Процесс шестнадцати

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Проце́сс шестна́дцати — (польск. Proces szesnastu) поэтапный судебный процесс над 16 высокопоставленными представителями польского движения Сопротивления (антикоммунистического подполья в тылу действующей Красной Армии) , который проводился советскими властями в Москве в 1945 году.





История

Руководство подполья Армии Крайовой (АК) понимало невозможность продолжения широкомасштабной партизанской деятельности, направленной против ПКНО и советских войск — как из-за предельной усталости населения от войны и понесенных в предшествующие годы огромных людских потерь, так и из-за репрессий со стороны НКВД и польских органов государственной безопасности. Из донесения генерала Окулицкого генералу Копаньскому:

"14 января 1945 г. ...3) Указания на места о поведении в отношении Советов и люблинского временного правительства даем сегодня. Учитывая настроения низов, мне представляется, что мы должны быть исключительно осторожными в формулировании указаний о бойкоте постановлений люблинского временного правительства.

4) Я сам с сильно сокращенным штабом перехожу на подпольное положение, развивая конспиративную организацию «Не».

5) Радиосвязь следует реорганизовать на принципе большей осторожности, но она будет действовать непрерывно.

Термит"

19 января 1945 г. последний командующий АК Леопольд Окулицкий издал приказ о её роспуске. Из последнего приказа командующего Армией Крайовой:

"19 января 1945 г. Воины вооруженных сил страны! Быстро развивающееся советское наступление вскоре может привести к занятию всей Польши Красной Армией. Однако это не победа справедливого дела, за которое мы воевали с 1939 года. По существу, несмотря на создаваемую видимость свободы, это означает замену одной оккупации другой, проводимой под прикрытием люблинского временного правительства, безвольного орудия в российских руках...

Польша по российскому рецепту – не та Польша, за которую мы шестой год сражаемся с немцами, за которую пролито море крови и пережиты огромные страдания и разрушение страны. Мы не хотим вести борьбу с Советами, но никогда не согласимся на другую жизнь, кроме как в полностью суверенном, независимом и справедливо устроенном Польском Государстве.

Нынешняя советская победа не заканчивает войны. Нам нельзя ни на минуту терять веру в то, что эта война может закончиться только победой правого дела, триумфом добра над злом, свободы над неволей.

По уполномочию Президента Речи Посполитой Польской освобождаю Вас от присяги и распускаю ряды Армии Крайовой.

Командующий вооруженными силами в стране Недзвядек, генерал бригады"

Окулицкий приказал сохранить на нелегальном положении конспиративные штабы AK, спрятать в надежных местах оружие и боеприпасы, тщательно законспирировать местонахождение радиопередатчиков.

«1. Развивающееся советское наступление в скором времени может привести к занятию Красной Армией всей территории Польши, что в действительности означает смену немецкой оккупации советской. 2. Навязанная в 1939 году Польше война не закончится победой Советов. Для нас она закончится только тогда, когда мы достигнем своей цели... 3. В изменившихся условиях новой оккупации мы должны направить свою деятельность на восстановление независимости и защиту населения. 4. Армия Крайова распущена. Командиры не легализуются. Солдат освободить от присяги, выплатить двухмесячное содержание и законспирировать. Оружие спрятать.»

Леопольд Окулицкий возглавил новую подпольную офицерскую военно-политическую организацию «Неподлеглость»-NIE. Официальное решение о её создании польским правительством в изгнании было принято 14 ноября 1944 года. В задачи новой структуры входило: - создание подпольных групп для уничтожения политических противников в стране; - подготовка и проведение диверсий; - ведение разведки в тылах советской армии; - ведение пропаганды. Разветвленная сеть нелегальных радиостанций, работающих в советском тылу, систематически передавала лондонским полякам шифрованные информации. Вот типичный образец такой радиограммы за № 621-2, посланной из Кракова лондонскому главному командованию, перехваченной и расшифрованной советской военной разведкой:

Во второй половине марта в западном направлении проходило в среднем 20 эшелонов в день с войсками и амуницией (артиллерия, американские танки и пехота, в том числе одна треть — женщины)… В Кракове расклеено распоряжение о срочном призыве в армию 1895—1925 гг. рождения. В Кракове состоялся, при участии генерала Жимерского, выпуск 800 офицеров, привезенных с востока...

В феврале 1945 года на заседании нелегального «совета министров» в Польше Окулицкий внес предложение образовать для руководства созданной им из основных кадров Армии Крайовой подпольной военно-политической организации «Неподлеглость» («Независимость» — сокращенно Nie) — «политический центр» из представителей партий «Стронництво Людове», «Стронництво Народове», ППС и «Союза демократов». «Совет министров» одобрил предложение Окулицкого и поручил Янковскому вступить в переговоры по этому вопросу с представителями указанных партий. Штабам дано указание сохранить действующие радиопередатчики, оружие и боеприпасы.

Однако развернуть деятельность новой организации сколько-нибудь широко не удалось. Руководящие кадры антикоммунистического подполья находились в глубоком кризисе. Польское правительство в изгнании (премьер-министр Томаш Арчишевский), которое не признало решения Тегеранской конференции o линии Керзона, не могло, по мнению СССР, США и Великобритании, претендовать на власть в стране. Союзники в Крыму (Ялтинская конференция) осознавали, что «Новое положение создалось в Польше в результате полного освобождения её Красной Армией. Это требует создания Временного Польского Правительства, которое имело бы более широкую базу, чем это было возможно раньше, до недавнего освобождения западной части Польши. Действующее ныне в Польше Временное Правительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы. Это новое Правительство должно затем называться Польским Временным Правительством Национального Единства»[1]. 6 февраля 1945 г. на конференции глав «Большой тройки» в Ялте Сталин вновь поставил перед главами союзных держав «очень важный вопрос». Он сообщил, что регулярно получает сведения о многочисленных нападениях польских вооруженных отрядов на военные посты, коммуникации и прочие структуры, обслуживающие потребности действующей армии, об убийствах советских солдат и офицеров. Сталин потребовал «порядка и спокойствия в тылу Красной Армии». Приведенными данными («уже убито 212 красноармейцев») и задачами успешного ведения боевых действий лидер СССР обосновал необходимость подавления польского антикоммунистического подполья в тылу действующей Красной Армии.

Был получен немедленный ответ. Главный союзник Польши Черчилль на заседании заявил: «Британское правительство признает, что нападения на Красную Армию недопустимы». Вслед за британцем ясный политический сигнал (в письменной форме) подал Сталину Рузвельт: «Ваша армия, продвигающаяся к Берлину, должна иметь обеспеченный тыл. Вы не можете и мы не должны терпеть какое-либо временное правительство, которое будет причинять Вашим вооруженным силам какие-либо неприятности этого рода. Я хочу, чтобы Вы знали, что я осознаю это полностью.» Советская сторона приняла заверения лидеров США и Великобритании, которыми они взяли на себя часть ответственности за подавление польского антикоммунистического военно-политического подполья в тылу действующей Красной Армии.[archives.ru/library/poland-1944-1945/foreword.shtml]

В результате активной чекистской деятельности «Неподлеглость» полностью прекратила своё существование уже весной 1945 года, когда почти все активные члены её руководства были арестованы. 22 марта 1945 г. генерал Окулицкий в директиве полковнику «Славбору», командующему западным обшаром «Не»: « В случае победы СССР над Германией это будет угрожать не только интересам Англии в Европе, но и вся Европа будет в страхе… Считаясь со своими интересами в Европе, англичане должны будут приступить к мобилизации сил Европы против СССР. Ясно, что мы станем в первых рядах этого европейского антисоветского блока; и также нельзя представить этот блок без участия в нём Германии, которая будет контролироваться англичанами(…) Мы будем включены в антисоветский европейский блок, организованный англичанами, а тем временем мы должны полностью использовать их материальную помощь.» В мартe 1945 года руководящие кадры антикоммунистического подполья в тылу действующей Красной Армии - представители эмигрантского польского правительства, находившиеся в Польше, большинство делегатов Совета Национального единства (временного подпольного парламента) и руководители АК-NIE были приглашены «генералом советских войск Ивановым» (начальником охраны тыла 1-го Белорусского фронта генералом НКГБ И. А. Серовым) на конференцию по поводу возможного вхождения руководителей антикоммунистического подполья в новoe правительствo. Они хотели получить 80 % в новым правительствe (не признавая Временного правительствa Польской Республики)[2]. Требовали рейсa в Лондон[3]. Руководителям антикоммунистического подполья в тылу действующей Красной Армии были даны гарантии безопасности и рейсa в Лондон, однако 27 марта их арестовали в Прушкуве и доставили в Москву. 24 апреля 1945 года Л. П. Берия ознакомил И. В. Сталина с документом, изъятым у Окулицкого и адресованным полковнику «Славбору», командующему западным обшаром «Не». Окулицкий подтвердил, что документ написан им лично[4].

После нескольких месяцев следствия арестованным предъявили обвинения. Л. Окулицкого, Я. Янковского, С. Ясюковича и А. Беня обвиняли в том, что они «были организаторами и руководителями польской подпольной организации в тылах Красной армии на территории западных областей Украины и Белоруссии, в Литве и Польше и действовали по инструкциям так называемого эмигрантского правительства, руководили подрывной работой против Красной армии и СССР, выполняли террористические акты против офицеров и солдат Красной армии, организовывали диверсионные операции с помощью вооружённого подполья, проводили враждебную пропаганду против СССР и Красной армии, а обвиняемый Окулицкий, кроме того, проводил разведывательно-диверсионную работу в тылу Красной армии». В отношении остальных 12 обвиняемых было сказано, что они «принимали участие в работе польских подпольных организаций на территории Польши, и не выполняли указания советского командования о сдаче радиопередатчиков, типографий, вооружения и боеприпасов». Прокурор заявил, что «в результате террористической деятельности АК-NIE в период с 28 июля по 31 декабря 1944 года было убито 277, и тяжело ранено 94, а в период с 1 января по 30 мая 1945 года убито 314 и тяжело ранено 125 солдат и офицера Красной армии».

Суд проходил с 18 по 21 июня 1945 года в присутствии представителей иностранной прессы и обозревателей из США и Великобритании. Суд проходил одновременно с конференцией по созданию просоветского правительства Польши.

Сразу же после ареста своих лидеров польское правительство в изгнании послало ноту протеста в Вашингтон и Лондон с требованием освободить задержанных. Сначала советское руководство отвергло эту информацию, как блеф «фашистского польского правительства». Когда же 5 мая советские представители признали факт ареста, Иосиф Сталин сообщил американскому посланнику Гарри Ллойду Хопкинсу, что нет никаких причин связывать «процесс 16» с поддержкой коммунистического правительства Польши, так как приговоры не будут суровыми. Правительства Великобритании и США разделяли эту позицию.

"Следствие считает установленным, что:

1) обвиняемые по настоящему делу Окулицкий Л. Б., Янковский Я. С, Бень А. В. и Ясюкович С. И. после освобождения территории западных областей Украины и Белоруссии, а также Литвы и Польши, являлись организаторами и руководителями польских нелегальных организаций на этой территории, проводивших активную подрывную работу в тылу Красной Армии;

2) обвиняемый Окулицкий при участии обвиняемых Янковского, Бень и Ясюковича, действуя по указаниям польского эмигрантского «правительства», ложно заявив Советскому военному командованию о роспуске «Армии Крайовой», в действительности сохранили её штабы, офицерские кадры и на этой базе создали новую законспирированную военно-политическую организацию под наименованием «НЕ» – «Неподлеглость» («Независимость»), в целях продолжения подрывной работы в тылу Красной Армии и подготовки военного выступления в блоке с Германией против СССР;

3) руководили подрывной деятельностью созданных ими подпольных организаций, направляли её на совершение террористических актов против бойцов и офицеров Красной Армии, диверсий на коммуникациях Красной Армии, неся таким образом всю моральную и политическую ответственность за диверсии и за террористические акты, совершенные в тылу Красной Армии;

4) вопреки приказу Советского военного командования об обязательной сдаче приемо-передающих радиостанций, оружия и боеприпасов, скрыли их и использовали для подрывной работы против Красной Армии;

5) обвиняемый Окулицкий вёл разведывательно-шпионскую работу в тылах Красной Армии;

6) обвиняемые Пайдак А. Ю., Пужак К. В., Звежинский А. К., Багинский К. С, Мерзва С. Ф., Стыпулковский З. Ф., Чарновский Е. С, Хацинский И. А., Урбанский Ф. А., Михаловский С. Ф., Кобылянский К. С. и Стемлер-Домбский И. Г. принимали участие в подрывной деятельности польского подполья на территории Польши в тылу Действующей Красной Армии, были осведомлены о невыполнении руководителями подполья приказов Советского военного командования о сдаче приемо-передаточных радиостанций, оружия и боеприпасов и использовали их в преступных целях.

Обвиняемые Окулицкий, Янковский, Ясюкович, Бень, Пайдак, Звежинский, Чарновский, Кобылянский, Мерзва, Урбанский, Михаловский и Стемлер-Домбский признали себя виновными в предъявленном обвинении полностью и уличаются имеющимися в деле документами, вещественными доказательствами и показаниями свидетелей."

Все, кроме одного подсудимого, признали обвинения, и 21 июня был вынесен приговор.

Главным судьёй был В. В. Ульрих, известный своей ролью во время сталинских репрессий. В составе суда были также генерал-лейтенант юстиции Николай Афанасьев и Роман Руденко.

Персоналии

  • Леопольд Окулицкий (Niedźwiadek) — главнокомандующий Армии крайовой-"NIE", 10 лет тюрьмы[5][6], умер в тюрьме 24 декабря 1946 года. Возможно был убит[5].
  • Станислав Янковский — заместитель премьер-министра в представительстве польского эмигрантского правительства. 8 лет лагерей, умер в тюрьме 13 марта 1953 года за две недели до окончания срока, возможно был убит.[5]
  • Адам Бень — первый заместитель Делегата правительства на страну (министр образования, культуры). 5 лет лагерей.[7]
  • Станислав Ясюкович — заместитель министра внутренних дел. 5 лет лагерей, умер в тюрьме в 1946 году.[6]
  • Казимеж Пужак — глава Совета национального единства и социалистической партии ПСС-ВРН. Получил полтора года заключения[5][6], выпущен в ноябре 1945 года и возвратился в Польшу. Отказался эмигрировать, однако был вновь арестован службой безопасности в 1947 и приговорён к 10 годам заключения. Умер 30 апреля 1950 года.
  • Александр Звежинский — заместитель главы Совета национального единства, глава партии Народное объединение. 8 месяцев заключения.[6]
  • Члены Совета национального единства:
    • Казимир Багинский — 1 год заключения,[6] позже освобождён и принуждён к эмиграции в США.
    • Евгений Чарновский — глава Демократического союза, 6 месяцев заключения.[6]
    • Юзеф Хацинский — глава партии Объединение труда. 4 месяца заключения.[6]
    • Станислав Мерзва — 4 месяца заключения.[6]
    • Збигнев Стыпульский — 4 месяца заключения,[6] позже освобождён, был вынужден эмигрировать в Великобританию.
    • Феликс Урбанский — 4 месяца заключения.[6]
    • Станислав Михаловский — признан невиновным.
    • Казимеж Кобыляньский — признан невиновным.
  • Ю. Стемплер-Домбский — переводчик польской группы, признан невиновным.
  • Антоний Пайдак — представитель польского правительства в изгнании, приговорён к 5 годам тюремного заключения на тайном процессе в ноябре, был освобождён в 1955 году.

19 апреля 1990 года Пленум Верховного Суда СССР рассмотрел протест и.о. Генерального прокурора СССР по делу Окулицкого Л. Б., Янковского Я. И., Беня А. В., Ясюковича С. И. и других. В протесте ставился вопрос об отмене приговора в отношении всех осужденных за отсутствием в их действиях состава преступления. В частности, Янковский, Бень и Ясюкович заявили в суде, что в отношении «Армии Крайовой» они не имели никаких полномочий. Командование этой организацией подчинялось непосредственно главнокомандующему польскими вооруженными силами в Лондоне, и решений о создании вооруженных отрядов в тылу Красной Армии они не принимали. Пленум Верховного Суда СССР постановил: приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 21 июня 1945 года отменить и дело осужденных прекратить за отсутствием состава преступления.

Напишите отзыв о статье "Процесс шестнадцати"

Примечания

  1. Кульков Е. Н. и др. Война 1941−1945 гг. Факты и документы / Кульков Е. Н., Ржешевский О. А., Мягков М. Ю. — М.: Издательство: ОлмаМедиаГрупп, 2011. — (Историческая библиотека «Олма-Пресс») — С. 457.
  2. E.Duraczyński. Generał Iwanow zaprasza. Warszawa, «Alfa», 1989. стр.83
  3. E.Duraczyński. Generał Iwanow zaprasza. Warszawa, «Alfa», 1989. стр.96-103
  4. Jan M. Ciechanowski. Powstanie Warszawskie. Pułtusk-Warszawa,Akademia Humanistyczna im. Aleksandra Gieysztora, 2009.
  5. 1 2 3 4 Prazmowska, A. (2004) Civil war in Poland, 1942-1948 Palgrave ISBN 0-333-98212-6 Page 117
  6. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Mikolajczyk, S. (1948) The pattern of Soviet domination Sampson Low, Marston & Co Page 145
  7. Mikolajczyk, S. (1948) The pattern of Soviet domination Sampson Low, Marston & Co Page 125

Литература

  • Norman Davies, Rising '44: The Battle for Warsaw. Viking Books, 2004. ISBN 0-670-03284-0. Hardcover, 784 pages.
  • Eugeniusz Duraczyński, Generał Iwanow zaprasza. Przywódcy podziemnego państwa polskiego przed sądem moskiewskim. Warsaw, Wydawnictwo ALFA, 1989. ISBN 83-7001-305-8
  • Jan Karski, Story of a Secret State. Simon Publications, 2001. ISBN 1-931541-39-6. Paperback, 391 pages.
  • Waldemar Strzałkowski, Andrzej Krzysztof Kunert, Andrzej Chmielarz, Proces Szesnastu. Dokumenty NKWD. Oficyna Wydawnicza RYTM, Warsawа, 1995. ISBN 83-86678-07-0. Paperback, 543 str.
  • Zbigniew Stypulkowski, «Invitation to Moscow», 1950,1951.
  • Edward Raczynski, In allied London, Weidenfeld and Nicolson, 1962 Page 284-285, 295

Ссылки

  • www.youtube.com/watch?v=1UUlxos3Ce4&feature=player_embedded - процесс над Окулицким
  • [archives.ru/library/poland-1944-1945/document-027.shtml] 6 февраля 1945 г. Письмо президента США г-на Ф.Д. Рузвельта И.В. Сталину о событиях в Польше. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 370. Л. 5–8. Заверенная копия. Машинопись.
  • [homepages.ihug.co.nz/~antora/WYDAW/TRIAL/TRIAL.htm Московский процесс над 16 польскими руководителями] (англ.)
  • [stalinism.narod.ru/vieux/sayers/sayers24.htm Майкл Сейерс, Альберт Кан Тайная война против Советской России. Глава XXIV ПРОЦЕСС ШЕСТНАДЦАТИ]
  • [www.oldgazette.ru/ssemle/19061945/all.html Судебный процесс по делу об организаторах и участниках польского подполья в тылу Красной Армии на территории Польши, Литвы и западных районов Белоруссии и Украины // газ. Социалистическое земледелие (орган Народного Комиссариата Земледелия СССР), № 82(4182), вт., 19 июня 1945 г.]
  • [www.hrono.ru/dokum/194_dok/19450511beri.php Спецсообщение Л. П. Берии — И. В. Сталину с приложением протоколов допроса Я. И. Янковского и Л. Б. Окулицкого]
  • [constitutions.ru/?p=9836] Докладная записка народного комиссара внутренних дел СССР Л.П. Берии и народного комиссара государственной безопасности СССР В.Н. Меркулова И.В. Сталину и В.М. Молотову о ходе следствия по делу «группы Окулицкого»
  • [vlastitel.com.ru/stalin/perepiska/sc/sc45_05.htm] ЛИЧНОЕ И СЕКРЕТНОЕ ПОСЛАНИЕ ПРЕМЬЕРА И. В. СТАЛИНА ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ У. ЧЕРЧИЛЛЮ
  • [historia.org.pl/2009/07/19/proces-szesnastu-z-warszawy-do-moskwy/ Proces Szesnastu: z Warszawy do Moskwy]

Отрывок, характеризующий Процесс шестнадцати

– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.