Прусская Польша

Прусская Польша
Прусский раздел
Округа
1772 год — 1806 год
Флаг Пруссии
Столица	Берлин
Площадь	141,400 км² (54,600 миль²)

К:Появились в 1772 годуК:Исчезли в 1806 году

Прусская Польша, также «Прусский Раздел», «Прусский Сектор» — бывшие земли Речи Посполитой, полученные Пруссией в результате трех разделов Речи Посполитой. Территориальные приобретения Прусского королевства составляли 141,400 км² (54,600 миль²) из земель, составлявших ранее западные области бывшей Речи Посполитой.

В середине XVIII века Речь Посполитая уже не была в полной мере независимой. Российские императоры оказывали непосредственное влияние на избрание польских королей. Особенно ярко эта практика видна на примере избрания последнего правителя Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского, бывшего фаворита российской императрицы Екатерины Великой. Вывезенный в Гродно король Станислав Август Понятовский сложил свои полномочия 25 ноября 1795 года. Государства, участвовавшие в разделах Речи Посполитой, заключили «петербургскую конвенцию» (1797 г.), которая включала постановления по вопросам польских долгов и польского короля, а также обязательство, что монархи договаривающихся сторон никогда не будут использовать в своих титулах название «Королевство Польское». В итоге трёх разделов Речи Посполитой, данная страна исчезла с карты более чем на 123 года.

История

Конвенция о Первом разделе была подписана 19 февраля 1772 года в Вене и была ратифицирована 22 сентября 1772 года. Перед этим, 6 (17) февраля 1772 года в Санкт-Петербурге было заключено соглашение между Пруссией в лице Фридриха II и Россией в лице Екатерины II. В соответствии с этим соглашением Пруссия получала Эрмланд (Вармию) и Королевскую Пруссию (позже ставшую новой провинцией под названием Западная Пруссия) до реки Нотеч, территории герцогства Померания без Гданьска, округа и воеводства Поморское, Мальборское (Мариенбург) и Хелминское (Кульм) без Торуни, а также некоторые районы в Великой Польше. Прусские приобретения составили 36 тыс. км² и 580 тыс. жителей. В результате Второго раздела под власть Пруссии перешли территории, населённые этническими поляками: Данциг, Торунь, Великая Польша, Куявия и Мазовия, за исключением Мазовецкого воеводства.

Поражение восстания Костюшко (1794), направленного против разделов страны, послужило поводом для окончательной ликвидации польско-литовского государства. 24 октября 1795 года государства, участвующие в разделе, определили свои новые границы. Одновременно с этим условием был подписан тайный договор в Петербурге между Австрией и Россией, явно враждебный Пруссии — о военной помощи в случае, если Пруссия нападёт на какое-нибудь из союзных государств.

В результате Третьего раздела Пруссия приобрела территории, получившие название Южной Пруссии, и населенные этническими поляками, к западу от pек Пилицы, Вислы, Буга и Немана, включая Варшаву; а также земли в Западной Литве (Жемайтия), общей площадью 55 тыс. км² и населением в 1 млн человек. Пруссией из бывших польских земель были созданы три провинции: Западная Пруссия, Южная Пруссия и Новая Восточная Пруссия. Официальным языком стал немецкий, введены прусское земское право и немецкая школа, земли «королевщины» и духовные имения отобраны в казну. Польский язык был упразднен.

Крупным историческим событием Прусской Польши после включения в 1772 ранее аннексированных территорий Польской Пруссии Фридрихом Великим, было плановое переселения около 57,475 немецких семей в Западную Пруссию для закрепления за Пруссией своих новых приобретений.

В результате вспыхнувшего в Велико Польше в 1806 году под предводительствомГенрика Домбровского второго Великопольского Восстания против прусских войск, в преддверии полного поражения Пруссии в войне с Наполеоном, в 1807 году образовалось Варшавское герцогство под покровительством Наполеона. Варшавское герцогство было создано, как сателлит Первой Французской империи и использовалось как плацдарм для вторжения в Россию. Поражение Наполеона во время русской Кампании привело к демонтажу герцогства согласно решению Венского Конгресса в 1815 году. Западные земли Великой Польши с городом Познанью и Прусское Поморье вернулись в состав Пруссии, а также к Пруссии были присоединены часть Саксонии, значительная территория Вестфалии и Рейнской области, а остальная часть Великой Польши была передана Российской империи как Царство Польское.

Во время произошедшего в 1846 году в Прусской Польше Краковского восстания, возглавляемого Людвиком Мерославским, восставшими был разработан план, с целью сделать восстание частью общего восстания поляков против всех трех государств, между которыми была проведена секционирование территории бывшей Речи Посполитой. 254 из восставших были обвинены в государственной измене и их казнь была проведена через повешение на городской площади Берлина. Спустя два года, в течение Весны народов, в 1846 году в окрестностях Познани вспыхнуло восстание, возглавляемое Польским национальным комитетом. Прусская армия провела операцию по умиротворению Польши с целью стабилизировать контроль на свой территории; 1500 поляков были отправлены в тюрьму «Познаньскую Цитадель» для устрашения остальных бунтовщиков. Восстание показало, что нет никакой возможности договориться о провозглашении польской государственности с Прусским правительством. Только шестьдесят лет спустя, после первой мировой войны, во время Великопольского Восстания (1918—1919) в Прусском Секторе возникла возможность для Второй Речи Посполитой отвоевать свою свободу.

Общество

Поляки в Прусском Секторе были предметом обширной программы по германизации населения, начатой королём Фридрихом Великим для ассимиляции польского населения Пруссии через Культуркампф и Хакату. Для этого Фридрих Великий планировал поселить около 300,000 немцев-колонистов на данные территории с тем, чтобы облегчить германизацию. Однако растущее национальное самосознание поляков и их самоорганизация затрудняли проведение онемечивания.

Фактически, рост национального самосознания и организация польского меньшинства в Прусском королевстве и Германской империи стало парадоксальным результатом политики онемечивания. Система образования в Прусском разделе была на более высоком уровне, чем в Австрийском и Российском, несмотря на атаки на польский язык, не принесшие желаемого результата («Вжесня»).

Экономика

Прусский Сектор Польши был одна и самых развитых территорий Пруссии благодаря общей политике правительства. Немецкое правительство поддержало эффективные способы ведения сельского хозяйства, промышленности, финансовых институтов и транспорта

Административное деление

• Новая Силезия — с 1795 по 1807 год
• Новая Восточная Пруссия — с 1795 по 1807 год
• Южная Пруссия — с 1793 по 1806 г.
• Нотец Район — с 1772 до 1793 г
• Восточная Пруссия — с 1773 по 1829 г.
• Западная Пруссия — с 1773 по 1824 г.

В первый раздел, Пруссия получила 36 000 км² и около 600 000 человек. Во второй раздел, Пруссия получила 58000 км² и около 1 млн человек. В третьем разделе, аналогично второму, Пруссия получила около 55 000 км² и 1 млн человек. В целом, Пруссия получила около 20 процентов территории бывшей Речи Посполитой 149 000 км²) и около 23 процентов населения (2,6 млн человек). Всю территорию Прусского Сектора (Прусской Польши) называют также Великой Польшей. Из этих территорий земли воеводства Познанского и Калишского назывались собственно Великой Польшей в узком смысле, воеводства Брест-Куявское и Иновроцлавское назывались Куявией, Мазовецкое и Раевское — Мазовией, Хелминское же, Мальборгское и Поморское с Вармией составляли польскую, или королевскую, Пруссию. Все это — название некогда самостоятельных областей или уделов, постепенно соединившихся с основным польским государством, потому ли, что в них вымерла княжеская линия Пястов, или потому, что они были принуждены к такому соединению силой оружия.

См. также раздел

• Российская Польша
• Австрийская Польша

Отрывок, характеризующий Прусская Польша

– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.