Псалидас, Афанасиос

Афанасиос Псалидас
Αθανάσιος Ψαλίδας
Дата рождения:	1767(1767)
Место рождения:	Янина, Османская империя
Дата смерти:	20 июля 1829(1829-07-20)
Место смерти:	Лефкас, Ионическая республика
Страна:	Греция
Научная сфера:	математик
Место работы:
Альма-матер:
Награды и премии:

Афанасиос Псалидас (греч. Αθανάσιος Ψαλίδας, Янина, 1767 – Лефкас 20 июля 1829) – греческий учёный, деятель Новогреческого просвещения, педагог и писатель.

Молодость

Афанасиос Псалидас родился в 1767 году в городе Янина Эпир, в семье коммерсанта Петроса Псалидаса, который был активен в основном в Валахии и России. Мать, Елисавет, была родом из близлежащего горного района Загори. Закончил школу в родном городе. В возрасте 18 лет (1785) уехал в Нижний Новгород, где несколькими годами раннее обосновался и открыл торговый дом его брат Михаил. Брат, взяв на себя все расходы, отправил его учиться в Полтавскую славянскую семинарию (1785-1787), основанную в 1776 году греческим просветителем и епископом Славянским и Херсонским Евгением (Булгарисом). По рекомендации одного из преподавателей семинарии, стал репетитором молодого Теохариса Кефаласа, сына богатого и знатного землевладельца из Фессалии . Вместе с молодым Кефаласом был отправлен в Вену, где посещал уроки медицины, философии, греческой и латинской филологии, физики, математики и физических опытов, а также иностранных языков: французского, немецкого и итальянского. С 1887 года он учился в Венском университете на медицинском факультете, который однако оставил и до 1795 учился Естественным наукам и Философии.

В период своего пребывания в австрийской столице (1787-1795), развил бурную писательскую и издательскую деятельность.

В 1791 году издал свою философскую работу “Настоящее Блаженство” («Αληθής Ευδαιμονία»), написанную на архаическом греческом языке, приложив и свой перевод на латынь. Этой своей работой он вновь исследовал и занял позицию по фундаментальным вопросам того времени, как то существование Бога, Бессмертие , посмертная антидосис (ἀντίδοσις – здесь, следуя речи Исократа, автобиография и защита), свобода человека, смысл и пределы свободы. Одновременно со своей учёбой, Псалидас предложил свои услуги греческим издательствам и типографиям своих земляков в Вене. В тот период он приступил к написанию значительного числа книг. С 1791 года, когда в Вене начала издаваться греческая газета Эфимерис (Εφημερίς), Псалидас был в числе сотрудников её издателей. В 1791 году он перевёл на греческий язык и издал «Арифметику» австрийского математика Метцбурга (Metzburg).

В 1792 году, вместе с киприотом Иоаннисом Карадзасом (который был казнён турками в 1798 году вместе с Ригасом) он издал книгу “Результаты любви” «Έρωτος αποτελέσματα». Это первое (сохранившееся) напечатанное произведение новой греческой литературной прозы. Основная темой книги была любовь (έρωτας – плотская любовь). Манера развития темы выражала новые философские идеи, сформированные в рамках эпохи Просвещения касательно физического (естественного) происхождения страстей. Работа включала в себя 3 романтические истории и множество стихов фанариотов. Книга имела замечательный успех и была переиздана пять раз с 1792 по 1836 год.

Преподавательская деятельность

В 1793 году Псалидас был допрошен австрийской полицией, подозреваемый в либеральных и франкофильских взглядах. Сам он отверг все обвинения, но оставаться в Вене становилось всё опаснее и, в конечном итоге, в 1976 году он решил вернуться в подконтрольную османам Грецию, отказавшись от предложенной ему кафедры университета Пешта.

В Янине и на протяжение 25 лет он возглавлял одну из самых значительных школ города, основанную согласно завещаниям местным купцов, братьев Ламброса и Симона Маруцоса.

Однако Школа Маруцосов вскоре столкнулась с непредолимыми финансовыми проблемами. После чего Псалидас заручился финансовой поддержкой нижегородского греческого купца и мецената Зоиса Капланиса. Школа получила имя Капланиса и перешла под покровительство Константинопольского Патриарха. Учитывая учёбу Псалидаса в России и Вене и его известность он был назначен её первым директором.

В этот период Псалидас обогатил школьную программу уроками естественных наук, истории, географии, коммерческих знаний, иностранных языков. Он привёз из западно-европейских столиц специальные приборы, с помощью которых он преподавал астрономию и космографию, и выполнял опыты по физике и химии, привлекая интерес и внешкольных зрителей. Одновременно он создал значительную библиотеку, доступную широкой публике, нанял квалифицированных преподавателей и обеспечил стипендиями своих лучших учеников. Его нововведения встретили резкую критику консервативных кругов. Он был обвинён греками и не греками в том, что он вводит атеистические взгляды Вольтера и вообще либеральные взгляды Французской революции. По этой причине он издал работу “Добрые действия” («Καλοκινήματα»), отвергая взгляды своих противников. Его идеологическое противостояние с К. Баланосом, возглавлявшим одну из других известных школ города, переросло в противостояние двух школ и их учеников. Одновременно это вызвало пристальное внимание к деятельности Псалидаса янинского правителя Али-паши. Али-паша с сыновьями посетил школу, когда Псалидас экспериментировал с статическим электричеством, и убедился в том, что ничего дьявольского не происходит. Более того. Али оценил его многосторонние знания и доверил ему дипломатические миссии. Именно Псалидас принимал в Янина иностранных консулов, послов и путешественников. Псалидас встретил в Янина и впечатлил Байрона, Пуквиля и других путешественников и дипломатов. Английский путешественник Хенри Холланд (Sir Henry Holland, 1st Baronet, 1788-1893) писал: «Псалидас не только многогранный учёный, но также превосходный и красноречивый оратор. С невообразимой лёгкостью он говорит и на древней и на сегодняшней форме греческого языка, на итальянском, французском, немецком и русском. Он ораторствует живо и с большой силой на любую тему искусства, науки, филологии, и в особенности о своём славном отечестве, Греции. Он владеет естественными науками, которым учился в Германии, но по своей натуре более склонен к философским исследованиям. Его рвение в пользу современной греческой литературы и поэзии велико».

В период своей преподавательской деятельности в Янина стал одним из самых известных городских деятелей. Принимал участие в советах старейшин, в судебных слушаниях. Кроме этого Али несколько раз послал его с дипломатической миссией от своего лица в Западную Европу.

Языковой вопрос

Если в своих первых работах Псалидас использовал архиическую форму греческого языка, то став «главным учителем Янин», он использовал разговорный Димотика. Более того, он не принял даже средний путь Адамантия Кораиса с его “чистым языком” Кафаревуса .

”Эллиники номархиа”

В 1806 году в Италии была опубликована Эллиники Номархиа (Ελληνική Νομαρχία - в свободном переводе Эллинский Закон), за подписью “безымянный эллин”. Книга была посвящена Ригасу Фереосу (1757-1798), является памятником национального пробуждения и гимном "священной свободы". Согласно греческим историкам, после трудов Ригаса, Номархиа является самым значительным духовным звеном приведшим к созданию созданию революционной организации Филики Этерия и к Греческой революции.

На Псалидаса, в числе ещё 6 греческих интеллектуалов той эпохи, падает “почётное подозрение”, что он является автором “Номархии”. Он также считается одним из вероятных авторов книги Русскоанглофранцуз ( «Ρωσαγγλογάλλος»), изданной неизвестным автором.

Накануне Греческой революции

Псалидас был непреклонным борцом за свободу греков. С этой целью он был союзников русских и тех греческих мыслителей, таких как Вулгарис, которые служили их интересам, но когда это было необходимо сталкивался с ними. В начале он воспевал Екатерину Великую и её деятельность, подтверждая ожидание русской поддержки. Однако когда это ожидание оказалось несбыточной мечтой и сомнения греков стали окончательным разочарованием, Псалидас “составил свидетельство смерти этой политике” и “написал эпитафию российской политике потерянных надежд и лживых обещаний”. Он стал противостоять Вулгарису, характерному апологету российских ожиданий и провозгласил с мужеством и смелостью переориентацию греческой политической мысли. Псалидас счёл, что привязанность этого старца Просветителя к русской политике и его жизнь при царском дворе были равносильны отречению от греческого возрождения. Псалидас писал: «Вулгарис, презрев своё Отечество и весь свой род, обратился к чужим варварским племенам, сделав патриотизм вторым после удовольствия и чрева… Горе соплеменникам, если от такого мудрого мужа они ожидают свет и пользу». Ответ Вулгариса был жёстким, считая гнев Псалидаса яростью шарлатана. Аналогичным образом Вулгарис ответил раннее другому своему критику, Иосипу Мисиодакосу. Псалидас стал членом революционной организации Филики Этерия, вызвав подозрения турок. Гетеристам удалось накануне Греческой революции поддержать сепаратистские тенденции Али-паши и его открытое противостояние с султаном. Когда в конце 1820 года султанские войска начали военные действия против Али, Псалидас укрылся в селе своей матери. Греческая революция разразилась весной 1821 года. В 1822 году Псалидас перебрался на остров Керкира, находившийся под британским контролем.

Последние годы

В 1823 году на Керкире была создана “Ионическая Академия”, первый современный греческий университет, где преподавали ученики Псалидаса. Но сам он вызывал у англичан подозрения в русофильстве, в силу чего получил титул почётного профессора, однако разрешения преподавать в Академии он так и не получил В 1828 году он был назначен директором лицея на острове Левкада, где и умер 20 июля 1829 года.

В помощь сражающейся Греции

Находясь на Керкире, Псалидас, в меру своих возможностей, пытался оказать посильную помощь сражающейся греческой нации. Он поддерживал переписку с политическими лидерами восставшей Греции и филэллинскими комитетами Западной Европы, в особенности Лондона. Предпринял ряд дипломатических шагов для подготовки конференции послов Великобритании, России и Франции, для разрешения Греческого вопроса после подписания Лондонских соглашений (1827). Инициировал предварительную конференцию на Керкире (август 1828) и конференцию послов на острове Порос (сентябрь – декабрь 1828). Одновременно своими рапортами И Капдистрии о северо-западной Греции он оказал содействие последнему для подготовки ответа на 28 вопросов поставленных ему “Великими державами”.

Личная жизнь

Псалидас женился в первый раз в 1793 году, будучи ещё в Вене. Его жена, Джозефа, была дочерью чулочного фабриканта Joseph Schicktanz. Жена скоропостижно скончалась в возрасте 22 лет. Вернувшись в Янина, Псалидас женился в 1800 году с Захрулой, дочерью А. Кутоваслиса. У четы родились 2 дочери, а затем близнецы Петрос и Анастасиос, последний умер сразу после родов. Захарула умерла через год после рождения близнецов. В 1806 году Псалидас женился в трети раз, на Василики Спаху. С ней у Псалидаса было двое детей.

Сохранившиеся работы

• 1. “Добрые действия” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Καλοκινήματα. Ἦτοι ἐγχειρίδιον κατὰ φθόνου καὶ κατὰ τῆς Λογικῆς τοῦ Εὐγενίου)
• 2. “Логика” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, «Λογική κατά νωτέρους μέν συντεθείσα, μεθόδω δε μαθηματική, εξυφανθείσα χάριν των φιλομούσων Ελλήνων, Εν Βιέννη, 1793»)
• 3. “География Албании и Эпира” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Θεσπρωτός, Κοσμᾶς, Γεωγραφία Αλβανίας και Ηπείρου. Ἐξ ἀνεκδότου χειρογράφου τοῦ Κοσμᾶ Θεσπρωτοῦ μὲ τοπογραφικὰ σχεδιογραφήματα καὶ γεωγραφικοὺς χάρτας τοῦ ἰδίου, Ἰωάννινα, Ἑταιρεία Ἠπειρωτικῶν Μελετῶν, 1964)
• 4. “Форпосты эллинизма” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Πρόμαχοι του Ελληνικού »)
• 5. “Размышления и напутствия Нации” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Στοχασμοί και προτροπές προς το Γένος)
• 6. “Краткая география” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Γεωγραφία σύνομος καθ΄ απλήν φράσιν, 1809)
• 7. “Логика и Метафизика” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Λογική και Μεταφυσική, Ἰωάννινα, 1804)
• 8. “Уроки Философии” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Μαθήματα Φιλόσοφίας. Μεταφυσική - Κοσμολογία, 1793)
• 9. “Настоящее Блаженство или основа любой религии” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Αληθής ευδαιμονία ήτοι βάσις πάσης θρησκείας, Τόμος Α΄, Ἑν Βιέννῃ τῆς Αοὐστρίας, Ἐν τῇ Τυπογραφίᾳ Ἰωσὴφ τοῦ Βαουμαϋστέρου, 1791)
• 10. “Практическое введение в философию” (Ψαλίδας, Ἀθανάσιος, Πρακτικής φιλοσοφίας εισαγωγή το δίκαιον της φύσως, ηθικήν και πολιτικήν περιέχουσα)

Источники

• [www.zosimaia.gr/MeNuDynamic.asp?menu=10&submenu=23&aID=96 Ζωσιμαία Σχολή Ιωαννίνων: Νεοελληνικός Διαφωτισμός]
• Παγκόσμιο Βιογραφικό Λεξικό, Εκδ, Αθηνών: Τόμος 9Β σελ.
• Ήπειρος, Εκδ. Αθηνών: λήμμα: Ηπειρώτες έμποροι και ευεργέτες σελ. 210
• Εργαστήριο Ερευνών Νεοελληνικής Φιλοσοφίας - Πανεπιστήμιο Ιωαννίνων. [www.kenef.phil.uoi.gr/dynamic/auth_books.php?Name_ID=221 Τεκμήρια].
• [books.google.com/books?id=OmAnT1z3Y-QC&pg=PA120&dq=%22Athanasios+Psalidas%22&lr=&as_brr=3&hl=el The necessary nation.] Gregory Jusdanis. Princeton University Press, 2001. ISBN 978-0-691-08902-7.
• [books.google.com/books?id=zfgSAAAAIAAJ&q=Athanasios+Psalidas&dq=Athanasios+Psalidas&hl=el&pgis=1 Journal of the history of ideas] Project Muse, JSTOR (Organization). Journal of the History of Ideas, Inc., 1960.
• [books.google.com/books?id=A2OvlsC7u18C&dq=Athanasios+Psalidas&hl=el The revival of Greek thought, 1620-1830.] George Patrick Henderson. State University of New York Press, 1970. ISBN 978-0-87395-069-5.
• [books.google.com/books?id=eAW5AAAAIAAJ&q=Athanasios+Psalidas&dq=Athanasios+Psalidas&lr=&hl=el&pgis=1 Greeks in Russian military service in the late eighteenth and early nineteenth centuries]. Nicholas Charles Pappas. Institute for Balkan Studies, 1991.

Другая литература

• Κονδύλης Παναγιώτης, «Ο Ψαλίδας, ο Παμπλέκης και η θεία Αποκάλυψη». Ηπειρωτικά Χρονικά 24 (1982), 249-266.
• Παναγιώτης Νούτσος, «Ο νεαρός Ψαλίδας για τη θεία αποκάλυψη». Ηπειρωτικά Χρονικά 25 (1983), 265-286.
• Παναγιώτης Νούτσος, "O νεαρός Ψαλίδας και η φιλοσοφία του γαλλικού Διαφωτισμού", Hπειρωτικά Xρονικά, 23 (1981), 187-214
• Παναγιώτης Νούτσος, "Ένα χειρόγραφο της Mεταφυσικής του Ψαλίδα", O Eρανιστής, 18 (1982).
• Παναγιώτης Νούτσος, Λόγος και αποκάλυψη στο έργο του νεαρού Α. Ψαλιδά, Τα Ιστορικά, τομ.5, τ/χ.8 ( Ιούνιος 1988),σελ.37-52
• Πέτσιος Κώστας Θ, «Η έννοια της ευδαιμονίας στο έργο του Αθ. Ψαλίδα», Ηπειρωτικά Χρονικά 29 (1988-89), 379-401.
• Ψημμένος, Νίκος (επιμ.): Ευρετήρια κειμένων νεοελληνικής φιλοσοφίας. Β΄: Ευρετήριο «Αληθούς ευδαιμονίας» Αθανασίου Ψαλίδα, Γιάννινα 1983.
• Διαμαντής, Κωνσταντίνος, "Ο Αθανάσιος Ψαλίδας και το Αρχείον του", Δελτίον της Ιστορικής και Εθνολογικής Εταιρείας της Ελλάδος 14 (1960),σ. 550-583, 16 (1962), σ. 273-369.
• Λάιος Γεώργιος, "Ο Αθανάσιος Ψαλίδας Αντιδημοκράτης (1793). (Ανέκδοτα δοκουμέντα από τα Αρχεία της Βιέννης)", Ηπειρωτική Εστία 6 (1957), σ. 214-224.

Отрывок, характеризующий Псалидас, Афанасиос

«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.