правых на конфронтацию и политическую месть (вопреки договорённостям в Магдаленке и за Круглым столом), а также склонность к популистской критике кабинета Мазовецкого. Левые противопоставляли этому установки на компромисс, максимальную деидеологизацию политики и последовательную поддержку правительства. Оформление раскола стало вопросом времени.

12 мая 1990 года братья Ярослав и Лех Качиньские учредили Соглашение центристских сил (PC) — правоцентристскую партию христианско-демократического толка. Партия выступила с жёстких антикоммунистических позиций, потребовала отстранения генерала Ярузельского с президентского поста и отставки правительства Мазовецкого как недостаточно энергичного в декоммунизации. Валенса формально не вступил в партию, однако всячески демонстрировал свою близость к ней. Соглашение центристских сил сделалось центром притяжения польской «правицы» и впоследствии создало основу для Избирательной акции «Солидарность» (AWS), а затем — для партии Право и справедливость.

16 июля 1990 Адам Михник, Яцек Куронь, Бронислав Геремек, Владислав Фрасынюк, Збигнев Буяк инициировали создание социал-либеральной партии Гражданское движение – Демократическое действие (ROAD). Партия стояла на платформе, сформулированной Михником, и поддерживала Мазовецкого. Впоследствии ROAD преобразовалась в Союз свободы, а в дальнейшем эта тенденция проявилась в Гражданской платформе.

Кроме того, 4 августа 1990 группа убеждённых социалистов «Солидарности» во главе с Каролем Модзелевским, Рышардом Бугаем и Яном Юзефом Липским объявила о создании организации Солидарность труда. Эта политическая ассоциация была призвана объединить левых социал-демократов как из «Солидарности», так и из бывшей ПОРП.

17 сентября 1990 года — в десятую годовщину своего избрания председателем Национальной координационной комиссии создававшейся тогда «Солидарности» — Лех Валенса объявил о своём намерении баллотироваться на пост президента Польши. Базой его политической поддержки стало PC. Аналогичное намерение высказал Тадеуш Мазовецкий, опорой которого сделалось ROAD. Таким образом, первые свободные выборы главы Третьей Речи Посполитой приняли форму первого столкновения различных течений «Солидарности». (Кандидаты СДРП, Польской крестьянской партии и Конфедерации независимой Польши не могли реально претендовать на победу).

Первоначально опросы общественного мнения указывали на преимущество Мазовецкого. Однако агрессивная предвыборная кампания Валенсы, неожиданный фактор Станислава Тыминьского и объективный рост недовольства в связи с трудностями реформ изменили ситуацию. Уже в первом туре 25 ноября 1990 Валенса вышел на первое место, получив почти 40 % голосов. Сенсацией выборов стала неудача Мазовецкого, собравшего лишь 18 % и не прошедшего во второй тур.

9 декабря 1990 года Валенса получил почти 75 % и был избран президентом Польши. 22 декабря он официально вступил в должность. 12 января 1991 года Лех Валенса назначил новым премьер-министром экономиста Яна Кшиштофа Белецкого.

Поражение Мазовецкого явило собой отвержение обществом социально-экономической политики, связанной с именем Лешека Бальцеровича. Однако Бальцерович сохранил свой пост и в новом правительстве Белецкого. В социально-экономическом курсе не произошло сколько-нибудь заметных перемен. В сфере же общественно-политической усилились правоконсервативные и клерикальные тенденции. Ярослав Качиньский возглавил канцелярию президента, Лех Качиньский — президентское Бюро национальной безопасности.

По итогам 1990 года «Солидарность» укрепила своё политическое доминирование. Под контроль движения перешли все министерства, включая силовые, местные органы власти, высший государственный пост — президентство. Из государственных институтов, унаследованных от ПНР, оставался лишь «договорной сейм». Бывшая ПОРП перешла в оппозицию и была крайне ослаблена. Но ценой этих успехов стали острые внутренние конфликты и необратимый раскол.

1991. Социальное разочарование, избирательная неудача

Баллотируясь в президенты, Валенса подал в отставку с поста председателя «Солидарности». 23-24 февраля 1991 года был созван III съезд профсоюза, избравший председателем Мариана Кшаклевского (технолог-металлург, доктор наук, организатор ячейки «Солидарности» в Польской академии наук).

Несколько ранее, в начале февраля, Всепольская комиссия обсуждала вопрос о всеобщей забастовке. Причиной явился отказ правительства Белецкого, как прежде кабинета Мазовецкого, отменить жёсткий антиинфляционный налог на зарплату, унаследованный от последних правительств ПОРП.

«Солидарность» поддерживала Валенсу, однако отсутствие перемен в социально-экономической политике провоцировало недовольство и протесты. В марте 1991 большая группа шахтёров явилась к Бельведерскому дворцу и потребовала разговора с президентом. К шахтёрам вышел Валенса, возникла перепалка. Глава государства признал, что изменить положение не удаётся, но сослался на кратковременность своего пребывания на высшем государственном посту.

22 мая «Солидарность» провела всепольский день социального протеста (демонстрации, кратковременные забастовки). 11 июля было принято решение выдвинуть профсоюзный список на предстоящих выборах в сейм. Социальные проблемы квалифицировались как следствие недостаточной демократичности политической системы — существования «договорного сейма», избранного в ПНР. Тем временем сейм, большинство в котором было зарезервировано за членами бывшей ПОРП, принял новый закон о здравоохранении, демонополизировавший сферу медицинских услуг. 21 августа «Солидарность» потребовала индексировать зарплату в госсекторе.

27 октября состоялись первые свободные парламентские выборы. «Договорной сейм» прекратил существование. Итоги голосования продемонстрировали глубокую апатию общества и рост оппозиционный настроений — следствие «шокового» варианта реформ. Одновременно проявился политический раскол «Солидарности» и чрезвычайная фрагментация польской политики.

Явка составила только 43,2 %. Наибольшее количество голосов — всего около 12 % — получила Демократическая уния (либеральные сторонники экс-премьера Мазовецкого). На второе место вышла коалиция, возглавляемая СДРП — почти 12 % (социал-демократическая трансформация ПОРП под руководством Александра Квасьневского и Лешека Миллера быстро дала результат). Правоклерикальная «Католическая избирательная акция» и Соглашение центристских сил (партия братьев Качиньских, консервативные сторонники Валенсы) собрали в совокупности более 17 %. Непримиримо антикоммунистическая и националистическая КНП получила 7,5 %. Почти столько же собрал Либерально-демократический конгресс (партия премьера Белецкого, либеральные сторонники Валенсы). Польская крестьянская партия - Народное соглашение, созданная при участии Сельской Солидарности, получила 5,5 %. Список профсоюза «Солидарность» — немногим более 5 %. Около 2 % избирателей проголосовали за социалистов из Солидарности труда. Радикально-протестная Солидарность 80 потерпела поражение, собрав всего 0,1 %.

Создалась парадоксальная ситуация. Политические силы, происходившие из «Солидарности» в совокупности собирали более 50 % (правда, это составляло лишь немногим более одной пятой всех польских избирателей). Но они враждовали друг с другом жёстче, нежели с СДРП. Непосредственно же профсоюз «Солидарность» — когда-то 10-миллионный — пользовался поддержкой лишь полумиллиона избирателей. Во многом это было связана с очевидным отходом от идей самоуправляемой республики 1980—1981.

1992. Правительство Ольшевского. Упущенные возможности

Валенса предпринял попытку консолидировать свою политическую базу. Премьер-министром был назначен популярный деятель Ян Ольшевский — известный юрист, давний участник оппозиционного движения, активист КОС-КОР и «Солидарности» 1980-х, адвокат Яцека Куроня и семьи Попелушко. В молодости Ольшевский был диссидентом-социалистом, близким к Куроню. Впоследствии он эволюционировал вправо, и в начале 1990-х состоял в Соглашении центристских сил.

Правительство Ольшевского, состоявшее из консервативных центристов, национал-клерикалов и представителей крестьянской партии, скорректировало курс в соответствии с установками и «Солидарности». Был немедленно отправлен в отставку министр финансов Лешек Бальцерович, анонсированы социальные программы, приостановлена приватизация. Активизировались профсоюзные ячейки и политизированные группы в промышленных коллективах. 29 мая правительство подписало с «Солидарностью» выгодное профсоюзу соглашение о порядке урегулирования трудовых споров.

Развернулась кампания декоммунизации. Из армии и МВД вычищались лица, прежде связанные с ПОРП. Ольшевский вознамерился предать гласности полный перечень секретных сотрудников СБ ПНР, устранив их из политической жизни. Появились признаки своеобразного ренессанса ранней «Солидарности».

Антилиберальная экономическая политика встречала резкое сопротивление партий Мазовецкого и Белецкого. Воинствующий антикоммунизм крайне беспокоил СДРП. Возник антиправительственный альянс либералов с бывшими коммунистами. Когда к этому противоборству добавился конфликт Яна Ольшевского с Ярославом Качиньским (столкновение персональных амбиций), правительство потеряло парламентское большинство. Валенса, настроенный к Ольшевскому в целом позитивно, не поддерживал жёсткую позицию премьера в разоблачении бывших коммунистов и в скорейшем выводе из Польши российских войск без совместной приватизации военного имущества.

5 июня 1992 года Ольшевский подал в отставку. Так был упущен шанс восстановить влияние «Солидарности» и проводить близкую профсоюзу политику. На IV съезде «Солидарности» 11-14 июня 1992 года Ольшевский демонстративно присутствовал среди почётных гостей.

1992—1993. Правительство Сухоцкой. Экономическая стабилизация, политическое разочарование

Валенса попытался создать устойчивое коалиционное правительство из партий Мазовецкого, Белецкого, крестьянской и даже КНП. Однако лидер крестьянской партии Вальдемар Павляк за месяц не смог сформировать кабинет.

Правительство было создано 11 июля 1992 года во главе с Ханной Сухоцкой, представлявшей Демократический союз Тадеуша Мазовецкого. В его состав вошли либералы из обеих партий — «про-» и «антиваленсовской» — «крестьяне» и национал-католики. Одно министерство — планирования и строительства — получил даже представитель Унии труда, социал-демократического ответвления «Солидарности», учреждённого на основе Солидарности труда («группа Модзелевского-Бугая-Буяка») и реальных социал-демократов из бывшей ПОРП («группа Фишбаха»). Пост министра труда и социальной политики снова занял Яцек Куронь. Правительство Сухоцкой сумело на короткое время реинтегрировать большинство течений расколовшейся «Солидарности».

Сформировать такое правительство удалось при активном посредничестве авторитетного сенатора Яна Рулевского, в 1980—1981 председателя быдгощского профцентра. Кабинет Сухоцкой был воспринят как подтверждение монополии «Солидарности».

На период деятельности этого правительства пришлось «послешоковое» восстановление и начало экономического роста в Польше. Но именно стабилизация положения утвердила левую оппозицию в претензиях на власть. С другой стороны правый социал-популизм профсоюза «Солидарность» также способствовал перманентному противостоянию с правительством.

30 августа 1992 профсоюз инициировал коллективный спор с кабинетом по социальному законодательству. «Солидарность» требовала согласования приватизационных решений, отмены налога на зарплату, дотаций предприятиям тяжёлой промышленности. 14 декабря «Солидарность» провела двухчасовую общенациональную предупредительную забастовку протеста против закрытия нерентабельных шахт в Валбжихском районе Нижней Силезии. Соглашение между правительством и забастовочными комитетами было достигнуто 31 декабря, дотации на реструктуризацию выделялись с 15 апреля 1993 года. Под давлением «Солидарности» 7 января 1993 правительство согласилось на компенсационные выплаты в связи ростом дороговизны.

Практически одновременно, 15 декабря, президиум Всепольской комиссии «Солидарности» выступил с законодательной инициативой о признании ПОРП преступной организацией. Социальный популизм и антикоммунизм в политике профсоюза составляли неразрывное единство.

22 февраля правительство, профсоюзы («Солидарность», ВСПС, «Солидарность-80») и объединение польских работодателей согласовали статус государственного предприятия, гарантировавший расширенные профсоюзные права в госсекторе. Тем временем правительство готовило программу масштабной приватизации. Этот курс поддерживала в парламенте левая оппозиция. Бывшие функционеры ПОРП обладали сильными позициями в административном аппарате и могли рассчитывать на преференции в приватизационном процессе.

5 мая по призыву профсоюза началась забастовка на госпредприятиях, 19 мая забастовали работники частных компаний. Депутаты «Солидарности» в сейме внесли резолюцию о вотуме недоверия правительству. Ханна Сухоцкая подала в отставку, однако президент Валенса отклонил её просьбу, объявил о роспуске парламента и назначил досрочные выборы в сейм и сенат. 25-27 июня 1993 года V съезд «Солидарности» выдвинул кандидатов профсоюза. Валенса, к тому времени рассорившийся с Качиньскими (со временем этот конфликт дошёл до крайней степени взаимного ожесточения), основал Беспартийный блок поддержки реформ — с явной аллюзией к Беспартийному блоку сотрудничества с правительством времён правления Пилсудского.

Выборы 19 сентября 1993 принесли сокрушительное поражение почти всем политическим силам, происходящим от «Солидарности». Лишь партия Мазовецкого сохранила позиции, получив около 10,5 % (74 депутата в сейме из 460) и левоцентристская Уния труда собрал 7,3 % (41 депутат). Почти 5,8 % проголосовали за праворадикальную КНП (22 мандата). Блок Валенсы получил 5,4 % и провёл всего 16 депутатов. Консерваторы Качиньских, либералы Белецкого, республиканское движение Ольшевского, профсоюзный список «Солидарности», крестьянская партия «Сельской Солидарности» не набрали 5 % и не попали в сейм. Зато 20,4 % получил Союз демократических левых сил во главе с СДРП (бывшей ПОРП). 15,4 % поддержали Польскую крестьянскую партию (бывшую ОКП). Особенности польской избирательной системы обеспечили этой коалиции почти две трети мест в сейме и почти три четверти в сенате.

К осени 1993 главные социально-экономические трудности были в основном преодолены. Успех бывшей ПОРП был обусловлен не ими, а массовым раздражением из-за политических скандалов. При этом в качестве провоцирующего фактора воспринимался лично президент. Характерно, что поражение потерпели партии, ассоциируемые с Валенсой, тогда как происходящие от «Солидарности», но оппозиционные Валенсе Демократическая уния и Уния труда показали сравнительно удачные результаты. Вновь сказался и фактор политической раздробленности правых наследников «Солидарности», тогда как левые силы выступили единым фронтом.

1994—1995. «Солидарность» против левого правительства

Коалиционное правительство крестьянской партии и бывшей ПОРП сформировал Вальдемар Павляк. В марте 1995 его сменил представитель СДРП Юзеф Олексы, бывший министр «по сотрудничеству с профсоюзами» в последнем правительстве ПОРП. Пост министра труда и социальной политики занял бывший член политбюро Лешек Миллер, занимавший особенно враждебную позицию в отношении «Солидарности». Он стал одним из наиболее влиятельных членов кабинета. Яцек Куронь характеризовал Миллера как «гранату с сорванной чекой». Происходившее воспринималось как номенклатурный реванш. В то же время с именем Миллера — впоследствии главы правительства — связывалось ускорение капитализации экономики и проамериканский внешнеполитический курс.

Политико-идеологическое отчуждение способствовало росту социальных конфликтов. 1994 год стал период наиболее интенсивных после 1988 протестных выступлений «Солидарности».

9 февраля 1994 года в Варшаве состоялась крупная протестная манифестация. «Солидарность» требовала от правительства скрупулёзного соблюдения ранее подписанных соглашений. 14 февраля волна акций протеста прокатилась по сотням крупных заводов. Через два месяца правительство согласилось отменить налог на зарплату и создать постоянно действующую трёхстороннюю комиссию. Однако «Солидарность» продолжила протестную кампанию. 25 апреля начались забастовки в угольной и горнодобывающей промышленности. Требования носили сугубо социальных характер, но накал противостояния поддерживался политической враждебностью.

27 мая состоялся 40-тысячный марш «Солидарности» в Варшаве. 31 августа в Гданьске отмечалось 14-летие событий 1980 года. Лех Валенса и Мариан Кшаклевский выступили перед памятником рабочим, погибшим в 1970. 22 сентября демонстрация «Солидарности» в Катовице потребовала судебного возмездия офицерам ЗОМО, командовавшим расстрелом 16 декабря 1981.

29 сентября — 2 октября 1994 года VI съезд «Солидарности» принял жёсткую политическую резолюцию:

Нынешнее правительство наносит ущерб Польше и её гражданам. Мы считаем, что для блага страны правительство должно прекратить свою деятельность.

6 декабря президиум Всепольской комиссии выразил протест в связи с правительственным решением восстановить пенсионные привилегии ветеранов СБ ПНР. 16 декабря состоялась массовая протестная акция.

С конца 1994 «Солидарность» развернула массированную кампанию за индексацию заработной платы в госсекторе соответственно росту инфляции. 3 января 1995 года правительство вынуждено было подписать с профсоюзом соответствующее соглашение. 11 января «Солидарность» потребовала направить на социальные нужды имущество ВСПС, переданное прокоммунистическим профсоюзом в 1982 году, при военном положении. 27 февраля «Солидарность» провела серию манифестаций против заявленного правительством сокращения государственного оборонного заказа.

8-11 июня 1995 года в Гданьске прошёл VII съезд «Солидарности». Делегаты осудили «неолиберальную политику посткоммунистической власти» особенно программы приватизации и коммерциализации госпредприятий в интересах бывшей номенклатуры ПОРП. Наступательный курс руководства получил одобрение съезда. Мариан Кшаклевский вновь был избран председателем профсоюза. Президент Валенса присутствовал в качестве гостя.

Выборы 1995. Уход Валенсы с президентского поста

Осенью 1995 истекал президентский мандат Леха Валенсы. В первом туре выборов 5 ноября 1995 года при явке избирателей более 64 % участвовали 13 кандидатов:

• Лех Валенса, президент Польши

• Александр Квасьневский, кандидат Союза демократических левых сил

• Яцек Куронь, представитель Союза свободы (трансформированный Демократический союз)

• Ян Ольшевский, лидер консервативного Движения за Республику

• Вальдемар Павляк, премьер-министр, лидер Польской крестьянской партии

• Тадеуш Зелиньский, представитель Союза труда

• Ханна Гронкевич-Вальц, председатель Национального банка, представитель христианских демократов

• Януш Корвин-Микке, консервативный монархист и либеральный экономист

• Анджей Леппер, лидер фермерского профсоюза, представитель левопопулистского Союза самообороны

• Ян Петржак, певец, музыкант и сатирик эпатажного толка

• Тадеуш Козлук, адвокат-правозащитник

• Казимеж Пиотрович, медицинский технолог

• Лешек Бубель, ювелир-бизнесмен

6 кандидатов представляли актив «Солидарности» 1980-х (Валенса, Куронь, Ольшевский, Зелиньский, Гронкевич-Вальц, Корвин-Микке), 2 — правящие круги ПНР (Квасьневский, Павляк), остальные 5 выражали эпатажно-популистские формы протеста.

Наибольшее количество избирателей — 35,1 % — проголосовали за Александра Квасьневского. Лех Валенса собрал 33,1 %. Яцек Куронь — 9,2 %. Ян Ольшевский — 6,9 %. Вальдемар Павляк — 4,3 %. Тадеуш Зелиньский — 3,5 %. Ханна Гронкевич-Вальц — 2,8 %. Януш Корвин-Микке — 2,4 %. Анджей Леппер — 1,3 %. Ян Петржак — 1,1 %. Тадеуш Козлук — 0,15 %. Казимеж Пиотрович — 0,07 %. Лешек Бубель — 0,04 %.

Таким образом, носители традиций «Солидарности» в совокупности получили более 57 % голосов. Однако раздробленность этих сил вывела в лидеры кандидата бывшей ПОРП.

Перед вторым туром 19 ноября Всепольская комиссия «Солидарности» призвала голосовать за Валенсу. Однако 51,72 % избирателей (при высокой 68%-ной явке) отдали голоса Квасьневскому. Валенса собрал 48,28 %. Последующие социологические исследования показали, что перевес Квасьневскому обеспечили самые молодые избиратели — уже не связанные с традицией «Солидарности», но привлечённые либерально-динамичным имиджем бывшего партийного специалиста по молодёжной тематике.

За Квасьневского голосовали те, кто не знал дубинок и водомётов.
Лех Валенса

После выборов стало известно, что Александр Квасьневский декларировал ложные данные о своём образовании: заявление об окончании им Гданьского университета в 1978 году не соответствовало действительности. Однако этот подлог был признан не повлиявшим на исход голосования и оставлен без последствий.

Победа Квасьневского не означала «возвращения коммунистов к власти». Новый президент олицетворял эволюцию ПОРП от марксистско-ленинской идеологии к неолиберальной политике. Однако избрание президентом представителя СДЛС заметно изменило внутриполитические расклады в пользу кадров бывшей ПОРП и явилось серьёзным поражением «Солидарности», в том числе на символическом уровне.

6 декабря Всепольская комиссия «Солидарности» поставила под сомнение итог президентских выборов. 23 декабря состоялась официальная инаугурация Квасьневского. 10 января 1996 года президиум заявил о «кризисе государства» и призвал к борьбе за отстранение от власти Союза демократических левых сил.

В целом за период 1990—1995 годов «Солидарность» пережила следующие изменения:

• отсоединение наиболее политизированных групп, преобразование их в политические партии

• идеологическая консолидация профсоюза на правоконсервативной основе, изживание социалистических и спад либеральных тенденций

• снижение политического влияния (серия расколов и электоральных неудач) при сохранении влияния социального (сильные профорганизации, массовые забастовки и демонстрации, популярные социальные требования).

1996—2005. «Солидарность» при президентстве Квасьневского

1996. Перегруппировка сил

По состоянию на начало 1996 года посткоммунистические силы обладали большинством в парламенте, контролировали правительство и президентский пост. Поражение 1995 года стимулировало социально-политическую мобилизацию «Солидарности». Профсоюз поставил перед собой двуединую задачу:

• лишить СДЛС парламентского большинства и правительственной власти

• сохранить промышленные коллективы, предотвратить запланированные властями банкротства крупнейших предприятий

19 января 1996 года представители «Солидарности» встретились с руководством судостроительной отрасли и региональных властей Гданьска и Щецина. Профсоюз заявил о категорическом несогласии с планами банкротства и приватизации судоверфей. Два месяца спустя президиум Всепольской комиссии предложил свой план реструктурирования Гданьской судоверфи.

8 августа районный суд Гданьска объявил банкротом Гданьскую судоверфь. Однако коллектив, хотя значительно сократился, не прервал производственный процесс. «Солидарность» оспорила вердикт и объявила сбор пожертвований.

С февраля по октябрь в сейме продолжалось обсуждение ответственности за введение военного положения. Голосами левого большинства сейм констатировал его законность (санкция тогдашнего сейма ПНР) и оправданность (предотвращение советской интервенции). «Солидарность» повела в этой связи массированную кампанию протеста, добиваясь осуждения виновных в событиях декабря 1981 и декабря 1970.

10 мая 1996 удалось добиться принятия закона о возвращении профсоюзу имущества, конфискованного в период военного положения.

В июне началось формирование электорально-политической структуры профсоюза — Избирательной акции «Солидарность» (AWS). Председателем AWS стал Мариан Кшаклевский. 26-28 июня VIII съезд профобъединения принял решение об участии в парламентских выборах, осудив «антирабочую и антипрофсоюзную» политику левых властей. 31 августа в Варшаве 60 тысяч демонстрантов отметили 16-летие «Солидарности».

7 марта 1997 года в Варшаве произошли столкновения активистов «Солидарности» с полицией — рабочие оборонной и авиационной промышленности протестовали перед зданием парламента. 12 марта 2 тысячи рабочих Гданьской судоверфи перекрыли центральные магистрали города и железнодорожные пути. 18 марта «Солидарность» провела общенациональную предупредительную забастовку в поддержку гданьских судостроителей.

В то же время оппозиционный профсоюз фактически поддержал внешнюю политику правительства, одобрив 26 марта 1997 курс на вступление Польши в НАТО и Европейский союз.

Крупным политическим успехом «Солидарности» стало принятие новой конституции. 2 апреля новый Основной закон Польши был вотирован сеймом, а 25 мая утверждён на всенародном референдуме. (До того формально Польша жила по реформированной в конце 1989 конституции ПНР и переходной «Малой конституции» 1992.) Новая конституция Польши содержала ряд принципиальных для «Солидарности» положений: гарантии профсоюзных прав в демократическом обществе, упоминание христианского наследия польской нации, уважение к традиции Второй Речи Посполитой, принципы «общего блага» (соответствует католическому социальному учению), социальной справедливости, субсидиарности.

1997. Реванш «Солидарности»

21 сентября 1997 года состоялись парламентские выборы. Избирательная акция «Солидарность» одержала убедительную победу, получив около 34 % голосов. Две другие партии «пост-Солидарности» — либеральный Союз свободы Тадеуша Мазовецкого, Лешека Бальцеровича, Бронислава Геремека и консервативное Движение польской реконструкции Яна Ольшевского — собрали соответственно более 13 % и 5,5 %. (Социал-демократический Союз труда на этот раз не прошёл в парламент, а центристский блок Валенсы уже не существовал.) Коалиция AWS и Союза свободы располагала большинством и в сейме, и в сенате. В зале парламентских заседаний был установлен католический крест.

В то же время избирательные потери СДЛС оказались не очень значительны. Партия президента Квасьневского получила 27 % вместо 30 % в 1993 (более серьёзное поражение потерпела Польская крестьянская партия — 7,3 % вместо 15 %). Экономическое развитие страны шло успешно, рост ВВП превышал 6 %, серьёзных нарушений демократических норм не происходило, активно разворачивалась европейская интеграция.

Новое правительство возглавил инженер-химик Ежи Бузек, руководящий активист «Солидарности» с 1980. Пост министра внутренних дел и администрации занял бывший автомеханик Януш Томашевский, представитель популистского крыла «Солидарности», интернированный в 1982. Министерство труда и социальной политики возглавил Лонгин Комоловский, в молодости рабочий щецинской судоверфи, участник забастовок начала 1970-х («стачки Балюка») и столкновений с ЗОМО декабря 1981, активист подпольной «Солидарности». От Союза свободы в правительство вернулись Лешек Бальцерович (вице-премьер по финансам) и Ханна Сухоцкая (министр юстиции), министром иностранных дел стал Бронислав Геремек. Мариан Кшаклевский отказался войти в кабинет, но как лидер правящей партии оказывал определяющее влияние на его политику. Именно Кшаклевский рассматривался теперь как ведущий политик Польши. Реванш «Солидарности» носил подчёркнуто демонстративный характер.

19-20 декабря IX съезд «Солидарности» разработал программные установки для AWS и правительства Бузека. 11 февраля 1998 года тезисы были уточнены и систематизированы Всепольской комиссией. Речь шла о государственной помощи промышленным предприятиям, изъятии активов у структур, происходящих от бывшей ПОРП, наращивании социальных программ и уголовном преследовании за расправы военного положения.

1998—1999. «Солидарность» и правительство AWS: поддержка и противоречия

Эффективность правительства Бузека подрывалась противоречиями в правящей коалиции. Популистская линия AWS трудно согласовывалась с либеральной финансовой политикой Бальцеровича и приватизационной ориентацией Сухоцкой. В 2000 году коалиция распалась, и представители Союза свободы покинули правительство (Бальцерович возглавил Национальный банк Польши).

Недовольство вызывали также планы административной реформы, воспринятые как попытка установить политический контроль AWS над местными властями. Утверждение парламентом конкордата с Ватиканом спровоцировало в светской части общества опасения клерикализации. Акцентирование вопроса об уголовном преследовании ответственных за военное положение воспринималось как разжигание политических страстей и подрыв сложившегося на фоне экономического подъёма общественного консенсуса.

24 сентября — 25 сентября 1998 X съезд «Солидарности» на безальтернативной основе (чего не бывало при Валенсе) переизбрал председателя Кшаклевского. Наблюдатели характеризовали это как проявление авторитарно-вождистской тенденции в профсоюзе.

Усилились консервативно-католические мотивы в профсоюзной политике. 16 октября 1998 года «Солидарность» направила в Ватикан рабочую делегацию на празднование 20-летия понтификата Иоанна Павла II. В сентябре и декабре 1999 года в Польше проходили европейские конференции правоцентристских партий и антикоммунистических организаций.

18 декабря 1998 парламент утвердил закон об Институте национальной памяти, отклонив вето президента Квасьневского. Институт стал важным инструментом антикоммунистической политики.

С начала 1999 года «Солидарность» усилила социальные кампании. Парламентский клуб AWS вновь поставил вопрос о переходе на 40-часовую 5-дневную рабочую неделю. Это требование выдвигалось «Солидарностью» с 1980 года. В марте 1999 организации «Солидарности» приняли активное участие в кампании заключения коллективных договоров на предприятиях.

Летом произошло резкое обострение социальной ситуации в связи с планами банкротства крупного оборонного предприятия — радомского завода Łucznik. Профсоюзы, прежде всего «Солидарность», возлагали ответственность за сложившуюся ситуацию на администрацию предприятия и региональные власти. В конце июня дошло до уличных столкновений заводских активистов с полицией. Правительство заняло двусмысленную позицию: предприятие являлось государственным, полиция выполняла приказы вышестоящего начальства, премьер же Бузек высказывался в поддержку протестующих демонстрантов. Данный конфликт существенно подорвал авторитет кабинета. (Впоследствии Łucznik прошёл процедуру банкротства и был преобразован в новое предприятие).

Конфликт вокруг завода Łucznik осложнил отношения профсоюза «Солидарность» с AWS и правительством Ежи Бузека. В сентябре 1999 Всепольская комиссия «Солидарности» сформулировала список требований, которыми обусловила дальнейшую поддержку AWS. Наряду с повышением зарплат и введением второго выходного, речь шла о кардинальной смене кадров в региональных администрациях и менеджменте госкомпаний. Ежи Бузек объявил новую правительственную программу под названием Nowe otwarcie («Новое начало»; калька с Great New Begining, лозунга Рональда Рейгана в 1981). Однако уже в октябре произошёл крупный социальный конфликт в Силезии: шахтёрская профорганизация «Солидарности» блокировала железнодорожные пути. Причина заключалась в невыполнении правительственных обещаний по реформированию госсектора.

Начало 2000 года было отмечено рядом социальных актов, введённых в действие по инициативе «Солидарности» (продление сроков декретного отпуска, компенсационные выплаты за замораживание зарплат и пенсий в начале 1990-х). 1-3 мая очередная польская рабочая делегация из 2,5 тысяч человек побывала в Ватикане и встретилась с Иоанном Павлом II.

В апреле Мариан Кшаклевский выдвинул свою кандидатуру на пост президента Польши. В июне решение о поддержке Кшаклевского приняла AWS. К тому времени либеральные министры от Союза свободы покинули правительство Бузека. В конце августа, в ходе ежегодных торжеств основания «Солидарности», в Гданьске прошла конференция христианско-демократических партий Европы и XII съезд профобъединения.

Поражения 2000 и 2001. Партийно-политическая трансформация «Солидарности»

8 октября 2000 года состоялись президентские выборы. Мариан Кшаклевский потерпел серьёзную неудачу, заняв лишь третье место — 15,6 %. Победу уже в первом туре одержал Александр Квасьневский, за которого проголосовали почти 54 % (явка превысила 61 %). На втором месте оказался правоцентрист Анджей Олеховский, экономический дипломат времён ПНР, министр финансов в правительстве Ольшевского. Участвовавший в выборах Лех Валенса получил немногим более 1 %. Выборы прозвучали тревожным сигналом для «Солидарности» и правых сил в целом. Большинство избирателей явно отдавали предпочтение «европейской стабильности», которая ассоциировалась теперь с посткоммунистическим СДЛС. Именно бывшая ПОРП фактически заняла в Польше 1990—2000-х нишу европейского либерализма.

13 декабря 2000 (девятая годовщина введения военного положения в 1981) XIII съезд «Солидарности» констатировал, что курс партии AWS ведёт к неминуемому поражению на предстоящих парламентских выборах. 15 мая 2001 года Всепольская комиссия приняла решение о выходе представителей «Солидарности» из территориальных структур AWS. Однако запоздалое дистанцирование от партии и правительства уже не возымело эффекта.

1 марта 2001 года сейм утвердил поправки в Трудовой кодекс. С 2003 года в Польше вводилась 5-дневная рабочая неделя при 8-часовом рабочем дне. С 2001 рабочая неделя сокращалась до 42 часов, с 2002 до 41 часа, в 2003 становилась 40-часовой. Однако этот несомненный успех «Солидарности» не был воспринят как однозначная победа, поскольку сокращение продолжительности рабочего времени сопровождалось ощутимым снижением зарплат.

На парламентских выборах 23 сентября 2001 года Избирательная акция «Солидарности» потерпела сокрушительное поражение. AWS собрала лишь 5,6 % и не прошла в парламент. Столь негативный вердикт избирателей был основан на замедлении темпов экономического роста, политических скандалах, невнятной позиции по ключевым социально-экономическим вопросам (наиболее характерный пример — конфликт вокруг завода Łucznik). Выявилось также, что события 20-30-летней давности остаются актуальными для людей старшего поколения, ветеранов антикоммунистической рабочей борьбы, но не очень значимы для молодых и аполитичных поляков, которые составляли всё большую часть избирателей. После 2001 «Солидарность» как профсоюз дистанцировалась от непосредственного участия в электорально-политическом процессе. К концу года была распущена AWS.

Впервые лишился парламентского представительства Союз свободы (немногим более 3 %). Второе издание жёсткой финансовой политики Бальцеровича не встретило понимания в обществе. В 2005 году партия прекратила самостоятельное существование.

Союз демократических левых сил (Sojusz Lewicy Demokratycznej, SLD) президента Квасьневского получил 41 % голосов (явка составила 46 %), почти половину мандатов в сейме и сенате. Этот результат стал наибольшим, но и последним успехом бывшей ПОРП. При этом победа SLD понималась не как «коммунистический реванш», а как успех «прорыночных и проевропейских» сил.

Довольно удачно выступили новые популистские организации как левого, так и правого толка. Левонационалистическая Самооборона Республики Польша (лидер Анджей Леппер собрала более 10 %, правая национал-католическая Лига польских семей (лидер Роман Гертых) — почти 8 %. Эти партии поддержали группы населения, настроенные против евроинтеграции Польши (при том, что «пост-Солидарность» и «пост-ПОРП» сходились на европейской ориентации).

Важным итогом выборов стало парламентское конституирование двух созданных в 2001 году партий — Право и справедливость (Prawo i Sprawiedliwość, PiS) и Гражданская платформа (Platforma Obywatelska, PO). «Гражданская плафторма» (лидер на тот момент — Мацей Плажиньский) добилась крупного успеха, получив 12,7 %, второе место после SLD. За «Право и справедливость» (лидеры — Ярослав Качиньский и Лех Качиньский) проголосовали 9,5 %.

Эти две партии вскоре стали основными политическими силами Польши, создав условное подобие двухпартийной системы. «Гражданская плафторма» консолидировала праволиберальные силы под лозунгами европейской демократии, поддержки предпринимательства, сдерживания профсоюзов, децентрализации управления. «Право и справедливость» объединила правых консерваторов на основе антикоммунизма, национал-католических традиций и экономического популизма. Уже в следующем электоральном цикле они оттеснили посткоммунистический SLD на третье место, а в 2011 году — на четвёртое. Именно на PO и PiS сориентировалось большинство сторонников «Солидарности» и её политической традиции.

2002—2003. Социальное наступление на левое правительство. Профсоюзная защита промышленности

Первая половина 2000-х годов ознаменовалась в Польше острой социально-политической конфронтацией. Правительства бывших коммунистов Лешека Миллера и Марека Бельки проводили фактически неолиберальную политику: максимальное урезание госрасходов, стимулирование новых форм бизнеса, интенсивная евроинтеграция. Эти меры оборачивались разрушением индустриальных структур, являвшихся оплотами «Солидарности».

Вновь проявлялся типичный «польский парадокс»: правая оппозиция выражала интересы промышленных рабочих, тогда как левое правительство — предпринимателей и «офисного класса». При этом именно Миллер являлся самым жёстким противником «Солидарности» в руководстве «пост-ПОРП». С его именем в наибольшей степени связывались авторитарные тенденции в левых кругах.

С апреля 2002 «Солидарность» развернула кампанию поддержки профсоюзного проекта реформы Трудового кодекса. Серия массовых акций достигла кульминации 26 июня и 6 августа 2002 года. В июньской варшавской демонстрации участвовали около 50 тысяч человек. В августе парламенту были предъявлены 200 тысяч подписей в поддержку проекта.

31 августа 2002 года в Любине было отмечено 20-летие трагедии 1982 года — расстрела ЗОМО мирной демонстрации протеста (погибли три человека). 14-15 сентября «Солидарность» организовала традиционное паломничество на Ясной Горе (участвовала делегация нью-йоркских пожарных — спасателей 9/11). Социальные выступления «Солидарности» по-прежнему совмещались с антикоммунистическими, антитоталитарными акциями.

26-28 сентября 2002 XV съезд «Солидарности» избрал третьим председателем профобъединения инженера-кораблестроителя Януша Шнядека, в 1981 активиста профцентра Гдыни, подпольщика при военном положении. На Мариана Кшаклевского была возложена ответственность за поражения 2000—2001 годов. Однако позиции Шнядека мало отличались от предшественника: социальный популизм, политический консерватизм, идеологическая приверженность католической доктрине.

Осенью 2002 — весной 2003 «Солидарность» добилась утверждения парламентом ряда поправок в Трудовой кодекс. Была проведена подписная кампания, собраны 650 тысяч подписей под проектом введения предпенсионных социальных льгот. Несколько тысяч активистов пикетировали парламент, требуя принять законы о предпенсионных льготах и о борьбе с безработицей.

Летом-осенью 2003 «Солидарность» провела серию забастовок и демонстраций. Сотни рабочих металлургического завода в городе Островец-Свентокшиский вышли на протестный марш. Рабочие металлургического завода в Сталёва-Воля провели оккупационную забастовку. Бастовали рабочие вагоностроительного предприятия в городе Острув-Велькопольский. В сентябре 10 тысяч шахтёров протестовали на улицах Варшавы. Все эти акции сводились к требованиям не допустить банкротства крупных предприятий угледобычи и металлургии.

22 сентября 2003 почти 50 тысяч активистов «Солидарности» участвовали в паломничестве на Ясной Горе. 22 октября Всепольская комиссия назначила на ноябрь кампанию «дней национального протеста» против антисоциальной политики правительства. 11 ноября, в День независимости Польши, трёхтысячная делегация во главе с тремя председателями — Валенсой, Кшаклевским, Шнядеком — посетила Папу Римского.

17 ноября многочисленные шахтёрские забастовки предшествовавшего периода вылились в крупнейшую за десятилетие протестную акцию — 24-часовую забастовку 35 тысяч горняков Силезии. Таков был окончательный ответ «Солидарности» на правительственные планы реструктуризации угольной отрасли через сворачивание угледобычи. 28 ноября сейм принял закон о реструктуризации, предусматривающий меры государственной поддержки шахтёров.

18 ноября более 10 тысяч человек участвовали в варшавских демонстрациях (причём к «Солидарности» впервые примкнули представители других профобъединений, включая ВСПС). 26 ноября «дни национального протеста» завершились серией пикетов и демонстраций с участием примерно 50 тысяч человек.

10 декабря более 130 железнодорожников объявили голодовку, требуя выделить бюджетное финансирование для региональных перевозок. Голодовка прекратилась 22 декабря, когда сейм проголосовал за выделение на эти цели 550 миллионов злотых (около 180 миллионов долларов).

Активные и массовые акции «Солидарности» 2003 года не способствовали подъёму польской экономики, но сильно затормозили сворачивание традиционных промышленных отраслей и помогли сохранить рабочие коллективы, в которых «Солидарность» обладала максимальным влиянием.

2004. Политическая атака на левое правительство

С начала 2004 года «Солидарность» явно взяла курс на отстранение правительства Миллера. Январское заседание Всепольской комиссии категорически отвергло план жёсткой бюджетной экономики, подготовленный кабинетом. Профсоюз сформулировал несколько ключевых установок:

• поддержка горнодобывающей, металлургической, оборонной, химической промышленности, железнодорожного транспорта

• недопущение отмены пенсионных льгот и программ поддержки малоимущих

• недопущение коммерциализации здравоохранения

• предотвращение налоговой реформы, благоприятствующей лицами с высокими доходами

• противодействие введению материальных льгот для бывших функционеров ПОРП и госбезопасности ПНР

Всепольская комиссия объявила 2004 год — Годом Ежи Попелушко:

Пусть двадцатая годовщина его мученической смерти станет временем размышлений о том, чему учил капеллан «Солидарности». Пусть все наши действия в это непростое время будут основываться на апостольском послании отца Ежи: побеждай зло добром.
Резолюция Всепольской комиссии «Солидарности» от 13 января 2004 года

Такая символика в сочетании с конкретными оценками правительственной политики означала активное противостояние.

7 апреля 10 тысяч человек прошли по улицам Щецина требуя отставки правительства, ответственного за экономическую деградацию промышленных центров. Движение было поддержано городским властями Щецина во главе с мэром Марианом Юрчиком (радикальный лидер «Солидарности» в 1980—1981, в 1989 основатель Солидарности 80).

28 апреля в Гданьске состоялась встреча руководства «Солидарности» с генеральным секретарём Европейской конфедерации профсоюзов Джоном Монксом. Фактически протестные акции получили международную поддержку. Это было серьёзным ударом по престижу правительства, поскольку партия СДЛС стремилась интегрироваться в международное социал-демократическое движение.

2 мая 2004 года, на следующий день после вступления Польши в Европейский союз, Лешек Миллер подал в отставку с поста премьер-министра. Сменивший его либеральный экономист Марек Белька (в молодости функционер вузовских организаций ПОРП) только со второй попытки сумел получить утверждение сейма (для этого потребовался сильный нажим президента Квасьневского). Становилось очевидным, что посткоммунистическое правительство в недалёком будущем вынуждено будет уйти.

29 мая XVII съезд «Солидарности» принял новый устав профсоюза, расширявший права автономных профорганизаций. Разработка нового устава длилась более 10 лет. Тем самым была реформирована прежняя централизованная структура, адекватная условиям начала 1980-х, но устаревшая в демократической стране.

31 августа в Гданьске прошла церемония 24-летия событий 1980. Лех Валенса, Мариан Кшаклевский и Януш Шнядек совместно возложили венок к памятнику павшим рабочим. 20 сентября в паломничестве на Ясной Горе участвовали 80 тысяч человек. 19 октября по стране прошли траурные мероприятия в ознаменование 20-летия гибели Ежи Попелушко.

23 декабря компания «Синергия 99» передала в дар «Солидарности» исторический конференц-зал и земельный участок на Гданьской судоверфи. На этой ноте завершался политически успешный для профсоюза 2004 год.

2005—2010. «Солидарность» и президентство Качиньского

Кончина Иоанна Павла II. 25-летний юбилей «Солидарности»

2 апреля 2005 года скончался Иоанн Павел II. В похоронах 8 апреля участвовали около 5 миллионов человек, в том числе до миллиона поляков, и среди них десятки тысяч членов «Солидарности». Лех Валенса и его жена Данута состояли в официальной государственной делегации. 19 апреля президиум «Солидарности» предложил Всепольской комиссии присвоить Каролю Войтыле почётный знак «За заслуги перед Солидарностью»:

Папа Иоанн Павел II, духовный отец польской нации и «Солидарности», стоял за истину, веру и свободу. Эта борьба порождалась социальной доктриной католической церкви. Он молился за нас и вместе с нами. Без молитвы и моральной поддержки «Солидарность» не выдержала бы испытаний военного положения, не нашла бы своего места в истории независимой Польши, Европы и мира. Мы приглашали Папу в страну, чтобы встретиться на 25-летие основания «Солидарности», мы были полны надежд и радости ожидания. Всемогущий Бог решил иначе. Но наши обязательства остаются в силе.
Обращение президиума Всепольской комиссии НСПС «Солидарность», 19 апреля 2005 года

2005 год проходил в Польше под знаком четвертьвекового юбилея «Солидарности». Это способствовало общественному подъёму и росту популярности профсоюза на фоне быстрого падения влияния правящих посткоммунистов.

Была позитивно воспринята активная позиция «Солидарности», поддержавшей работников топливной компании Orlen в трудовом конфликте с администрацией. (При этом репутация посткоммунистического правительства подрывалась коррупционно-политическим скандалом вокруг произвольного ареста в 2002 году директора Orlen Анджея Модржевского.)

21 июня Януш Шнядек в Брюсселе передал символическую копию требований августа 1980 генеральному секретарю Международной конфедерации свободных профсоюзов (МКСП) Гаю Райдеру. С 2006 года «Солидарность» входит в Международную конфедерацию профсоюзов, созданную на основе МКСП.

27 июля сейм объявил 31 августа праздничным Днём солидарности и свободы.

30-31 августа — торжественное празднование 25-летия Гданьской забастовки и основания «Солидарности». В те же дни заседает XVII съезд профсоюза. Мессу отслужил архиепископ Кракова Станислав Дзивиш, бывший личный секретарь Иоанна Павла II.

На торжествах присутствовал президент Александр Квасьневский, появившийся вместе с Валенсой. Президент с глубоким почтением отзывался об «историческом освободительном восстании поляков», но предлагал отдать должное тем деятелям ПОРП, которые «поняли дух времени и заключили соглашение с забастовщиками».

Выборы 2005. Возвращение к власти

25 сентября 2005 года в Польше состоялись парламентские выборы. Правящий СДЛС потерпел тяжёлое поражение, получив лишь 11 % (вместо 41 % в 2001 году). Сказалась антисоциальная политика правительства Миллера и коррупционные скандалы в его кабинете. Масштаб поражения «пост-ПОРП» был сопоставим с падением AWS четырьмя годами ранее.

Первое место заняли консерваторы из «Права и справедливости» (27 %), второе — правые либералы из «Гражданской платформы» (24 %). Мандаты также получили «Самооборона» (больше, чем СДЛС, 3-место), Лига польских семей (5-е место) и Польская крестьянская партия (6-место).

Поскольку провал СДЛС был заранее предрешён, основная борьба развернулась между партией Право и справедливость (PiS) и партией Гражданская платформа (PO). Обе партии происходили из «Солидарности», но консервативная PiS носит более социальный, коллективно-популистский и католический характер. Либеральная PO в большей мере ориентирована на западноевропейские модели и свободный рынок.

По результатам выборов было сформировано консервативное правительство PiS во главе с Казимежем Марцинкевичем.

На октябрь 2005 были назначены президентские выборы. Сохранявший популярность Александр Квасьневский не имел конституционного права баллотироваться на третий срок. Предполагалось, что от левых сил выдвинется экс-премьер Влодзимеж Цимошевич. Его поддерживали такие различные деятели польской «левицы», как Александр Квасьневский (действовавший глава государства), Мечислав Раковский (последний секретарь ПОРП), Кароль Модзелевский (один из основателей «Солидарности»), а также либеральные политики ещё не слившегося с «Гражданской платформой» Союза свободы. Однако Цимошевич снял свою кандидатуру после сообщения в прессе о сомнительной коммерческой операции (впоследствии суд посчитал публикацию недостоверной).

14 сентября Всепольская комиссия «Солидарности» поддержала кандидатуру консерватора Леха Качиньского, выдвинутого партией «Право и справедливость».

Первый тур выборов состоялся 9 октября. Наибольшую поддержку избирателей получил правый либерал Дональд Туск — 36,3 % (явка составила около 49,7 %). Лех Качиньский (в то время — мэр Варшавы) собрал 33,1 %. На третьем месте (более 15 %) оказался левонационалистический популист Анджей Леппер, за ним деятель СДЛС Марек Боровский (10,3 %). Восемь кандидатов, представлявших различные политические силы — от бывшей ОКП до КНП — набрали от 0,06 % до 1,8 %.

Во втором туре 23 октября 2005 года победу одержал Лех Качиньский. Он получил более 54 %, Туск — менее 46 % (при явке 51 %). Таким образом, главой государства вновь стал фактически представитель «Солидарности» — Качиньский был активистом КОС-КОР ещё в 1970-х, в августе 1980 — советником Гданьского забастовочного комитета, членом Всепольской комиссии профсоюза, близким соратником Валенсы, интернированным при военном положении. С другой стороны, диссидентом 1970-х и активистом «Солидарности» 1980-х был и Дональд Туск. «Двухпартийная система» PiS и PO эффективнее обеспечила доминирование «Солидарности», нежели прямое участие профсоюза в выборах.

Уже 26 октября избранный президент встретился с членами Всепольской комиссии «Солидарности» и заверил, что профсоюз будет его важнейшим партнёром и союзником. 29 декабря Качиньский принял руководителей «Солидарности» в президентском дворце и подтвердил, что считает себя навсегда связанным с профсоюзом.

«Правление близнецов»

Приход к власти партии Право и справедливость означал победу не всех сил, происходящих из «Солидарности», а определённого крыла — правоконсервативного национал-католического. Это направление олицетворяли братья-близнецы Лех и Ярослав Качиньские. Считается, что ведущую роль в этом тандеме играл председатель партии Ярослав, которому Лех, узнав результаты президентских выборов, отчитался о «выполнении задания».

Политика президента Качиньского строилась на консервативно-католической идеологии с сильными элементами националистического изоляционизма, антироссийской и антигерманской ксенофобии. Велась интенсивная государственная пропаганда польских «духовных скреп», насаждался культ «простого поляка» — рабочего и крестьянина, патриота и католика, ветерана «Солидарности», верного национальным традициям. Влиятельным информационным партнёром властей стало Радио Мария, польские передачи которого характеризовались особенным консерватизмом и национализмом. Представители интеллектуальных профессий вызывали подозрение как склонные к левым взглядам. Именно они, в соответствии с президентско-правительственным планом, должны были подвергнуться строгой проверке и люстрации.

При этом, несмотря на жёсткий антикоммунизм, Качиньские подчас находили на почве традиционализма общий язык с консервативным крылом пост-ПОРП.

Сейчас в Польше бушует острый конфликт вокруг национального совета по телевидению и радиовещанию. И в этом вопросе партия Качиньского фактически оказалась в одном лагере с бывшими коммунистами.
Адам Михник

Пик «правления близнецов» пришёлся на период с лета 2006 по осень 2007, когда президентом был Лех Качиньский, а премьер-министром Ярослав Качиньский. Государство и правительство возглавляли люди, неотличимые не только политически, но и внешне. Правительственную коалицию составляли PiS, популистская Самооборона Республики Польша и ультраконсервативная Лига польских семей. Польский политический режим 2006—2007 Адам Михник сравнивал с российским путинизмом.

Социально-экономическая политика Качиньских в наибольшей степени учитывала позиции «Солидарности» и требования социальной базы профсоюза. Приоритетами объявлялись социальная ориентация экономики и сохранение промышленных предприятий. Важное место в политике PiS занимали антиноменклатурные, антикоррупционные и антиолигархические направления. Экономическая политика проводилась в соответствии с католической социальной доктриной и установкой на «моральное очищение Польши» от наследия коммунистической ПНР. Речь шла, в частности, о недопущении экономического господства бывшего коммунистического аппарата.

Этот курс пользовался всемерной поддержкой профсоюза «Солидарность» во главе с Янушем Шнядеком. Для президентства Качиньского были характерны совместные мероприятия государственных органов, профсоюза и костёла, торжественные церемонии и декларации. Столкновения, характерные для предшествовавшего и последующего периодов, в основном прекратились. 30 июня 2006 года президент Польши Лех Качиньский был награждён специальной журналистской медалью «Солидарности».

Либеральный реванш

В августе 2007 произошёл распад консервативно-популистской правительственной коалиции (инициатором разрыва выступила «Самооборона» Анджея Леппера). На досрочных парламентских выборах победу одержала Гражданская платформа (PO). Пост премьер-министра занял Дональд Туск. Такова была реакция польского общества на выраженный консервативный крен Качиньских.

Глава государства вынужден был откорректировать свою политику в соответствии с либеральной линией правительства. Между президентом и премьером возникали регулярные политические трения. Обострились и отношения правительства с «Солидарностью».

10 апреля 2010 года Лех Качиньский погиб в смоленской авиакатастрофе. На июньско-июльских президентских выборах победу одержал кандидат PO Бронислав Коморовский (более чем на 6 % опередивший во втором туре Ярослава Качиньского). Президентство и правительство закрепила за собой либеральная тенденция пост-«Солидарности», опирающаяся не столько на промышленных рабочих и костёл, сколько на бизнесменов, интеллигенцию, служащих и светские круги. Профсоюз «Солидарность» фактически оказался в оппозиции вместе со своими консервативными союзниками.

Судьба Гданьской судоверфи

Принципиальным вопросом для «Солидарности» являлось сохранение Гданьской судоверфи. В 1990—1996 предприятие работало как акционерное общество причём более 60 % акций находилось в собственности польского государства, остальные принадлежали трудовому коллективу. После судебного решения о банкротстве 8 августа 1996 профсоюз развёрнул сбор пожертвований. К декабрю 1997 удалось собрать более 5,2 миллиона злотых (более 1,6 миллиона долларов). Работа на судоверфи не прекращалась, но численность занятых и объёмы производства резко упали.

8 сентября 1998 года АО «Судостроительная верфь Гданьск» была продана за 115 миллионов долларов судостроительной корпорации «Труймясто», основным владельцем которой являлось АО «Судоверфь Гдыня». Гданьская судоверфь была преобразована в новое структурное подразделение и получила название "Гданьская судостроительная верфь — Группа АО «Судостроительная верфь Гдыня».

В августе 2006 года предприятие выделилось из корпорации как самостоятельное АО «Судостроительная верфь Гданьск». В ноябре 2007 пакет в 75 % акций был приобретён украинским концерном «ИСД Польша», принадлежащим Сергею Таруте и Олегу Мкртчану. 25 % акций принадлежит польской госкомпании ARP (Agencji Rozwoju Przemysłu, Агентство промышленного развития).

В настоящее время на судоверфи работают около 2 тысяч человек (примерно в десять раз меньше, чем в начале 1980-х). Экономическое положение предприятия нестабильно. Весной 2013 возникли перебои с выплатами зарплаты. 26 сентября 2013 года профячейка «Солидарности» во главе с Каролем Гузикевичем провела на верфи забастовку с несколькими сотнями участников. Правительство Дональда Туска отказалось выделить субсидии для предприятия, на три четверти принадлежащего украинскому капиталу.

Легендарную судоверфь удалось сохранить. Однако это было сделано преимущественно из политико-идеологических соображений, вопреки экономической тенденции. Польский судостроительный кластер уступает в международной конкуренции и подвергается административно-экономическому давлению инстанций Евросоюза. Еврокомиссия упорно добивается распродажи активов польских судостроительных предприятий, правительство постепенно склоняется к уступкам ЕС, «Солидарность» пребывает в протестной готовности. Гданьская судоверфь имела высокие шансы в условиях «самоуправляемой республики», но не общеевропейского капиталистического рынка.

«Солидарность» остаётся на предприятии влиятельной силой, в коллективе хранятся традиции забастовочной борьбы. Вопрос о Гданьской судоверфи остаётся на контроле у Мариана Кшаклевского (ныне член Всепольской комиссии профсоюза, представитель Польши в Европейском социально-экономическом комитете).

Я думаю, что есть хорошие шансы сохранить Гданьскую судоверфь. У кризиса есть много ниш, которые можно использовать. Важно, что завод стремится спасти страна, а не только владелец. Что мы можем сделать? Предложить социальную поддержку, выступать с инициативами установления деловых отношений при поддержке европейских фондов. Если бы был вопрос о акциях, мы бы просто купили долю. Мы могли пойти путём увеличения капитала. Но это государство, а не владелец, должно сказать, что мы хотим помочь. Агентство развития промышленности оказывает помощь, и Европейская комиссия объявила, что это было допустимо, потому что помощь предоставляется на рыночных условиях.
Мариан Кшаклевский, 31 июля 2013

Современный профсоюз «Солидарность»

Традиционная система организации

«Солидарность» как профсоюз продолжает активно действовать, объединяя, по разным данным, от 400 тысяч (оценки экспертов) до 700 тысяч (оценки руководства) человек.

Организационная структура «Солидарности» в общем и целом остаётся неизменной с 1981 года. Высшим органом является съезд, исполнительной инстанцией — Всепольская комиссия (нынешнее точное название: Национальная комиссия, Komisja Krajowa) в Гданьске, формируемая региональными профцентрами. В промежутках между общими заседаниями оперативное руководство профсоюзом осуществляет бюро (президиум) комиссии. Широки полномочия председателя.

Профобъединение структурируется не по отраслевому, а по территориальному принципу. Общенациональная «Солидарность» включает 37 региональных профцентров. Региональные подразделения группируются вокруг 16 крупных предприятий машино- и судостроения, оборонного комплекса, угледобычи и металлургии. Такая оргструктура окончательно сложилась весной 1981 года и уже не вполне отражает реалии современной Польши. Однако она сохраняется, поскольку «Солидарность» позиционируется как индустриальный профсоюз традиционного типа.

Трудности новых условий

Даже симпатизирующие профсоюзу наблюдатели констатируют спад влияния по сравнению не только с 1980-ми, но и с началом 2000-х годов. Эта тенденция носит объективный характер (и затрагивает все профобъединения Польши). Традиционные промышленные оплоты снижают производство, сокращают персонал, банкротятся. Новые экономические структуры не имеют профсоюзных традиций. Молодые работники современных генераций не склонны к тред-юнионизму, профсоюзной дисциплине и забастовочной борьбе. Навыки коллективных действий индустриального пролетариата вытесняются индивидуализмом «офисного класса».

«Солидарность» была социальным движением. Это были рабочие верфей, шахтёры, металлурги, но и таксисты, птицеводы, учащиеся — все. И когда люди «Солидарности» пришли в парламент, казалось, что они представляют всех. Но всё закончилось, когда каждый начал беспокоиться о своём. «Солидарность» считалась движением перемен, а стала заложником собственной истории.
Богдан Лис, организатор Гданьской забастовки августа 1980, руководитель подпольной структуры «Солидарности»

Социальная и политическая ориентация. Активизация деятельности

С начала 2010-х годов отмечается заметная активизация профсоюзной борьбы «Солидарности». Основными направлениями деятельности являются трудовые конфликты, борьба за увеличение заработной платы и социальных расходов, кампании против повышения пенсионного возраста, удлинения рабочего времени, т. н. «гибкого графика работы».

Нынешним председателем «Солидарности» является 52-летний Пётр Дуда. Бывший рабочий металлургического завода в Силезии, сотрудник орготдела профсоюза в начале 1990-х, он был избран в 2010 году. Дуда стал первым председателем «Солидарности» — после Леха Валенсы (1981—1990), Мариана Кшаклевского (1991—2002), Януша Шнядека (2002—2010) — который не был активистом движения в начале 1980-х (в 1980—1981 он проходил военную службу). При избрании на председательский пост Дуда заявил, что профсоюз будет уделять главное внимание социальным протестам в регионах. Он высказался за предоставление большей самостоятельности территориальным подразделениям «Солидарности».

Главным политическим союзником «Солидарности» Пётр Дуда назвал правоконсервативную партию Право и справедливость. Ярослав Качиньский и Пётр Дуда фактически создали консервативный партийно-профсоюзный альянс, направленный против либерального правительства «Гражданской платформы» во главе с Дональдом Туском. Отношение «Солидарности» к наследию ПОРП и ПНР остаётся жёстко негативным.

Настаивая на преемственности от «коренной Солидарности» 1980-х, Дуда констатирует смену задач профсоюза на нынешнем этапе:

Те забастовки — это была борьба, которую организовали рабочие. Она привела нас к свободе, к Европе, фактически — к изменению политической системы не только в нашей стране. Но и сегодня — в условиях демократии и свободы — мы выступаем за права трудящихся. Когда-то мы боролись за свободную демократическую Польшу, а сегодня видим, что в нашей стране капитализм 19-го века, который делает из работника раба. Сегодня наш союз по-прежнему защищает и будет защищать интересы польских трудящихся.

Массовые акции осени 2013

31 августа 2013 года в Гданьске состоялись торжества по случаю 33-летия «Солидарности». Петр Дуда сказал об историческрм значении прорыва к свободе, заявил об актуальности многих социальных требований забастовщиков 1980, осудил либеральную политику правительства и анонсировал профсоюзные протестные акции. Были возложены цветы к монументу павшим рабочим, памятным знакам Иоанна Павла II и Рональда Рейгана. Днём ранее, выступая в Щецине, Дуда призвал дать отпор планам «либеральных элит» законодательно сузить социальные права рабочих и прерогативы профсоюзов. Он выразил также возмущение безразличием государства к судьбам героев 1980.

Массовые акции «Солидарности» с участием более чем 100 тысяч человек состоялись в Варашаве 11-14 сентября 2013. Главный лозунг манифестации: Dość lekceważenia społeczeństwa! («Хватит пренебрежения обществом!»). Профсоюз требовал от правительства Туска отказа от удлинения рабочего времени через законодательное введение т. н. «гибкого графика», повышения минимальной зарплаты, увеличения ассигнований на помощь безработным и малоимущим семьям. Ранее «Солидарность» прервала переговоры в рамках трёхсторонней комиссии и объявила забастовочную готовность. В соответствии с июльским совместным заявлением, к «Солидарности» примкнули организации двух других общенациональных профобъединений — ВСПС и Форума профессиональных союзов.

По данным социологических опросов, около 50 % населения Польши поддержали осенние профсоюзные выступления. Участники массовых акций «Солидарности» выразили готовность к продолжению.

Историческое значение

Профобъединение «Солидарность» явилось первым в истории «реального социализма» общественным движением, беспрецедентная массовость и организованность которого вынудила власти признать легальное существование оппозиции. Особое значение имело огромное преобладание в антикоммунистическом движении рабочих, опрокидывавшее важный идеологический постулат коммунизма.

Последующее силовое противоборство правящего режима с профсоюзом было заранее обречено. При этом «Солидарность» принципиально не применяла насильственных методов борьбы, совершив в Польше мирную антикоммунистическую революцию.

Достигнутое профсоюзом национальное единение раскололось после смены общественной системы в стране. Закономерно дали о себе знать неизбежные внутренние противоречия социального, политического, идейного и культурного характера. Однако и в новых условиях «Солидарность» сохранилась как активный профсоюз, отстаивающий социально-трудовые интересы своих членов, прежде всего индустриальных рабочих.

Польское противостояние 1980-х годов, расшатывавшее Восточный блок, было важным фактором глобальной Холодной войны. Не случайно духовным и политическим авторитетом в оппозиционном движении ПНР обладал не только Иоанн Павел II, но и Рональд Рейган.

Опыт «Солидарности» не был в полной мере повторён ни в одной другой стране (Венгерское восстание 1956 года приняло насильственные формы; Пражская весна была инициировала реформаторами в руководстве правящей КПЧ). Однако Революции 1989 года в странах Восточной Европы так или иначе ориентировались на польский опыт предшествовавшего десятилетия. Это относится и к массовым движениям в перестроечном СССР, особенно шахтёрскому.

Двадцать пять лет назад делегаты первого съезда Профсоюза «Солидарность» обратились к трудящимся социалистических стран с призывом последовать их примеру и «вступить на трудный путь борьбы за свободное профсоюзное движение». Этот призыв был услышан лишь восемь лет спустя, когда осенью 1989 года в России шахтеры Кузбасса начали массовые забастовки в защиту своих прав.
Михаил Шмаков, председатель Федерации независимых профсоюзов России

Понятие "польская «Солидарность» сделалось обозначением массового оппозиционного движения, побеждающего власть. Отсюда многочисленные повторения названия в различных странах мира.

См. также

• Комитет защиты рабочих
• Свободные профсоюзы Побережья
• Польское независимое соглашение
• Конфедерация независимой Польши
• Межзаводской забастовочный комитет
• Сельская Солидарность
• Независимый союз студентов
• Быдгощская провокация
• Всепольская предупредительная забастовка 27 марта 1981
• Польская социалистическая партия труда
• Клубы службы независимости
• Клубы Самоуправляемой Речи Посполитой — Свобода, Справедливость, Независимость
• Борющаяся Солидарность
• Забастовочное движение в Польше 1988 года
• Беседы в Магдаленке
• Круглый стол
• Солидарность 80
• Солидарность труда
• Оранжевая альтернатива
• Национальный фонд демократии
• Революции 1989 года

Ссылки

• [www.solidarnosc.gov.pl/ Феномен Солидарности] (RU, PL, EN, DE, FR, ES)
• [www.podstantsiya.ru/?area=posts&id=99 Радиопрограмма о песнях Солидарности]
• Дарья Павлова-Сильванская. [old.russ.ru/antolog/vek/1991/05/polsha.htm Что было, то было] // «Русский журнал»
• В. Скачко. [telegrafua.com/archive/279/4716/print/ Уроки подлинной «Солидарности»]
• Николай Иванов. [www.novpol.ru/index.php?id=523 «Солидарность» и советские диссиденты] // «Новая Польша», № 11, 2005
• [www.posev.ru/files/articles/58.htm Юрий Цурганов. «ПОЛЬСКИЕ СОБЫТИЯ» В РАССЕКРЕЧЕННЫХ ДОКУМЕНТАХ ЦК]

Отрывок, характеризующий Солидарность (профсоюз)

– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.