Псалом 88

Восемьдесят восьмой псалом — 88-й псалом из книги Псалтырь (в масоретской нумерации — 89-й). Один из самых больших псалмов, завершающий третью книгу Псалтыри.

Надписание и авторство псалма

Псалом имеет надписание «Учение Ефама Езрахита» (ивр. ‏מַשְׂכִּיל לְאֵיתָן הָאֶזְרָחִי‏‎). Большинство современных толкователей полагают, что автором псалма является Ефан, один из главных псалмопевцев царя Давида, упомянутый в 1Пар. 15:17. Разница в последней букве имени (Ефам/Ефан) является характерным для древнееврейских имён разночтением и имеется только в Септуагинте, в еврейском тексте её нет. Остаётся, однако, открытым вопрос о том, следует ли отождествлять псалмопевца Ефана с мудрецом Ефаном Езрахитянином, упомянутым в 3Цар. 4:31. Еврейская традиция считает возможным автором Авраама, что не согласуется с историческими данными.

Содержание псалма

Бо́льшая часть псалма (стихи 2-38) представляет собой хваление Богу за Его совершенство и за завет, заключённый Им с царём Давидом. В дальнейшем, однако, (стихи 39-52) тон псалма совершенно меняется: оказывается, что царство потомков Давида находится в беде, и псалмопевец возносит к Богу молитву о помощи. Это указывает на два варианта времени написания псалма. Согласно первому варианту, псалом написан во время нападения Египта на Иудейское царство при внуке Давида Ровоаме (3Цар. 14:25-26): это позволяет предположить, что автором псалма действительно был доживший до этого времени псалмопевец Давида Ефан. Согласно второму варианту, псалом составлен во времена последних иудейских царей, то есть в конце VII — начале VI века до н. э. В последнем стихе тон псалмопевца вновь меняется: после жалобной молитвы он неожиданно возглашает: «Благословен Господь вовек! Аминь, аминь.» Возможно, впрочем, что, поскольку этот псалом завершает третью книгу Псалтыри, последний стих относится не к псалму, а ко всей книге.

Богослужебное использование

В Православной Церкви читается при освящении икон Спасителя или различных икон вместе .

Примечания, ссылки

• [azbyka.ru/hristianstvo/bibliya/vethiy_zavet/razumovskiy_psalmi_12-all.shtml#2 прот. Григорий Разумовский]

Отрывок, характеризующий Псалом 88

Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.