Пряности и страсти

Путь длиной в сто шагов
англ. The Hundred-Foot Journey
Жанр	драма / мелодрама
Режиссёр	Лассе Халльстрём
Продюсер	Стивен Спилберг Опра Уинфри Джульет Блэйк
Автор сценария	Стивен Найт Ричард Мораис
В главных ролях	Хелен Миррен Ом Пури Маниш Дайал Шарлотта Лебон
Оператор	Линус Сандгрен
Композитор	А. Р. Рахман
Кинокомпания	Touchstone Pictures DreamWorks Pictures Reliance Entertainment Participant Media Image Nation Amblin Entertainment Harpo Films Walt Disney Studios Motion Pictures
Длительность	122 минуты
Бюджет	25 млн $
Сборы	88 880 821 $
Страна	США США
Язык	английский
Год	2014
[100footjourneymovie.com/ Официальный сайт]
Выход фильма «Путь длиной в сто шагов» (оригинальное название — англ. The Hundred-Foot Journey)

К:Фильмы 2014 года

«Путь длиной в сто шагов» (англ. The Hundred-Foot Journey, в России — «Пряности и страсти») — фильм 2014 года режиссёра Лассе Халльстрёма по сценарию Стивена Найта, основанному на одноимённом романе Ричарда Мораиса. Фильм, в котором главные роли исполнили Хелен Миррен, Ом Пури, Маниш Дайал и Шарлотта Лебон, был произведен компанией «DreamWorks Pictures» и выпущен «Touchstone Pictures» в кинотеатрах 8 августа 2014 года. В России прокат начался спустя месяц — 11 сентября, под названием «Пряности и страсти», под руководством компании «Walt Disney Studios Sony Pictures Releasing».

Сюжет

Мумбаи, Индия. Ресторан, которым управляет отец и глава семьи (Ом Пури), разрушен расстроенной толпой после избирательного спора. Папа спешно выводит гостей, однако в огне погибает его жена и мать семейства (Джухи Чавла). В поисках убежища в Европе, семья оседает в Лондоне, после чего они обнаруживают, что новое место жительства плохо подходит для строительства ресторана. После этого они отправляются в континентальную Европу.

Вскоре после пересечения границы между Швейцарией и Францией автомобиль выходит из строя, что вынуждает семью остановиться на ночь в близлежащем французском городке. Маргарет (Шарлотта Лебон), су-шеф высококлассного французского ресторана, кормит семью и помогает им найти авто-мастерскую и гостиницу. Папа поражается качеством городской еды и её доступностью, попутно узнав о заброшенном здании ресторана на окраине города, доступном для покупки. Восприняв это как божественное провидение, он решает открыть индийский ресторан в этом городе.

Узнав о планах открытия индийского ресторана всего в ста шагах через улицу, напротив от фешенебельного ресторана «Плакучая ива» со звездой в элитном каталоге «Мишлен», его владелец — овдовевшая мадам Мэллори (Хелен Миррен), пытается препятствовать им. После покупки ею всех доступных местных продуктов и ингредиентов, необходимых для приготовления блюд, между Папой и мадам Мэллори вспыхивает холодная война, они даже начинают жаловаться друг на друга сытому мэру этого городка (Мишель Блан). Пик противостояния совпадает с Днём взятия Бастилии, когда три повара мадам Мэллори раскрасили стены индийского ресторана «Усадьба Мумбаи» и кинули внутрь него бутылку с зажигательной смесью. Хассан Хаджи (Маниш Дайал), старший сын и отцовский премьер-повар, ловит горе-поджигателей на месте преступления и пугает их, но при тушении пожара обжигает руки.

На следующее утро мадам Мэллори проводит встречу со своими шеф-поварами и спрашивает их, знают ли они слова Марсельезы. Приведя из государственного гимна строки о равенстве и справедливости, она увольняет виновников происшествия из своего ресторана, а затем добровольно очищает соседский ресторан от граффити. Хассан, услышав, что мадам Мэллори объявила набор новых поваров с испытанием, заключающимся в приготовлении омлета, спрашивает, может ли он претендовать на эту должность. Ссылаясь на больную руку, он говорит мадам Мэллори о том, что ей придется помочь ему в процессе готовки. После пробы его омлета, мадам Мэллори называет его замечательным поваром и предлагает ему готовить для неё против воли отца и его семьи.

Кулинарный и достаточно нетрадиционный талант Хассана быстро становится популярным и приносит ресторану мадам Мэллори вторую звезду «Мишлен». Премия привлекает внимание всей страны к кулинарии Хасана, и ему предлагают работу в Париже, которую он принимает. Папа и мадам Мэллори мирятся, и, в конечном итоге, между ними начинается роман.

Кулинария Хассана быстро получает признание парижских критиков, однако, он всё больше думает о своей семье и Маргарет, в которую он давно влюбился. Хассан решает вернуться домой, где воссоединяется с Маргарет, и, предложив объединить свои бизнес-усилия, заявляет, что поможет ресторану мадам Мэллори заработать свою третью звезду. В тот вечер Хассан и Маргарет готовят ужин для семьи Хасана в ресторане мадам Мэллори. Для каждого из них этот вечер стал символом романтики и высокой кухни.

В ролях

Актёр	Роль
Хелен Миррен	мадам Мэллори мадам Мэллори
Ом Пури	Папа Папа
Джухи Чавла	Мама Мама
Маниш Дайал	Хассан Хаджи Хассан Хаджи
Шарлотта Лебон	Маргарет Маргарет
Амит Шах	Мансур Мансур
Фарзана Дуа Элахе	Махира Махира
Рохан Чанд	молодой Хассан Хаджи молодой Хассан Хаджи
Диллон Митра	Мухтар Мухтар
Мишель Блан	мэр мэр
Шуна Лемойн	жена мэра жена мэра

Производство

3 июня 2013 года компания «DreamWorks Pictures» поручила режиссёру Лассе Халльстрём экранизировать роман «Путь длиной в сто шагов» Ричарда Мораиса о двух соперничающих ресторанах во Франции. Сценаристом выступил Стивен Найт, а продюсерами — Стивен Спилберг, Опра Уинфри и Джульет Блэйк. Уинфри отметила, что «еда, как смесь культур, позволяет нам только немного заглянуть в чужую жизнь, а это около ста футов разрыва между культурами». Она назвала эту книгу своим «любимым летним чтением», отметив, что «она о людях, начинающих понимать других людей, и что ещё более важно, после того, как вы побудете в чужой шкуре, или увидите её реального владельца — человека, то поймёте, что на самом деле в вас больше сходства, чем различий». Генеральный директор «Reliance Entertainment» Санджив Ламба заявил, что фильм станет знаменитым символом тесного партнерства с «DreamWorks», отразив перекрёток разных культур. 3 июня стало известно о переговорах Хелен Миррен по вступлению в актёрский состав фильма. 1 июля «DreamWorks» подтвердила получение ролей Миррен и Манишем Дайалом. Позже Миррен признавалась, что нервничала, когда готовилась к роли француженки, сказав, что «существует особый вид французскости, так что я надеюсь, что я не оскорбляю французов. Я хотела быть французской актрисой, у меня была мечта стать французской актрисой». 9 августа стало известно об участии в фильме Ома Пури.

Собственно сами съёмки начались 23 сентября 2013 года на юге Франции, а именно в городе Сент-Антонин-Нобль-Валь, продлившись девять недель, затронув Нидерланды, а также студию Cité du Cinéma в Сен-Дени, к северу от Парижа, и регион Юг — Пиренеи. Для фильма индийская актриса Джухи Чавла была специально состарена на 15 лет. До начала съёмок актёры Маниш Дайал и Шарлотта Ле Бон провели значительное количество времени в ресторанах, наблюдая процесс готовки блюд и обучаясь ему на кухнях, а продюсер Джульетта Блейк консультировалась с поваром индийского происхождения Флойдом Кардозом. Позже Дайал отмечал, что:

Я готовился к работе, постоянно находясь на ресторанной кухне. Там я увидел, и, наконец, понял, что такое труд повара. И вообще, что такое ресторан. Как это функционирует. Разумеется, есть такой момент, что знаменитые шефы на своих кухнях ведут себя как диктаторы, что они любят подчинение, но, с другой стороны, а как иначе? И потом, они же почти все гении, им многое можно простить.

Прокат

Первый трейлер к фильму был выпущен 13 мая 2014 года. Премьера фильма состоялась в Театре Зигфилда 4 августа. В прокат фильм был выпущен 8 августа. Распространение фильма в Америке и Европе было взято под контроль компаниями «Walt Disney Studios Motion Pictures» и «Touchstone Pictures», «Mister Smith Entertainment» — по Африке и Ближнему Востоку, а «Reliance Entertainment» — по кинотеатрам исключительно в Индии. В первый уикенд в США фильм собрал 10,979,290 долларов США заняв четвёртое место в прокате после фильмов «Черепашки-ниндзя», «Стражи Галактики» и «Навстречу шторму». Мировые сборы фильма составили 88 880 821 долларов.

Критика

Фильм был встречен смешанными отзывами кинокритиков. На сайте «Rotten Tomatoes» он получил 67 % по результатам 121 обзора, а на сайте «Metacritic» — оценку 55 из 100 на основе 35 рецензий.

Алонсо Дюральде в «The Wrap» сказал, что этот фильм является «эмоциональной манипуляцией режиссёра Лассе Хальстрёма» и «паточной проповедью Опры Уинфри», отметив, что единственное, что «я могу простить — наличие Хелен Миррен». Джастин Чанг из «Variety» сказал: «Говядина по-бургундски или козлятина-тандури? Успех в карьере или лояльность семье? Вы на самом деле можете увидеть всё это в драмеди о столкновении культур — фильме „Путь длиной в сто шагов“, представляющем собой наиболее успокаивающую марку кинематографической комфортной еды», заметив, что после всех потрясений и восстаний «получается история, в которой культурные противоположности не только учатся сосуществовать, но на самом деле торжественно и даже романтично мирятся». Кристи Лемир на сайте кинокритика Роджера Эберта отметил, что «„Путь длиной в сто шагов“ это фильм, который требует, чтобы вы к нему серьёзно отнеслись. С его хорошим прочувствованием темы межкультурного понимания, он кое о чём важном. Он даже вышел с печатью одобрения титанов-законодателей мод Опры Уинфри и Стивена Спилберг, как продюсеров. Что более убедительное вам нужно?». А. О. Скотт из «The New York Times» сказал, что «„Путь длиной в сто шагов“, скорее всего, ни к пробуждению аппетита, ни насыщению его, оставив вас в подвешенном состоянии, фаршированном ложными настроениями и принудительной фантазией, изголодавшись по реальному восхищению». Шери Линден из «The Hollywood Reporter» отметила, что «со своей настройкой изображения-открытки и аппетитными индийскими и французскими деликатесами, „Путь длиной в сто шагов“ — это фильм предназначенный для успокоения», а Эшли Ли добавила, что фильм о том, как можно «решить культурные различия и реализовать индивидуальную самобытность через пищу».

Майк Маккахилл из «The Telegraph» сказал, что этот фильм «имеет до боли знакомые ингредиенты», а именно столкновение культур. Однако, как если бы продолжил Джеффри Макнаб из «The Independent», «очарование ранних сцен подрывается предсказуемостью, с которой разворачивается остальная часть фильма», то есть превращаясь в идиллию со счастливым концом. А Дэвид Эдвардс из «The Mirror» заметил, что «Путь длиной в сто шагов» — это «мягкая смесь приторности и предсказуемости». Майкл Ханн из «The Guardian» отметил, что фильм — «клише на клише, но добродушный, нетребовательный и веселый», а Том Шон сказал:

Чванливый французский ресторатор. Индийский повар, который готовит со специями своей погибшей матери. Милый французский беспризорник, который едет на велосипеде через идиллическую сельскую Франции. Молодая любовь! Старые рецепты! С кардамоном на вершине! Звучит как фильм Лассе Халльстрёма. Он пришёл к нам от Стивена Спилберга и Опры Уинфри, оперевшихся на книгу-бестселлер Ричарда Мораиса. Название относится к расстоянию между двумя ресторанами, но оказывается больше значит, чем просто расстояние. Оно символизирует пропасть, отделяющую культуры, народы, отдельные человеческие сердца, и, скорее всего, определенное договором расстояние, что должны быть сохранено вокруг парковочных мест суперзвезд-производителей во время съемок.

Оригинальный текст (англ.)  

A snobby French restaurateur. An Indian chef who cooks with spices from his dead mother. A cute French waif who rides a bicycle through idyllic rural France. Young love! Old recipes! With cardamoms on top! Sounds like a Lasse Hallström movie. This one comes to us from Steven Spielberg and Oprah Winfrey, who turned Richard C Morais’s book into a bestseller. The title refers to the distance between two restaurants, but it turns out to mean so much more than that. It’s symbolic of the gulf that separates cultures, peoples, individual human hearts, and, most probably, the contractually agreed distance that had to be maintained around the parking spaces of its superstar-producers during filming.

Питер Трэверс из «Rolling Stone» сказал что Хелен Миррен «выглядит вкусно, так же, как и еда. Что ещё вы хотите от легкого летнего фильма?», добавив, что «этот фильм пробудил во мне гурмана». Эдвин Арнаудин из «Asheville Citizen-Times» заметил, что новый фильм Хальстрёма о еде и кухне «можно только поприветствовать, действительно как возвращение домой», рассказывающий об «реальных, сложных человеческих эмоциях, показанных изящно и пробуждающих в зрителях аппетит к вкусной кухне и хорошим фильмам». Салис Афагью из «Salis Magazine» отметила, что «Путь длиной в сто шагов» — «это именно то, что душе угодно. И фильм, и еда могут стать началом новой одержимости». Критик Кеннет Туран в эфире «National Public Radio» сказал, что «„Путь длиной в сто шагов“ является сладкой и непримиримой сказкой для взрослых. Его история кухонь и культур и конфликта была отполирована до максимально возможного блеска».

Саундтрек

Музыка для фильма была написана известным индийским музыкантом и композитором А. Р. Рахманом. Официальный саундтрек был выпущен 12 августа 2014 года компанией «Hollywood Records»

Ссылки

• [100footjourneymovie.com/ «Пряности и страсти»]. Официальный сайт.

Отрывок, характеризующий Пряности и страсти

– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.