Псарская резня

Пса́рская резня — событие греческой борьбы за независимость от Османской Турции, в ходе которого 20 июня (2 июля) — 21 июня (3 июля) 1824 года турками была уничтожена или продана в рабство половина семитысячного населения греческого острова Псара, расположенного у острова Хиос, а также 12 тыс. (из 24 тыс.) беженцев с других островов, находившихся в это время на Псара.

Однако в отличие от совершенной турками двумя годами ранее резни безоружного населения на острове Хиос (Хиосская резня), греческая литература и историография, применительно к событиям на Псара, применяет термин Разрушение Псара, но чаще всего и сразу после событий термин Холокост Псара (греч. Το Ολοκαυτωμα των Ψαρων). Емкое греческое слово «Холокост» в 20 веке, через английский язык, получило узкое историческое значение и применительно к конкретному народу.

Псара

Этот маленький скалистый островок западнее о-ва Хиос упоминает ещё Гомер в «Одиссее». В древности его называли Псира (греч. Ψυρα).

Впервые Псара был разрушен турецким султаном Сулейманом II в 1522 г., после чего практически обезлюдел. Затем с 1643 г., постепенно в течение нескольких веков, стал заселяться, в основном выходцами из нома Магнисия, Фессалия и о-ва Эвбея. Скудная природа выпестовала из жителей острова отважных моряков, чей морской промысел иногда был на грани пиратства. Первая архипелагская экспедиция вызвала массовое участие псариотов в военных действиях на стороне российского флота, включая их участие в Чесме.

Достаточно вспомнить имена Иоаннис Варавакис и Алексиано.

Ламброс Кацонис и военные действия его флотилии в Архипелаге были другим этапом участия псариотов в войнах на море против османов. Одним из соратников Кацониса был в молодости Николис Апостолис, командующий флотом Псара во время описываемых событий. Другими факторами становлении морского острова Псара с его флотом и традициями стали: 1) рост благосостояния и флота, за счет прорыва британской блокады французских портов, после французской революции; 2) Кючук-Кайнарджийский мирный договор, который дал греческим судовладельцам право нести российский флаг на своих кораблях; 3) присутствие алжирских и тунисских пиратов на Средиземном море дало псариотам возможность вооружать свои корабли, но и постоянно поддерживать свои военно-морские навыки.

Греческая революция

К началу революции 1821 года этот островок, размерами 8х9 км, имел третий по размеру флот среди греческих островов, сразу после островов Идра и Спеце.

Населяло его 6 тыс. человек: все моряки и их семьи. Ни одного турка.

Восстание на полуострове Пелопоннес началось в конце марта 1821 года Псара восстал одним из первых, среди греческих островов, 10 апреля, а уже 20 апреля псариоты захватили турецкий транспорт с 200 солдатами на борту. Флотилия псариотов направилась к малоазийским берегам и атаковала 5 транспортов с войсками — 1 был потоплен, 4 захвачены. Флотилия псариотов участвовала в военных действиях вокруг островов Самос и Хиос и других островов Архипелага, и патрулировала/совершала рейды вдоль берегов Малой Азии.

После резни и разрушения города Кидониес (Айвалык), островов Мосхонисиа, острова Хиос и других областей Малой Азии (Анатолия), остров Псара принял тысячи беженцев и его население достигло 30 тыс. человек. Сюда следует добавить ещё 1 тыс. горцев из областей Средняя Греция, Македония, Фессалия, которые были наняты псариотами для несения караульной службы, когда их флот уходил в походы.

Касосская резня

После греческих побед 1821—1822 гг. (Осада Триполицы, Битва при Дервенакии), султан был вынужден обратиться к своему номинальному египетскому вассалу Мохамеду-али, с его европейской организацией армией и флотом.

Одной из первых акций египтян было разрушение четвёртого по рангу среди греческих морских островов (сразу после Псара) — о-ва Касос. Касиоты долгие годы досаждали Египту, включая их дерзкий рейд в сентябре 1822 г. на Дамиетту (Думьят), где они захватили 13 египетских кораблей. В октябре того же года касиоты захватили 6 турецких кораблей возле о-ва Кипр и 5 возле города Александрия.

Этот островок (в два раза меньше чем Псара) был разрушен 27 мая 1824 г., после атаки египетского флота и армии .Все предвещало, что приходил черед Псара.

Точка на карте

Перед началом операций 1824 г., султан велел принести ему карту империи. Султан молча ногтем соскоблил точку на карте под названием Псара, выразив таким образом свою волю покончить со скалой, которая препятствовала его господству в Архипелаге.

«Псара был тем же что и веками до того — скалой, но скалой о которую разбивались все надежды тиранов». Эта точка на карте мешала и левантийцам, поскольку создавала проблемы в торговле.

Так 12 декабря 1823 г. европейские консулы в городе Смирна (Измир), в своем письме старейшинам острова, требовали прекращения досмотров и конфискаций судов в заливе Смирны, иначе «это повлечет возмездие крупнейших европейских сил».

Через несколько месяцев, французский корвет произвел замеры глубин у Псара и передал их туркам.

Хосреф

Топал (то есть Хромой) капудан-паша (командующий флотом) Хосреф вышел из Дарданелл в апреле 1824 г. Две основные последовательные задачи были поставлены перед ним: разрушение о-вов Псара и Самос. Его флот состоял из 2-х двупалубных 74 пушечных линейных кораблей, 5 фрегатов, 45 корветов, бригов, шхун и 30 транспотров. В общей сложности 82 корабля, на борту которых также было 3 тыс. янычар и албанцев. Сначала Хосреф повел флот в Фессалоники, где принял на борт дополнительные войска, после чего направился к Малоазийскому берегу напротив о-ва Лесбос, где принял ещё 11 тыс. войск. После этого османский флот встал на якоря у Сигри, западный берег о-ва Лесбос, в 40 милях от Псара.

Греческие флотилии

Цели Хосрефа были очевидны. 19 мая Л. Кунтуриотис писал своему брату Г.Кунтуриотису, ПМ временного правительства, что Хосреф будет атаковать или Самос или Псара.

Даже сухопутный Одиссей Андруцос писал правительству 20 апреля: «этот остров особо подвергается опасности в этом году». Однако по только ему известным соображениям, Г. Кунтуриотис, получив известия о разрушении о-ва Касос, направил флотилии к Касосу, чтобы убедится в разрушении. Так 16 июня, 18 кораблей из Спеце и 17 из Идры направились к острову Касос. Если бы флотилии были направлены к Псара, то они бы успели к атаке Хосрефа 20 июня.

«Правительство Г. Кунтуриотиса совершило непоправимую и непростительную ошибку».

Перед боем

Псариотам было очевидно, что их скале предстоит противостоять всей империи.

В воскресенье 8 июня было созвано собрание в церкви Св. Николая Было 3 предложения: 1-погрузится на корабли и оставить временно остров. Почти все отклонили его. 2-если подойдут флотилии о-вов Идра и Спеце, сразится на море. 3-ответ на третий вопрос был самым сложным. Если идриоты и специоты не подоспеют.

Мнения разделились: одни, в основном псариоты, считали что их сила на море и следует искать победу на море, даже в одиночку . Другие, в основном беженцы и горцы, боялись что в критический момент псариоты бросят их на острове. Преобладало мнение вторых. Остров будет оборонятся на побережье. Все корабли были разоружены. Для пущего спокойствия, были сняты кормила со всех кораблей, за исключением 9 брандеров и 4 бригов их сопровождения.

Снятые судовые и береговые пушки, общим числом 173, были распределены по батареям от мыса Св. Георгия вдоль южного-западного-северного побережья до мыса Маркакис на севере.

Самой укрепленной позицией стало Палеокастро, т. н. Чёрный Хребет в самом городке Псара. На этом хребте-скале находился колодец, превращенный в пороховой погреб и 2 церквушки: Св. Иоанн и Св. Анна. Их каменная ограда была достроена в высоту и были установлены пушки. Это и была крепость Псара, чей Холокост остался навечно в страницах греческой истории.

16 июня, 17 турецких кораблей прошли между Псара и необитаемым островком Антипсара.

18 июня прибыл французский голет «Amaranthe» с предложением от Хосрефа: «во избежание лишнего кровопролития, псариотам погрузится на корабли и покинуть остров»

А. Монархидис, представляя парламент Псара, ответил французскому капитану Бежару что «верные своей клятве, мы останемся здесь сражаться». Псариоты докажут Миру, что слова Свобода или Смерть, написанные на их флаге это их наивысшее и безкомпромиссное решение.

Каналос, пятница 20 июня 1824 г

В море вокруг Псара стало тесно от кораблей. Их было 253, больших и малых .Многие из транспортов были без флагов, так соблюдался нейтралитет европейских держав. На борту флота было 15 тыс. солдат (Никодимос пишет, что их было 28 тыс.).

Большинство из лоцманов были европейцами, нанятые левантийцами из Смирны (Измир). Вокруг каждого большого корабля находились корабли поменьше, во избежание атаки брандеров. Флагман Хосрефа находился в центре группы. Вскоре стало очевидно, что основные силы флота направлялись к заливу Каналос, там где раннее французский корвет провел замеры глубин. Вся артиллерия флота начала обстрел греческих позиций на этом берегу. Греки отвечают.

Турки предпринимают первую высадку, но отступают и уходят на шлюпках.

Хосреф дает команду к новой высадке, но на этот раз шлюпки отходят, чтобы у десанта не было желания и возможности отступать. Все турки из десанта были перебиты.

Вечереет. Волны десанта идут один за другим, но псариоты и горцы удерживают позиции. Уже наступила ночь, но сражение продолжалось ещё 3 часа, без успеха для турок.

Каналос, суббота 21 июня

С рассветом, после артиллерийского обстрела, около 100 шлюпок высаживают войска. Чтобы ускорить процесс высадки десанта, шлюпки были задействованы концами на корабли, и после высадки десанта подтягивались к кораблям для новой погрузки. 4 часа продолжалось это упорное сражение, но без результата для турок.

Французский корвет Isis и голет Amaranthe наблюдали за боем с дистанции и как писал Клод Раффенель: «французские офицеры признавались, что они никогда до сих пор не видели столь страшной атаки и столь мужественной обороны». Турецкая атака захлебнулась.

Amaranthe вошёл в гавань. Капитан предложил парламенту Псара перебраться на его голет, под защиту французского флага. Но цель этой филантропии была очевидна: сломить дух псариотов и была отклонена — «скажите капитану, что конец сражения, каков бы ни был его исход, встретит нас здесь на том же месте».

Эринос

Хосреф и его европейские советники, видя безрезультативность атак на греческие позиции, дали команду транспортам выйти из линии. За клубами дыма и в сопровождении фрегатов они направились к северному побережью.Ведомые французским корветом и европейскими лоцманами, транспорты обошли мыс Маркакис и подошли к маленькой бухте Эринос. По сегодняшним понятиям — это частный песчаный пляж, длиной в 100 шагов и шириной в 40. Над ним нависала скала, но по тропинке за 3/4 часа можно было подняться наверх. Тишина и вид скалы пугают албанцев и они не решаются выпрыгнуть из шлюпок. Наконец нашлись добровольцы и албанцы следуют. На тропе, по пути их следования, оказался одинокий безымянный герой- псариот, из расставленных вдоль северного и восточного скалистого побережья караулов. Застигнутый врасплох, псариот убил на тропе одного за другим 11 турко-албанцев, пока не был убит сам. Выбравшись на вершину обрыва, албанцы вышли в тыл первому на их пути греческому бастиону, с 30 бойцами и 3 пушками, под командованием горца Котаса, и в непродолжительном бою перебили их.

За первыми 500 албанцами последовали ещё 2500. 3 тыс. турко-албанцев вышли в тыл греческих бастионов на берегу Каналос. Защитники бастионов Каналос и Пещера Адама, под командованием Маврояннис (племянника Варваци) держались 3 часа, подвергаясь атаке уже с 2-х сторон. Немногим удалось пробится к монастырю Ано-Панагия и забаррикадироваться в монастыре. Они продержались с субботы до вторника, пока уставшие турки не оставили на время осаду, чтобы выслать свежие войска .Воспользовавшись малой передышкой, защитники монастыря бросились к морю, где их приняли 2 французские шлюпки.

Разрушение Псара было выгодно европейцам. Филантропия была нетрудным выкупом за разрушение.

Фтелио

Уже 10 тыс. турок, двумя колоннами, шли вглубь острова. Одна шла на Фтелио, вторая к самому городку Псара (Хора). Немногочисленные защитники Фтелио отбили и первую и вторую атаки.

Наконец дервиши, зачитывая изречения из Корана и размахивая своими топорами, подняли турок во имя Мухаммада в третью атаку. Турки, держа одной рукой камни над головой и неся потери убитыми и ранеными, сумели подойти. Начался рукопашный бой. Под натиском сотен турок, оставшиеся в живых защитники стали собираться в своей временной казарме, где и был пороховой погреб. Турки с криками бросились на казарму, но её защитники взорвали себя вместе с осаждающими их турками .

Псара (Хора)

Турецкую колонну, шедшую к городку попыталась остановить у Св. Дмитрия, в часе ходьбы от городка, наспех собранная группа псариотов, но малая числом и при отсутствии организованных позиций не смогла надолго задержать турок. В городке началась паника, в особенности среди беженцев из Хиоса, Кидонии и других мест, вновь становившихся жертвами резни в течение двух лет. Многие пытались вплавь добраться до разоруженных кораблей. Многие женщины топили своих детей, перед тем как покончить жизнь самоубийством.

Немногочисленные моряки, установив вместо рулей всевозможные конструкции, пытались вывести в море груженные беженцами по ватерлинию корабли. К этому времени, османский флот с запада подходил к гавани, но увидев что выходят брандеры, турки испугались и стали маневрировать. Это дало возможность многим кораблям псариотов ускользнуть. Капитаном одного из пробившихся брандеров был Канарис. Его жене и 4 детям также повезло: они оказались на одном из пробившихся бригов.

Но бриг кап. Димитриса Леноса, вышедший без руля и балласта, был окружен фрегатами. Бриг был полон беженцами, но моряков было всего 5. Один из них, Яннис Кутепас, видя, что турки берут бриг на абордаж и что более нет надежды, воскликнул: «Братья, рабство или достойная смерть?» Смерть, было ему ответом.

Бриг взлетел на воздух.

Корабль капитана Ангелиса «Американа» вышел без руля и балласта. Вывалив в трюм, вместо балласта, вперемежку беженцев и все что было на борту, Ангелис пытался уйти от фрегата, который готовился брать его на абордаж. Подняв пустые бочки и всевозможные горючие вещества, Ангелис выдавал свой корабль за брандер. Несколько раз корабль загорался, турки отходили и экипаж тушил огонь. Наконец пламя полностью объяло «Американу» и турки оставили преследование, решив, что корабль обречен. Горящая «Американа» ушла и через несколько часов экипажу удалось потушить огонь.

16 бригов и 7 брандеров смогли пробиться между турецкими кораблями, но маленьким гребным судам это не удалось. Моряков на них было немного. Многие женщины с детьми и грудными младенцами бросались в море, чтобы не попасть в руки туркам и тонули. Капитан французского корвета Isis насчитал «на расстоянии всего лишь 120 м 30 трупов женщин и детей». Когда уже не стало надежд на выход в море, оставшиеся на берегу стали запираться в своих домах и готовились дорого продать свою жизнь. Другие направлялись к Палеокастро — Чёрному хребту, полуостровом прикрывающему гавань с запада.

Взрыв Палеокастро

95 псариотам и 55 горцам удалось добраться до Палеокастро. Этим 150 бойцам, за каменной оградой церквей, предстояло противостоять османскому флоту и 15 тысячам турок. Вместе с защитниками оказались и более 700 женщин и детей. Хосреф приказал с ходу взять эту ограду. Одновременно по Палеокастро начинает огонь турецкий флот. Первая турецкая атака захлебнулась. Захлебнулись и вторая, и третья, и четвёртая атаки. С закатом солнца бой прекратился. С началом боя под прикрытие Палеокастро встал с беженцами на борту корабль капитана Дзордзиса, не сумевший выйти в море. Осаждённые решили ночью погрузить на него как можно больше женщин и детей и попытать счастья. Выбор, кому (может быть) жить, кому оставаться и умереть, был не из лёгких. Отбив налёт турецких шлюпок, осаждённые посадили выбранных женщин и детей и 3 горцев в сопровождение, и вернулись на скалу.

Капитану Дзордзису и его пассажирам повезло: в темноте, при попутном ветре ему удалось проскользнуть и уйти. Оставшиеся на скале собрались в церкви принять решение. «Мы уже обещаны Харону, — сказал Димитрис Котзиас, — но пусть наши тираны заплатят дорого за нашу смерть. Когда турки пройдут ограду, кто берёт на себя взорвать погреб?» Вызвался молодой Антонис Врацанос и тут же получил благословение своего старого полуслепого отца.

Малый погреб вызвался взрывать хиосец Сидерос.

На рассвете, в воскресение 22 июня, на скале были подняты 2 флага: бело-голубой с крестом посередине, как было предписано Национальным конгрессом в Эпидавре, и флаг Псара с красным крестом, змеёй, якорем и словами «Свобода или Смерть». Хосреф поклялся Мухаммеду, что он возьмёт Палеокастро в этот день, чего бы это ни стоило. Он боялся, что могут появится корабли Идры и Спеце и помешают ему завершить разрушение. С кораблей были спущены шлюпки с турками-анатолийцами. Эти были готовы свести счёты с псариотами за их рейды на берега Малой Азии, но увидев трупы на склонах скалы, струсили и решили, что лучше начать переговоры. Разгневанный Хосреф выслал своих моряков. Анатолийцам ничего не оставалось: впереди смерть от греков, позади смерть от Хосрефа. Первая атака захлебнулась, и анатолийцы пошли было назад, но моряки Хосрефа повернули их вспять. Но и в этот раз осаждённые отбили атаку. За военными действиями с утра наблюдали с двух французских кораблей, и описание этого боя капитаном «Isis» de Villeneuve Bargemont было послано 6 июля 1824 г., через французского консула в Смирне, Шатобриану, который тогда был министром иностранных дел. К обеду турки, уже зная что защитников осталось мало, приготовились к последней атаке. Атака в этот раз была без никакой системы, вся скала покрылась красным: флагами, кафтанами, тюрбанами, шальварами. Пошла рукопашная, турки уже прошли ограду, женщины стали закрывать детям глаза и кричали: «Антонис, огонь, Антонис!» Врацанос подождал, пока турки стали набрасываться на женщин, и взрывает погреб. Сразу за ним взрывает малый погреб и Сидерис.

Как писал французский консул Шатобриану: «вершина скалы показалась на минуту подобной Везувию во время извержения… …мы видели женщин, что остались живыми, выбрасывающихся в обнимку с детьми на скалы и в море». Из мужчин — защитников Палеокастро все до одного погибли. «Герои Палеокастро», писал Blaquiere, «вы убедили и своих врагов, и целый мир, что потомки Леонида разорвали навсегда цепи рабства. Взрыв Псара будет звучать в веках». В память о Холокосте — жертве и славе Псара — греческий поэт Дионисиос Соломос написал:

«Στῶν Ψαρῶν τὴν ὁλόμαυρη ράχη,
Περπατῶντας ἡ δόξα μονάχη,
Μελετᾶ τὰ λαμπρὰ παλλικάρια,
Καὶ στὴν κόμη στεφάνι φορεῖ,
Γινωμένο ἀπὸ λίγα χορτάρια,
Ποὺ εἶχαν μείνει στὴν ἔρημη γῆ.»

На псарийских хребтах почерневших
Бродит Слава, и к лицам умерших -
Храбрецов, без обряда истлевших -
Наклоняется в скорбном венце:
Он сплетён из стеблей, уцелевших
На земли опалённом лице.

Св. Николай и Даскалио

У западного побережья находятся крохотные островки Св. Николай и Даскалио. На первом все эти дни оборонялись 18 псариотов и горцев, на втором 10 псариотов во главе с Мамунисом и Велисариосом и 7 горцев во главе с Наносом. Турки не придавали особого внимания этим островкам, но когда пал Фтелио и турки вошли в городок, решили разделаться и с этими очагами сопротивления. В субботу была произведена атака при поддержке фрегата. Защитники отбили её.

В воскресение артиллерийский огонь накрыл островки с моря и берега, но защитники не сдавались, а увидев, что пал и Палеокастро, защитники решили также умереть на островках.

В понедельник турки не вели активных действий.

Во вторник и среду разъяренные турки непрерывно бомбили и атаковали островки, но взять их не смогли. В четверг 26 июня, раненные и без воды и еды, защитники Св. Николая сдались капитану турецкого фрегата, после того как тот поклялся на Коране что «сохранит героям жизнь». Турок сдержал своё слово.

Один из сдавшихся был отправлен на Даскалио убедить последних защитников к сдаче. Посланник был убит своими оскорбленными земляками. Последние защитники Даскалио обняли оставшуюся бочку пороха и взорвали её.

Эпилог

Из 6500 жителей Псара выжили 3614. Около 400 мужчин и 1500 женщин и детей были убиты, 1500 попали в рабство. Из горцев 300 погибли в боях. Из 24 тыс. беженцев из других островов выжила только половина. Считанное число мужчин псариотов попало туркам в плен. Четверым из них, вынужденным служить на турецком корабле, удалось сбежать во время Наваринского морского сражения. Следует отметить, что 150 раненных псариотов, мужчин и женщин, обязаны своей жизнью капитану «Iris», который собрал их на свои шлюпки, не дав туркам добить их или обратить в рабство. Офицер de Villeneuve Bargement выполнил указание: Псара был разрушен (не случайно французский консул в Смирне David подарил свои золотые часы тому, кто принес эту благую весть). Человек de Villeneuve Bargement спас 150 душ.

Турки понесли серьёзные потери. Цифры в 12 тыс. убитыми выглядят нереальными. Сам Хосреф признал, что он потерял 3500 человек убитыми. Реальные цифры вероятно чуть выше цифр Хосрефа. Хосреф был вынужден отложить высадку на Самос и ушёл на Лесбос.

Оплакав погибших и поселив выживших женщин и детей в городе-крепости Монемвасия, псариоты стали готовить свои уцелевшие корабли к выходу. Все расходы на гражданское население и флот взял на себя вернувшийся к тому времени из России уже седой ветеран Орловских событий, псариот Иоаннис Варвакис.

Следующим этапом для псариотов стало Самосское сражение, где флот псариотов, под командованием адмирала Николиса Апостолиса, насчитывал 10 вооруженных торговых судов и 5 брандеров под командованием капитанов Константин Канарис, Папаниколис, Константис Никодимос, Врацанос, Врулос. Псариоты участвовали во всех последующих морских сражениях. После Освобождения, опустошенный остров Псара остался вне пределов возрожденного греческого государства. Псариоты были поселены в городе Эретрия, о-в Эвбея, где большинство из них и проживает по сегодняшний день. Через 88 лет, в ходе Первой Балканской войны, Псара был освобожден адмиралом Павлос Кунтуриотис 21 октября (3 ноября) 1912 г. Сегодня на острове постоянно (и в зимнее время) проживает не более 500 человек.

ВМФ Греции не забывает о героическом острове и в его составе постоянно присутствует боевая единица под именем Псара, включая последний фрегат типа Меко, построенный по немецкой лицензии на греческой верфи Hellenic Shipyards.

См. также

• Георгиос Сириан — мальчик-псариот, выживший после резни, был спасен американским кораблем и стал известным американским моряком, в честь которого ВМФ США учредило награду «George Sirian Award»
• Хиосская резня
• Греческая война за независимость

Отрывок, характеризующий Псарская резня

– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.