Прянишников, Илларион Михайлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Илларион Михайлович Прянишников

Фото И. М. Прянишникова, 1885 г.
Дата рождения:

20 марта (1 апреля) 1840(1840-04-01)

Место рождения:

село Тимашово, Боровский уезд, Калужская губерния

Дата смерти:

12 (24) марта 1894(1894-03-24) (53 года)

Место смерти:

Москва

Илларио́н Миха́йлович Пря́нишников (20 марта (1 апреля) 1840 — 12 (24) марта 1894) — русский художник и педагог, мастер жанровой живописи, действительный член Петербургской академии художеств1893), один из основателей товарищества передвижников.





Биография

Родился 20 марта (1 апреля1840 года в селе Тимашово Боровского уезда Калужской губернии, в купеческой семье. Уже в возрасте 12 лет он начал учиться в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, однако год спустя оставил его: ему пришлось пойти на заработки «мальчиком» в купеческую лавку. В 1856 году он возобновил учёбу. До 1866 года Прянишников учился у таких мастеров, как Е. С.Сорокин, С. К. Зарянко, А. Н. Мокрицкий, Е. Я. Васильев. Именно Васильев добился для талантливого ученика права на бесплатное обучение и предоставил ему жильё[1]. Во время учёбы Прянишников близко сошелся с В. Г. Перовым; в 1857 году, когда Перов работал над картиной «Приезд станового», Прянишников позировал ему для создания образа главного героя; в 1862 году молодые художники вместе провели лето в Троице-Сергиевой Лавре[1]. В 1864 году Прянишников за картину «Чтение письма в мелочной лавке» был награждён малой серебряной медалью. В год окончания училища (1865), за картину «Шутники. Гостиный двор в Москве» он получил большую серебряную медаль и звание классного художника 3-й степени. Картина принесла художнику широкую известность; она даже была направлена на Международную выставку в Вене, но не была экспонирована, по мнению В. В. Стасова «из-за боязни показывать свои язвы Европе»[1].

В конце 1869 года Прянишников принял активное участие в создании Товарищества передвижных художественных выставок (ТПХВ); стал членом-учредителем этой организации. Он выставлялся почти на всех передвижных выставках, со второй передвижной выставки стал бессменным членом правления Товарищества.

В работах второй половины 1860-х — начала 1870-х годов Прянишников обращался к самым различным сторонам русского быта. «Для нас, русских жанристов, Москва — клад», — говорил Прянишников: «Тут и Гоголь, и Островский, и Тургенев, и Толстой — все собрано воедино; смотри и наблюдай за нашей чисто русской жизнью»'. И он в русле критического реализма изображал убогие развлечения городского люда («У театра марионеток», 1867); страдания бездомных нищих («Калики перехожие», 1870); непосильный труд измученных женщин-работниц («Швея», 1870). За две последние работы в 1870 году Прянишников был удостоен звания классного художника 1-й степени.

С начала 1870-х годов Прянишников в соответствии с общими тенденциями русской живописи переходит ко все более «многомерному» изображению действительности[2]. Его произведения стали отличаться от ранних большей композиционной цельностью и колористической насыщенностью. Картина Прянишникова «Порожняки», экспонированная на первой передвижной выставке в 1871 году, принесла ему новый успех. По единодушному мнению современников картина была признана новаторской благодаря удачному соединению пейзажно-жанрового мотива. Это произведение было приобретено одним из коллекционеров задолго до открытия выставки. П. М. Третьяков, нарушив собственное правило — не иметь повторений и копий в своем собрании, заказал художнику повторение картины[1].

В конце 1860-х годов Прянишников начал работать над картиной из истории Отечественной войны 1812 года и в 1874 году завершил полотно «В 1812 году». На этот сюжет он исполнил несколько вариантов, лучший (четвёртый) находится ныне в Третьяковской галерее. Крамской восхищенно писал Репину: «Прянишников написал хорошую вещь — „Пленные французы в 1812 году“».

В 1871–1872 годах для Политехнической выставки в Москве Прянишников вместе с В. Е. Маковским, Г. Г. Мясоедовым, В. О. Шервудом и другими художниками работал над созданием серии картин, посвященных обороне Севастополя в Крымской войне; из девяносто семи сюжетов Прянишниковым было написано восемнадцать — в их числе: «Перевозка орудий», «Призрение раненых женщинами в Севастополе».

С 1873 года практически до конца жизни преподавал в МУЖВЗ, его учениками были, в частности, Архипов, Бакшеев, Богданов-Бельский, Бялыницкий-Бируля, Жуковский, Иванов, Касаткин, Корин, Коровин, Лебедев, Малютин, Степанов и многие другие.

В 1871 году появилась картина «Художник Перов на охоте», которая ознаменовала начало новой тематики в творчестве Прянишникова: в картинах «Конец охоты», «На тяге», «Охота пуще неволи» ему удалось показать гармоничного сочетания человека и природы[2].

В 1874 году вместе с К. А. Трутовским, В. Е. Маковским, И. Н. Крамским, иллюстрировал повести Н. В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». В 1875–1877 годах работал над росписями храма Христа Спасителя в Москве.

Живя преимущественно в Москве, он однако ездил на Русский Север для зарисовок с натуры, в частности неоднократно бывал в Лальске, у старшего брата Сергея. На многих картинах Прянишникова можно видеть сам Лальск, бумажную фабрику, директором которой и был его брат; на последней неоконченной картине художника «Крестный ход» изображена церковь Покрова на Лузе.

Во второй половине 1880-х — первой половине 1890-х годов Прянишников исполнил несколько монументальных полотен, посвященных бытовому укладу и традициям русской деревни: «Спасов день на Севере» (1887), «Крестный ход», «Общий жертвенный котел в престольный праздник», «Приготовление нивы для посева льна в Вологодской губернии». В это же время в его творчестве возникали «сумеречные» по настроению образы и сюжеты «В мастерской художника» (1890), «В провинции» (1893).

В 1891–1892 годах, заболев туберкулезом, переселился в Крым, в Алупку, где жил в имении П. И. Губонина. По возвращении в Москву вновь преподавал в училище, в 1893 году был избран действительным членом Академии художеств.

Скончался в Москве; похоронен на кладбище Ново-Алексеевского монастыря в Москве.

Произведения

  • «Мальчик-коробейник» (1860-е),
  • «Чтение письма в мелочной лавке» (1860-е),
  • «Шутники. Гостиный двор в Москве» (1865, ГТГ)
  • «Погорельцы» (1871),
  • «В 1812 году» (1874, ГТГ)
  • «Порожняки» (1871, Харьковский художественный музей, вариант 1872 г. — в ГТГ)
  • «Жестокие романсы» (1881),
  • «Охота пуще неволи» (1881),
  • «Дети на рыбалке» (1882), Красноярский государственный художественный музей им. В.И. Сурикова.
  • «Возвращение с ярмарки» (1883),
  • «Спасов день на Севере» (1887, ГТГ),
  • «В мастерской художника» (1890),
  • «Общий жертвенный котел в престольный праздник» (1888, Художественный музей имени А. Н. Радищева, Саратов).
  • «В ожидании шафера» (1891). Серпуховский историко-художественный музей

Картины, находившиеся в доме брата Сергея Михайловича в Лальске, и в 1918 году переданные в Великоустюжский музей:

  • «Портрет брата»,
  • «Портрет жены брата»,
  • «Гостья»,
  • «Вид фабрики Сумкина»,
  • «Ярмарка в Лальске».

Другие картины «лальского» цикла:

  • «В засаде» (1881 г.),
  • «Ребятишки на изгороди» («Воробьи»),
  • «Конец охоты» (1884 г.),
  • «Крестный ход» (1893 г.),
  • «Базар в Лальске»,
  • «Приготовление нивы для посева льна в Вологодской губернии»,
  • «Церковный староста»,
  • «Дьячок»,
  • «У тихой пристани»,
  • «В провинции».

Напишите отзыв о статье "Прянишников, Илларион Михайлович"

Примечания

  1. 1 2 3 4 [www.art-katalog.com/russian/article/169 Биография] на Арт Каталог
  2. 1 2 [www.rodon.org/art-070919143623 Биография] на портале «Родон».

Литература

  • Художник-передвижник Илларион Прянишников: художественный альбом / В. М. Обухов — Калуга: Золотая аллея, 2008.
  • Горина Т. Н. Илларион Михайлович Прянишников. 1840—1894. — М.: Искусство, 1958.
  • Козлов А. М. Илларион Михайлович Прянишников. 1840—1894. — М.: Искусство, 1951.

Ссылки

  • [www.artonline.ru/encyclopedia/494 Прянишников Илларион Михайлович. Биография и творчество художника на Artonline.ru]
  • [www.artsait.ru/art/p/prynishnikov/art1.php Картины художника]
  • [www.staratel.com/pictures/ruspaint/494.htm Прянишников, Илларион Михайлович] в библиотеке «Старатель»

Отрывок, характеризующий Прянишников, Илларион Михайлович

– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.