Псалом 37

Псалом 37 — 37-й псалом из Псалтыри (в масоретской нумерации — 38-й). В еврейском тексте и синодальном переводе Библии имеет надписание «Псалом Давида. В воспоминание» (ивр. ‏מִזְמוֹר לְדָוִד לְהַזְכִּיר‏‎), в Септуагинте и церковнославянском тексте — «Псалом Давиду, в воспоминание о субботе» (греч. Ψαλμὸς τῷ Δαυΐδ· εἰς ἀνάμνησιν περὶ τοῦ σαββάτου). Этот псалом представляет собой молитву страждущего и кающегося грешника. Все толкователи сходятся в том, что псалом этот составлен Давидом в один из критических моментов его жизни: либо во время, когда его преследовал царь Саул, либо во время болезни, постигшей Давида после его греха с Вирсавией, либо же во время мятежа Авессалома.

Слова «о субботе», присутствующие в Септуагинте, вероятно, прибавлены для того, чтобы яснее было для читателя все содержание псалма, который, как один из покаянных псалмов, составлен Давидом в воспоминание «субботы», то есть, покоя (שַׁבָּת), которым обладал он в состоянии невинности и которого лишился через грехопадение.

Богослужебное использование

37-й псалом является составной частью шестопсалмия.

Ссылки

• Григорий Разумовский, прот. [azbyka.ru/hristianstvo/bibliya/vethiy_zavet/razumovskiy_psalmi_06-all.shtml Объяснение священной книги псалмов]

Отрывок, характеризующий Псалом 37

– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.