Пряхин, Георгий Владимирович

Георгий Владимирович Пряхин

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Георгий Владимирович Пряхин – русский политик, журналист, писатель и издатель. Родился 4 мая 1947 г. в селе Николо-Александровском Ставропольского края. Рано остался без родителей и воспитывался в школе-интернате № 2 г. Будённовска.

Служил в армии, окончил факультет журналистики МГУ им. М. Ломоносова. Работал в различных газетах, в т.ч. в «Комсомольской правде», где дослужился от собственного корреспондента до заместителя главного редактора.

Политический деятель

Был политическим обозревателем Гостелерадио СССР, заместителем председателя Гостелерадио СССР. 20 сентября 1987 года выступил в программе «Время», обличая «сионистов», желавших репатриироваться в Израиль, и «националистов в прибалтийских республиках», а также возражая против установления памятника Сергию Радонежскому, который скульптор Вячеслав Клыков хотел передать в дар городу Москве. С 1988 по 1990 г. работал заместителем заведующего отделом ЦК КПСС, а затем – консультантом Президента СССР М.С. Горбачева.

В начале 2000-х годов был одним из основателей и председателем политсовета Партии возрождения России, возглавляемой Геннадием Селезневым и входившей в блок Патриоты России. Газета «Советская Россия» отмечала, что «по иронии судьбы точно так же называлась подпольная фашистская партия, существовавшая в СССР и в среде белой эмиграции в 30-е годы». В 2004 году, в интервью «Российской газете» Пряхин заявил, что демократическая анти-лукашенковская оппозиция в Белорусии вызывает у него неприязнь. В 2006 году, отвечая на вопрос корреспондента «Комсомольской правды» о Пиночете, заявил, что Пиночет нужен «там, где царит коррупция, не уважаются законы. Нужно составить карту России: где будет много черного – для этого региона и клонировать Пиночета».

Литератор и издатель

В литературе имя Георгия Пряхина появилось в конце 70-х — начале 80-х годов. Его первая повесть «Интернат» была опубликована в журнале «Новый мир» с предисловием Чингиза Айтматова. Когда эта повесть, посвященная детворе послевоенных лет, вышла в издательстве «Молодая гвардия» отдельной книжкой, она была признана лучшей книгой молодого автора за год. В 2006 году Александр Байгушев писал в газете «Завтра»: «Я был поражен, насколько писательские прозрения Александра Проханова созвучны, на мой слух, таким же мистическим писательским предчувствиям в романах Личутина, Пряхина».

Вместе с тем, журнал «Знамя» так отозвался о повести Пряхина «Не то шепот, не то плач»: «129 исповедальных страниц малоодаренного прозаика, который оказался высокоодаренным издателем и вызволяет свои труды из неминуемого забвения».

Перу Пряхина принадлежат несколько книг. В романе «Хазарские сны» (2006) он прославлял убийство Троцкого: «Роковой альпеншток, который очутился в руках у Рамона Меркадера, оказался длинной рукою не только Сталина, но и кой-кого повыше». В переводе он публиковался в Италии, Болгарии, Словакии, США, Англии, Ирландии, Эстонии, Украине, Белоруссии, Японии и других странах. Широко издававшаяся и до сих пор переиздающаяся книга Раисы Горбачёвой «Я надеюсь…» представляет собой шесть её интервью Георгию Пряхину.

В 2008 году Пряхин выступил с короткой лекцией в Ирландском писательском центре в Дублине, сопровождавшейся протестами членов троцкистской Ирландской социалистической рабочей партии. Награждён Всероссийской литературной премией имени Александра Грина, международной премией им. М. А. Шолохова и премией имени Валентина Катаева. Академик Академии российской словесности.

Возглавлял издательство «Воскресение», где печатались в том числе и его собственные книги. В настоящее время — директор издательства «Художественная литература».

Отрывок, характеризующий Пряхин, Георгий Владимирович

– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.