Прыжок через акулу

«Прыжок через акулу» (англ. Jumping the shark) — метафора, используемая американскими телевизионными критиками и фэнами с 1990-х годов для обозначения момента, когда телевизионный сериал проходит пик успешности. Как только шоу «прыгает через акулу», зрители чувствуют заметное снижение качества или понимают, что шоу претерпело слишком много изменений, потеряв исходное очарование и привлекательность. Фраза вошла в обиход благодаря Джону Хейну (англ. Jon Hein) и его веб-сайту «jumptheshark.com». Она отсылает к моменту в телевизионном сериале «Happy Days», когда популярный персонаж Фонзи на водных лыжах буквально перепрыгивает через акулу.

Точки «прыжка через акулу» могут быть эпизодами, подобными описанному, когда зрители убеждаются, что шоу окончательно и бесповоротно ушло от своих истоков, или это может происходить из-за ухода или замены исполнителей одной из главных ролей или из-за исчезновения самих персонажей, или существенной смены окружающей обстановки. Обычно такие точки рассматриваются как отчаянные и безнадёжные попытки придать сериалу свежесть на фоне снижающегося рейтинга.

Определение распространилось и на другие сферы поп-культуры, включая киносериалы, эстрадных и драматических исполнителей и авторов, для которых значительные изменения стали началом пути к упадку. Эти изменения обычно предназначены для разжигания пропадающего интереса прежних поклонников с помощью чересчур резких формулировок или через повышенное внимание к сценам секса или жестокости. По мере роста популярности этой идиомы она «обтесалась» до простого обозначения любого снижения качества какого-нибудь телевизионного сериала, без обязательного указания конкретного момента «прыжка через акулу».

Ссылки

• [www.jumptheshark.com/ jumptheshark.com] (англ.)

Отрывок, характеризующий Прыжок через акулу

Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.