Прусский крестовый поход
Под Прусским крестовым походом традиционно понимают серию кампаний балтийских крестоносцев, главным образом рыцарей Тевтонского ордена, проводимых с целью покорения и христианизации языческих балтоязычных племён пруссов. Тевтонцы были призваны на помощь поляками после неудачных военных походов польских князей против язычников и многочисленных набегов пруссов на пограничные польские земли. В 1230 году крестоносцы начали военные кампании против пруссов. К концу века, преодолев сопротивление пруссов и подавив ряд бунтов и мятежей, крестоносцы установили полный контроль над Пруссией.
Содержание
- 1 Предпосылки конфликта
- 2 Поход 1222—1223 гг.
- 3 Тевтонский орден в Хелминской земле (1230-1232)
- 4 Первые завоевания Тевтонского ордена в Пруссии (1233—1243)
- 5 Завоевание Самбии (1253-1255)
- 6 Великое прусское восстание (1260–1274)
- 7 Поздние кампании
- 8 Итоги
- 9 См. также
- 10 Примечания
- 11 Первоисточники
- 12 Литература
Предпосылки конфликта
Христианские государи Европы не раз предпринимали попытки христианизации воинственных прусских племён. В 997 году польский король Болеслав I послал чешского епископа Адальберта Пражского с миссией в Пруссию. Миссия обернулась провалом, а Адальберт был зверски убит. Его последователь, Бруно Кверфуртский, также был убит пруссами в 1009 году. Поляки вели непрерывные войны с прусскими племенами в течение двух веков. Целью поляков было подчинение прусских земель с последующей их христианизацией. Пруссы с своей стороны совершали непрерывные грабительские набеги на приграничные польские территории, в частности, Мазовию и Хелминскую землю. Многие пруссы лишь номинально принимали крещение и вновь возвращались к своей традиционной вере после окончания очередного конфликта. В 1166 году в бою с пруссами погиб польский князь Генрих Сандомирский. Грандиозные, но крайне неудачные походы в Пруссию совершали короли Болеслав IV и Казимир II. Походы против Самбии, населённой прусскими племенами самбов, организовывал датский король Вальдемар II.
В 1206 году цистерцианский епископ и миссионер Христиан Прусский, поддерживаемый датским королём и польскими князьями, получил неожиданно тёплый приём в разорённой войной Хелминской земле. Ободрённый своими успехами, он отправился в Рим, чтобы уговорить папу послать в языческие земли более крупную христианскую миссию. Вернувшись, он к своему удивлению отметил, что все его предыдущие успехи в христианизации язычников были сведены на нет: озлобленные набегами Меченосцев и постоянной угрозой со стороны польских князей, пруссы отвернулись от христианства, убили крещёных соплеменников и разорили пограничную Хелминскую землю, Мазовию и Восточное Поморье, осадив Хелмно и Любаву.
Постоянные прусские набеги представляли опаснейшую угрозу для Польского государства. В связи с ростом прусской угрозы папа Гонорий III в марте 1217 года издал буллу с призывом к крестовому походу против воинственных пруссов. Тем временем пруссы продолжали разорять Мазовию и Хелминскую землю: только за один год они разграбили 300 соборов и церквей. Князь Конрад Мазовецкий вынужден был откупаться от пруссов, чтобы хоть как-то обезопасить свои земли от постоянных нападений.
Поход 1222—1223 гг.
Папа Гонорий III призвал к крестовому походу, который должен был возглавить Христиан Прусский. Папским легатом был избран архиепископ Гнезненский. Немецкие и польские крестоносцы начали собираться в Мазовии в 1219 году. Военный действия открылись лишь в 1222 году с прибытием князя Генриха II Набожного, архиепископов Лаврентия Бреславского и Лаврентия Лебусского. Польские феодалы предоставляли земли и замки Прусским епархиям в Хелминской земле. Первоочередной задачей поляков было восстановление обороноспособности Хелминской земли и в особенности города Хелмно, укрепления которого были к тому времени почти полностью восстановлены. Однако в 1223 году большинство крестоносцев покинуло регион, чем немедленно воспользовались пруссы, вновь опустошившие Хелминскую землю и Мазовию. Конрад Мазовецкий вынужден был искать спасения в Плоцком замке. В своих набегах пруссы дошли даже до Гданьска.
В 1225 или 1228 году Христиан Прусский и Конрад Мазовецкий создали рыцарский орден, в который вошли четырнадцать северогерманских феодалов. Орден получил название «Добжиньские братья» (по месту своей дислокации в замке Добжинь). Вначале деятельности ордена сопутствовали некоторые успехи: рыцари сумели вытеснить пруссов из Хелминской земли. Однако ответный набег пруссов завершился поражением ордена, который потерял в сражении большую часть своих рыцарей. Немногие уцелевшие нашли убежище в Померании у герцога Святополка II. Орден Калатравы, получивший базу близ Гданьска, также показал свою неэффективность в борьбе с язычниками.
Тевтонский орден в Хелминской земле (1230-1232)
Ещё в Риме Христиан Прусский познакомился с Германом фон Зальца, магистром Тевтонского ордена в 1209—1239 гг. С разрешения Конрада Мазовецкого и мазовецких феодалов Христиан в 1226 году обратился за помощью к Ордену в борьбе с пруссами. Магистр заинтересовался предложением Христиана, однако его главной целью было участие в крестовой походе под предводительством императора Священной Римской империи Фридриха II. Орден, изгнанный из Трансильвании, остро нуждался в новых землях. Встретившись с императором в Римини, магистр убедил его, что покорение пруссов значительно обезопасит границы империи. В 1226 году Фридрих II подписал знаменитую буллу, предоставлявшую Ордену свободу действий в Пруссии. Ордену была пожалована Хелмминская земля. Орден также получил права на завоевание новых земель на территории Пруссии. Перед началом похода рыцари Ордена предположительно подписали с поляками в 1234 году соглашение, по которому Орден получал во владение Хелмминскую землю и все территории, отвоёванные у пруссов. Хелминская земля согласно договору становилась временной базой дислокации орденских войск и плацдармом для дальнейшего наступления на Пруссию. Однако тевтонцы имели гораздо более масштабные планы, нежели те, которые они номинально провозглашали перед прибытием в польские земли.
В 1230 году папа Григорий IX издал буллу, дававшую Тевтонскому Ордену право крещения пруссов и закрепления за собой всех завоёванных земель, которые затем формально переходили под контроль и опеку папского престола. В том же году начались активные боевые действия. Магистр послал в Мазовию авангард, состоящий из 7 рыцарей и 70-100 оруженосцев во главе с Конрадом фон Ландсбергом. Завладев замком Фогельзанг, рыцари, не встретив серьёзного сопротивления, организовали небольшой рейд на язычников, проживавших на другом берегу Вислы. В этом же году в уже отстроенный замок прибыли подкрепления из 20 рыцарей и 200 оруженосцев во главе с Германном фон Балком. В Пруссию были посланы очень ограниченные силы, так как основные орденские войска были задействованы в операциях в Малой Азии и Армении.
Тевтонцы сосредоточились на строительстве приграничных крепостей вдоль берега Вислы. В ранних походах и набегах участвовали главным образом польские, немецкие и померанские крестоносцы с незначительным числом вспомогательных войск, набранных из лояльных пруссов. Большинство крестоносцев возвращалось домой после очередной кампании, поэтому Орден постоянно нуждался в подкреплениях и свежих силах для проведения дальнейших военных операций. Тевтонцы продвигались вперёд, строя небольшие деревянные форты и укрепления, обороняемые малочисленными гарнизонами. На восток переселялось множество колонистов из Священной Римской империи, ежегодно основывавшие новые города, некоторые из которых получали Кульмское право.
Крестоносцы начали масштабную кампанию против соседнего племени помезанцев во главе с вождём Пиппином. Выступив из Нешавы, Герман фон Балк с тевтонцами и польскими союзниками двинулся к замку Рогов, удерживаемому пруссами. Местный вождь, владевший замком и окрестностями, был разбит и попал в плен. Вынужденный для спасения своей жизни пойти на сотрудничество с тевтонцами, он хитростью помог крестоносцам завладеть замком, а затем обманом захватил в плен Пиппина, приходившегося ему шурином. На этом сопротивление пруссов в Хелминской земле было окончательно подавлено. Тогда же, в 1232 году, крестоносцы основали город Кульм. Тем временем папа римский собрал подкрепления, и на помощь крестоносцами отправился пятитысячный отряд магдебургского бургграфа.
Первые завоевания Тевтонского ордена в Пруссии (1233—1243)
Летом 1233 года десятитысячное войско крестоносцев вновь выступило в поход, основав крепость Квидзын в Помезании. В зимнем походе 1233—1234 г. крестоносцев поддержали померанские князья братья Святополк и Самбор. В решающем сражении на реке Сиргуне тевтонцы наголову разгромили пруссов, во многом благодаря помощи искушённых в войнах с пруссами князей Святополка и Самбора. Основание крепости Радзынь в 1234 году ознаменовало собой окончательное закрепление за Орденом земель восточной Помезании. Прусский епископ Христиан заявил свои права на две трети территории завоёванных прусских земель. Одна треть досталась Ордену. Папский легат Вильям Моденский, опасаясь разногласий между христианскими властями, выступил посредником в разделении завоёванных земель. Рыцари получили в итоге две трети территории, но епископ сохранял за собой особые права в этом регионе. Тевтонцы, помимо всего прочего, добивались включения Добжиньского ордена в состав Тевтонского. Конрад Мазовецкий, разъярённый такой наглостью, потребовал возвращения занятой крестоносцами Добжиньской земли. Рыцари, однако, не торопились выполнять этот приказ. В дальнейшем в результате роста напряжённости Конрад перестал оказывать поддержку Ордену. С одобрения папы и плокского епископа тевтонцы присоединили к себе Добжиньский Орден буллой 19 апреля 1235 года, однако недовольный Конрад Мазовецкий получил обратно Добжиньский замок. В 1237 году Тевтонский Орден воссоединился с орденом Меченосцев, сильно ослабленным в результате страшного поражения, нанесённого ему литовцами в битве при Сауле.
Пользуясь деятельной поддержкой мейссенского маркграфа Генриха, прибывшего в Пруссию с отрядом в 500 воинов и большими богатствами, крестоносцы активно продвигались вдоль обоих берегов Вислы, покоряя ещё не подчинённые помезанские племена. В 1237 году тевтонцы начали поход против погезанских племён. Тем временем маркграф, посчитав свой обет выполненным, вернулся обратно, однако оставил крестоносцам корабли и значительные силы, позволившие крестоносцам одержать победу над пруссами. На своём пути крестоносцы выстроили замок Эльбинг.
В 1238—1240 гг. крестоносцы вели войны с племенами вармийцев, бартов и наттангов. В одной из стычек вармийцы разгромили и уничтожили отряд крестоносцев, разорявший окрестности прусской крепости, которую крестоносцы не решались штурмовать в силу своей малочисленности. В ответ на это магистр послал против пруссов большое войско, которое штурмом взяло замок благодаря предательству вождя Кодруна, командовавшего его гарнизоном. Захваченная крепость в 1239 году была переименована в Балгу. Пруссы во главе с вармийским вождём Пиопсо попытались отбить замок, но безуспешно.
Вскоре рыцари с помощью Брауншвейг-Люнебургского герцога Отто I подчинили своей власти Натангию и Бартию. В октябре 1243 года папа при участии Вильгельма Моденского разделили завоёванную прусскую землю на Кульмское, Помезанское, Эрменландское и Самландское епископства, хотя земли последнего (Самбия) ещё не были покорены.
Завоевание Самбии (1253-1255)
После завоевания западных пруссов к середине 1250-х годов крестоносцы продолжили продвижение на восток, где столкнулись с прусскими племенем самбов, населявшим дикие и слабозаселённые земли Самбии. Многочисленные походы тевтонцев возглавил комтур Христбурга Генрих Штанге. В 1252 году самбийцы разгромили тевтонцев, а Штанге погиб в бою.
С целью восполнить понесённые крестоносцами потери папа и новый магистр Поппо фон Остерна объявили новый крестовый поход против язычников. Для похода на пруссов были собраны огромные силы, насчитывавшие 60 000 воинов[1]. В Самбию отправились богемский король Отакар, бранденбургский маркграф Отто, моравский маркграф Генрих, германский король Рудольф, епископ Бруно Оломоуцкий, и многие другие. Объединённые силы крестоносцев нанесли поражение самбам в битве близ замка Рудов. Пруссы, оборонявшие замок, сдались и вскоре приняли крещение.
После победы крестоноцы продолжили завоевание самбийских земель, беспощадно истребляя всех, кто не желал принимать крещение. Были завоёваны волости Кведенов, Вальдов, Кайме и Тапиов. К январю 1255 года Самбия была завоёвана.
Близ прусского селения Тувангсте крестоносцы основали крепость Кёнигсберг, названную так в честь богемского короля. Невдалеке был также заложен замок Бранево. В месте слияния рек Лава и Преголя крестоносцы построили замок Вилов. Затем крестоносцы продвинулись в Натангию, где разгромили племя натангов во главе с вождём Годдуке, который погиб в сражении.
Великое прусское восстание (1260–1274)
Ливонский орден в одно время с тевтонцами совершал походы в Жемайтию, располагавшуюся к северо-востоку от Пруссии. В 1259 году жемайты разгромили ливонцев в битве при Скуодасе, а через год нанесли ливонцам, их тевтонским союзникам и многочисленным европейским добровольцам тяжёлое поражение в битве при Дурбе.
Победа язычников вдохновила пруссов на восстание против власти Ордена, вспыхнувшее в том же году. Ввиду ограниченности сил и средств тевтонцы не имели возможности быстро подавить восстание. В первой же битве при Покарвисе в 1261 году (близ совр. Ушаково) крестоносцы были разгромлены. Большинство тевтонских замков в первые годы восстания были сожжены и разрушены.
Пруссы, не знакомые с современными методами ведения осадной войны, брали замки и города противника измором, перерезая все коммуникации, по которым крестоносцы снабжали осаждённых провиантом. Крошечные гарнизоны, лишённые поддержки и без того малочисленных войск Ордена, были обречены. Восставшие язычники наводнили также Ливонию, Польшу и Волынь.
В 1265 году крестоносцы приступили к подавлению бунта при поддержке брауншвейг-люнебургского герцога Альберта I и тюрингского ландграфа Генриха III. В 1272 году к тевтонцам прибыл на помощь также мейссенский маркраф Дитрих II. В конце концов восстание было жестоко подавлено.
В результате восстания многие пруссы утратили большинство своих бывших прав и были закрепощены. Многие пруссы бежали в Великое княжество Литовское или к ятвягам, многие были изгнаны и выселены крестоносцами. Выжившие племенные вожди стали орденскими вассалами. Лишь немногие из них получили особые привилегии. Рыцари отстроили и укрепили замки, разрушенные пруссами.
Поздние кампании
Несмотря на то, что силы Ордена были основательно ослаблены в результате мощного восстания, крестоносцы успешно наступали на восточной границе своих владений, где орденские земли граничили с ятвягами и литвинами. Ятвяги во главе со Сколомендом, вероятным отцом Гедимина, осадили и разграбили крепость Бартошице в Бартии. Прусские племена натангов и бартов, беззащитные против воинственных ятвягов, призвали на помощь тевтонцев. Крещёные натангские роды, объединившись, перебили 2000 ятвягов и остановили вторжение. Тем временем тевтонцы при содействии тюрингских и мейссенских феодалов окончательно закрепили за собой Натангию [1].
Новый магистр Хартман фон Хельдрунген послал провинциального магистра Пруссии Конрада фон Тирберга-старшего с войсками на восток от Кёнигсберга с целью не допустить соединения ятвягов с прусским племенем надровов. Фогт Самбийской земли Теодорих с ополченцами разорил два прибрежных надровских укрепления и захватил богатую добычу. Повторный поход Дитриха во главе 40 всадников и множества пехоты на судах в надровскую волость Каттов также увенчался успехом: штурмом была взята надровская крепость Отолихия, её защитники были перебиты или сдались в плен. Вслед за этим рыцари взяли главный надровский замок Каменисвике, который обороняли 200 воинов. Вскоре после этого тяжёлого поражения надровские роды прекратили сопротивление и сдались на милость крестоносцам.
Захваченные надровские земли стали базой для дальнейшего наступления крестоносцев на родственный пруссам народ скальвов, населявших соседнюю область Скаловию. С захватом Скаловии Орден планировал на завоевание Жемайтии, отделявшей Пруссию от Ливонии. Осознавая опасность исходящей от тевтонцев угрозы, литвины начали оказывать помощь скальвам, тревожившим орденские земли постоянными набегами и рейдами. В глубине диких лесов располагалась главная опора скальвов — крепость Раганита. Самбийский фогт Дитрих возглавил отряд в 1000 воинов и атаковал крепость, взяв её приступом и перебив защитников. Теодорих также захватил замок Рамигу на другом берегу Немана. В ответ на это скальвы захватили городок Лабиау близ Кёнигсберга. Конрад фон Тирберг послал войска, подвергшие страшному опустошению земли Скальвии и пленившие огромное число местных жителей[2]. Вождь Стигенота погнался вслед за уходящими рыцарями, чтобы отбить пленённых соплеменников, однако попал в искусно организованную засаду и погиб вместе с войском. После этого большинство скальвской племенной верхушки признало свой вассалитет по отношению к Ордену.
После покорения скальвов тевтонцы планировали вторжение в Жемайтию, однако ятвяжский вождь Сколоменд смешал планы захватчиков. В 1276-77 гг. ятвяги в союзе с литвой разорили Хелминскую землю и сожгли поселения вокруг крепостей Христбург, Мариенвердер, Зантир и Реден. Разграбив область, ятвяги беспрепятственно ушли с богатой добычей. Теодорих Самландский смог убедить самбов не восставать против Ордена, их примеру последовали также натанги и вармы. Тем временем Конрад фон Тирберг-старший, собрав 1500 всадников, вторгся в ятвяжскую волость Кименов летом 1277 года, подвергнув её разорению и захватив в плен около тысячи местных жителей. Трёхтысячное ятвяжское войско настигло крестоносцев в лесу Винсе, однако рыцари отбили нападение и разгромили ятвягов. В 1280 году ятвяги и литва напали на Самбию, однако Орден был готов к нападению, поэтому язычники потерпеи неудачу. В это время воинственный комтур Тапиова Ульрих Баувар во главе 12 рыцарей и 250 всадников напал на Ятвягию. В это же время польский князь Лешек Чёрный нанёс два серьёзных поражения ятвягам, которые во главе с вождём Сколомендом вынуждены были бежать из Ятвягии в Литву. В 1280 году крестоносцы основали замок Мариенбург. Летом 1283 года новый провинциальный магистр Пруссии Конрад фон Тирберг-младший возглавил огромную армию в походе на Ятвягию. В своём продвижении войска не встречали сопротивления. Рыцарь Людвиг фон Либенцель, попавший в плен к ятвягам, сумел подружиться с местным вождём Кантегердом и убедил его и его людей принять крещение. В результате 1600 ятвягов во главе с Кантегердом добровольно сдались тевтонцам, а затем осели в Самбии[1]. В течение некоторого времени продолжалась партизанская война местного ятвяжского населения, однако ятвяги не имели средств и сил для борьбы с таким сильным противником, каким являлся Орден и его польские и волынские союзники, поэтому местная знать постепенно переходила на сторону тевтонцев. Большинство оставшихся в живых ятвягов были расселены по землям Самбии и Погезании. Сколоменд был прощён, ему было разрешено поселиться в Балге. Ятвягия опустела, став полосой дикой и безлюдной земли, прикрывавшей Мазовию, Пруссию и Волынь от набегов литвы[1].
Итоги
Земли Пруссии были полностью покорены Тевтонским орденом. Скоротечные восстания местного населения, имевшие место в 1286 и 1295 годах были жестоко подавлены. Крестоносцы твёрдо удерживали захваченные территории. Покорённые пруссы насильственно обращались в христианство, несогласные просто истреблялись; любые проявления язычества подвергались жесточайшим преследованиям. Начался процесс заселения прусских земель немецкими колонистами, которые селились около основанных рыцарями замков. Эти замки и возникшие под их защитой города послужили главными опорными пунктами германизации коренного населения. Прусское население сохранило часть своих обычаев и прав. Права крещёного населения были подтверждены и регулировались Христбургским договором, подписанным ещё в 1249 году между Орденом и языческими племенами, однако после многочисленных восстаний эти права даровались лишь представителям местной племенной верхушки. Уцелевшие покорённые пруссы постепенно ассимилировались среди германоязычного населения орденских земель. Племенная знать на язык завоевателей перешла примерно к исходу XIV века, но сельское население ещё долго оставалось этнически прусским (за исключением северных и южных областей будущей Восточной Пруссии).
См. также
Напишите отзыв о статье "Прусский крестовый поход"
Примечания
Первоисточники
- [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/P.phtml?id=2056 Пётр из Дусбурга, Хроника земли Прусской] — хроника завоевания Тевтонским орденом Прусской земли в XIII веке
- [www.vostlit.info/Texts/rus12/Eroschin/frametext.htm Николай фон Ерошин, Хроника земли Прусской]
Литература
- [club-kaup.narod.ru/kaup_r_kylakov_hist_of_prussia_1283.html В. И. Кулаков. История Пруссии до 1283 года. М.:"Индрик", 2003]
Отрывок, характеризующий Прусский крестовый поход
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.
Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.
Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.
Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.