Психологическая война

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Психологические операции»)
Перейти к: навигация, поиск

Психологическая война (син. психологические операции) — психологическое воздействие на войска (силы) противника и население с целью их деморализации и склонения к прекращению сопротивления. Может проводиться в ходе подготовки к проведению военных операций и/или в их ходе. В СССР в том же значении использовался термин спецпропаганда.





До XX века

С древности на войне пытались запугать противника своей боевой мощью (зачастую мнимой). Так, перед походом в Грецию в 480 г. до н.э. персидский царь Ксеркс I распространял слухи о многочисленности своего войска, заявляя, что «если все персидские воины выстрелят из луков, то стрелы затмят солнце». Он даже отпустил к своим пойманного греческого лазутчика, предварительно продемонстрировав ему многочисленность персидского войска. Чингисхан и Ганнибал ещё до начала сражения преднамеренно распространяли слухи о «новом секретном оружии» — боевых слонах, «огненных змеях», ядовитом дыме и так далее.

Противостоящие персидским войскам афиняне пытались внести раскол в ряды сторонников персов. Фемистокл обратился к этническим грекам-ионийцам, служившим во флоте Ксеркса, со следующими словами, высеченными на камне, куда ионийцы приходили за пресной водой: «Ионяне! Вы поступаете несправедливо, идя войной на своих предков и помогая (варварам) поработить Элладу. Переходите скорей на нашу сторону! Если же это невозможно, то по крайней мере упросите карийцев поступить так же. А если не можете сделать ни того, ни другого, если вы скованы слишком тяжелой цепью принуждения и не можете её сбросить, то сражайтесь как трусы, когда дело дойдет до битвы. Не забывайте никогда, что вы произошли от нас и что из-за вас первоначально пошла у нас вражда с персидским царем». Геродот, описавший этот эпизод, отмечал, что Фемистокл при этом действовал «с двойным умыслом: либо ионяне изменят персам и перейдут к эллинам, либо Ксеркс, получив донесение об этом, возьмет под подозрение ионян и сам не позволит им участвовать в морских битвах».

В соответствии с одной из рекомендаций индийских «Законов Ману» воюющей стороне следовало активно «поощрять к мятежу тех из войск противника, кто склонен к этому».

К ХIII веку относится один из первых примеров применения дезинформации в военных целях. В 1241 году монголы, разбив венгров и их союзников на реке Шайо, среди захваченных трофеев нашли печать венгерского короля Белы IV. После этого по приказу Батыя пленные написали на венгерском языке указ о прекращении сопротивления от имени короля Белы, копии которого, скрепленные королевской печатью, были разосланы в разные концы Венгрии.

Иногда методы психологической войны приводили к обратному эффекту. Так, в XVI веке испанцы, пославшие против Англии «Непобедимую армаду», распространили в Англии тайно напечатанный памфлет против королевы Елизаветы I, в котором она обвинялась в распутстве. Авторство этого памфлета приписывалось эмигрантским кругам. Но англичане были так возмущены тем, что эмигранты клевещут на их королеву, что в результате на сторону королевы стали даже те, кто до этого её не поддерживал.

Во время Войны за независимость США американские листовки обещали выделить земельный участок каждому служившему британцам гессенскому наёмнику, который перейдет на сторону американцев (от 100 акров рядовому до 1000 акров полковнику). В результате около 6 тысяч из 30 тысяч гессенцев стали перебежчиками.

Наполеон во время Египетского похода пытался использовать в своей пропаганде, рассчитанной на египтян, тот факт, что борьба Франции за Мальту являлась одновременно борьбой и против мальтийских рыцарей. Он писал египетскому исламскому духовенству: «Скажите народу, что мы — друзья правоверных мусульман. Разве мы не уничтожали мальтийских рыцарей потому, что эти безумцы верили, будто Бог хочет, чтобы они воевали с мусульманами?.. Трижды счастливы будут те, кто будет с нами. Они преуспеют в своем имущественном положении и карьере. Счастливы те, кто останется нейтральным. У них будет время познакомиться с нами, и они перейдут на нашу сторону. Но горе, трижды горе тем, кто с мамелюками возьмет в руки оружие и будет против нас сражаться! Для них нет надежды, они погибнут». Наполеон также указывал главам вассальных государств, чтобы они не только посылали ему подкрепления, но и сопровождали это сообщениями печати, удваивающими число отправленных войск. В 1802 году британская разведывательная служба сообщала о том, что агент Наполеона Фьев поехал в Великобританию с заданием найти доступ к редакторам британских газет для того, чтобы обеспечить воздействие на население Великобритании.

Методы психологической войны использовали и противники Франции. Так, А. В. Суворов в 1799 г. в ходе итальянского похода русской армии обратился к солдатам пьемонтской армии с призывом переходить на сторону русско-австрийских войск, в результате пьемонтцы переходили не только поодиночке, но и группами, и даже целыми частями. 27 декабря 1812 г. по приказанию М. И. Кутузова для населения Варшавского герцогства, куда вторглись российские войска, было выпущено обращение, которое имело в конце следующую оговорку: «Экземпляр сего объявления всякому, имеющему оный, служит вместо охранного листа». Это был прообраз листовки-пропуска в плен, которые затем широко использовались в войнах ХХ века. Командование российской армии также умело использовало обратный отпуск военнопленных для пропаганды сдачи в плен. В начале 1813 года французское командование внушало солдатам, что русские вообще в плен не берут, а если некоторым оставляют жизнь, то только для того, чтобы затем мучить. Флигель-адъютант князь В. С. Трубецкой, узнав об этом, написал Аракчееву: «Не думаете ли вы, ваше сиятельство, что полезно было бы нынешних пленных освободить и отправить их с тем, чтобы они рассказали товарищам своим, как у нас с ними обходятся». Это и было сделано в течение 1813—1814 годов.

Первая мировая война

Во время Первой мировой войны в 1914 году при министерстве иностранных дел Великобритании было создано бюро военной пропаганды (позднее управление военной информации), которое в дальнейшем было преобразовано в министерство информации. Оно осуществляло пропаганду среди военнослужащих и населения зарубежных стран. В августе 1915 года при 2-м отделе генерального штаба министерства обороны Франции был создан отдел службы военной пропаганды, задачей которого являлось воздействие на противника с помощью листовок. В каждой французской армии имелся самолет для распространения печатных материалов информационно-психологического воздействия (ИПВ). В 1917 году при разведотделе штаба американских экспедиционных войск была создана психологическая секция.

Россия, Италия и другие страны в той или иной мере тоже пытались вести психологическую войну, но в значительно меньшей степени, чем Великобритания и Франция. В Германии же до августа 1918 года было запрещено заниматься выпуском листовок для войск и населения противника, поскольку это, по мнению руководства страны, противоречило правилам ведения войны. Существовала лишь издаваемая на французском языке для населения оккупированных немецкими войсками территорий Франции газета «Gazette des Ardennes», которая, правда, с помощью воздушных шаров распространялась и за линией фронта. Когда же в августе 1918 г. Германия приступила к массовому изданию листовок для войск противника, то время уже было упущено и добиться сколько-нибудь ощутимых результатов до конца войны ей так и не удалось.

В годы Первой мировой войны основными формами психологической войны были листовки, брошюры, письма военнопленных, открытки, плакаты, фальшивые продовольственные карточки. Распространялись они с помощью авиации и воздушных шаров. Один воздушный шар использовался для доставки 2 кг печатных материалов (от 500 до 1000 экземпляров листовок). Дальность полета регулировалась с помощью длины бикфордова шнура, который зажигался при запуске. В Великобритании в 1918 году были изобретены и испытаны агитснаряд, агитмина, ручная и винтовочная агитгранаты, однако они не получили практического применения по экономическим соображениям. Помимо печатной пропаганды на фронтовых позициях использовались репродукторы-громкоговорители.

Первой серией листовок во время Первой мировой войны стали письма немецких военнопленных, находящихся в британских лагерях, своим родственникам, в которых говорилось о хороших условиях содержания. Копии писем военнопленных готовились британцами очень тщательно, даже цвет чернил в них соответствовал оригиналу. Зачастую немецкие солдаты принимали эти листовки за оригиналы писем и пересылали их по почте родственникам пленного. Также в ряде случаев британцы распространяли среди немецких солдат запрещенную в Германии литературу: письма К. Либкнехта, социалистические газеты. В сентябре 1918 года британцы стали издавать для немецких войск газеты, которые маскировались под немецкие — рядом с заголовком помещался портрет кайзера, а также проставлялась цена — 10 пфеннигов. Они выходили тиражом 250—500 тыс. экземпляров еженедельно.

В годы Первой мировой войны начали применяться листовки с дублированием текста на нескольких языках. Они выпускались итальянцами для австро-венгерских войск, имевших многонациональный состав. Австро-венгерские войска также проводили психологические операции. В октябре 1917 года австро-венгерская разведка получила информацию о беспорядках в северной Италии — в Турине происходили волнения, войска при разгоне демонстрантов применили оружие, что повлекло за собой человеческие жертвы. Через агентов удалось узнать имена убитых и другие данные. В Австрии были отпечатаны специальные номера хорошо известных в северной Италии газет с отчетами о происшедших волнениях и списками пострадавших, при этом акцент делался на расправах полиции над женщинами (подразумевалось — женами солдат), протестовавшими против трудностей с продовольствием. 24 октября 1917 года с помощью авиации газеты были распространены среди итальянских военнослужащих из части, укомплектованной выходцами из Турина и провинции Пьемонт. Прочитав газеты, пьемонтцы решили оставить оборонительные позиции и вернуться домой для наведения порядка. На следующий день фронт на этом участке был прорван.

Сразу после окончания первой мировой войны в западных странах были написаны десятки исследований по вопросам психологической войны, были созданы специальные кафедры во многих университетах, которые приступили к подготовке квалифицированных специалистов. Обобщенный опыт и накопленные теоретические познания были объединены в единую теорию, которую немецкий ученый Фуллер в 1921 году назвал теорией психологической войны. Один из специалистов психологической войны англичанин П. Г. Уорбертон писал следующее: «В современное время основной задачей в войне является не уничтожение вооруженных сил противника, как это было раньше, а подрыв морального состояния населения вражеской страны в целом до такого уровня, чтобы оно заставило своё правительство пойти на мир. Вооруженное столкновение армий — это лишь одно из средств для достижения этой цели».

Вторая мировая война

Во время Второй мировой войны основными органами, отвечавшими за ведение психологической войны: в СССР — Бюро военно-политической пропаганды и 7-е управление ГлавПУР РККА (создано в 1940 г., начальник — М.Бурцев), в Великобритании — «Исполнительный комитет политической войны», в США — «Бюро военной информации», в Германии — Министерство народного просвещения и пропаганды и отдел пропаганды при OKW, созданный в апреле 1939 г.

Непосредственно за ведение психологической войны в вермахте отвечали роты пропаганды, задачами которых были ведение пропаганды среди немецкого населения и военнослужащих («пропаганда на родину»), ведения пропаганды в прифронтовой полосе («фронтовая пропаганда») и ведения пропаганды среди войск противника («пропаганда на врага»). Кроме того, подготовкой и распространением листовок, а также обратным отпуском военнопленных занимались группы по разложению противника из состава команд и армейских групп «Абвера».

Своего самого крупного успеха немецкая пропаганда добилась в 1940 году, когда за несколько месяцев до вторжения во Францию немцы стали активно использовать так называемые «черные» передатчики, которые выдавали себя за французские радиостанции.

Через них распространялись всевозможные слухи, подвергалось критике французское правительство, сеялись неуверенность и панические настроения среди населения и военнослужащих. Это было одной из причин того, что к моменту решительного наступления немецких войск французская армия была не в состоянии оказать серьёзное сопротивление.

Немцы для ведения на Великобританию «черной пропаганды», при ведении которой принадлежность её источника приписывалась оппозиционным кругам в рядах противника, использовали три радиостанции, якобы вещавшие с британской территории. Одна станция называлась «Радио Каледонии» и вещала от имени шотландских националистов. В названии другой было слово «рабочая» и она якобы представляла мнение левых сил Великобритании. Третья называлась «Новое Британское Радиовещание» и готовила новостные передачи в духе Би-би-си.

Перед нападением Германии на СССР абвер осуществлял засылку в СССР наряду с разведчиками и диверсантами специально подготовленных агентов-пропагандистов из числа эмигрантов и лиц, свободно владеющих русским языком и языками других народов СССР, а также эмиссаров-пропагандистов различных националистических организаций. Одна из школ абвера первую партию таких агентов-пропагандистов направила в феврале 1941 года, вторую — в мае 1941 года. Они осели в приграничных военных округах, имея задачу до начала военных действий «подготовить почву» для предстоящих психологических акций против военнослужащих РККА и населения.

Министерство пропаганды отпечатало к 22 июня 1941 г. свыше 30 млн листовок, красочных пропагандистских брошюр карманного формата на 30 языках народов СССР и подготовило несколько радиопередач. На Восточном фронте было сосредоточено 17 рот пропаганды. В течение первых двух месяцев войны ими было распространено около 200 млн листовок. В 1943 году пропагандистские войска стали самостоятельным родом войск, их численность достигает 15 тысяч человек.

В начале войны британцы сбрасывали над Германией листовки, в которых крупным шрифтом указывались суммы, якобы помещенные в иностранные банки Герингом, Геббельсом, Риббентропом, Гиммлером и другими руководителями рейха и говорилось, что при любом исходе войны эти люди не пострадают — так населению внушалась мысль о том, что соратники Гитлера сами не верят в свою победу. В сентябре 1943 года британцы издали листовку, содержание которой выдавалось за обращение гауляйтера Коха к немецкому народу. В этом «обращении» Кох говорил об опасности, нависшей над фюрером и бранил некие «реакционные круги», собирающиеся свергнуть Гитлера. Это было попыткой внушить немцам мысль о том, что в руководстве рейха существует раскол. К концу войны западные союзники разбрасывали над Германией фальшивые почтовые марки рейха с портретом Гиммлера в расчете на то, что это сможет вызвать подозрения у Гитлера и тем самым спровоцировать распри среди нацистского руководства. Чтобы спровоцировать шпиономанию, британцы передавали поздравления по радио легко рассекречиваемым шифром своим вымышленным агентам за отличную работу, которую они проделали. Би-би-си сообщала о случаях угона немецкими летчиками самолетов в Великобританию, а при этом упоминались фамилии пилотов, сбитых во время воздушных налетов. Это была попытка спровоцировать проведение чисток среди личного состава ВВС, посеять недоверие летчиков друг к другу.

Союзники также использовали так называемую «черную пропаганду», Так, британец С. Делмер выступал в роли германского офицера и через радиостанцию, якобы расположенную в лесах Тюрингии, ежедневно обращался к немецким военнослужащим с размышлениями о положении на фронте и в Германии. При этом, с целью придания содержанию радиопрограмм объективности, он критиковал как нацистских, так и западных лидеров.

В целях деморализации над позициями немецкой армии союзники сбрасывали листовки со стихами о смерти, радио Люксембург одно время транслировало передачу «Письма, которые вы не получили», в которой приятный женский голос зачитывал отрывки из писем, найденных на телах убитых немецких солдат. Союзники также использовали продовольственные затруднения у противника — на его позиции сбрасывались красочные открытки, изображающие различные кушанья и деликатесы. В листовках также использовались темы детей, ждущих возвращения отца, жен, изменяющих фронтовикам с «тыловыми крысами». Демонстрировалась также неспособность противника противостоять силе союзников — например, в британских листовках, разбрасывавшихся над подвергавшимися бомбардировкам городами Германии, был вопрос: «Где люфтваффе?», а над Японией и Италией сбрасывались листовки, предупреждавшие жителей городов о точном времени начала воздушного налета, что одновременно демонстрировало заботу о сохранении жизни мирных жителей и презрение к возможностям ПВО противника. Об эффективности психологической войны союзников свидетельствует то, что во время Тунисской наступательной операции 1943 г. американские листовки-пропуска в плен итальянские солдаты были готовы покупать друг у друга за 600 франков. Это заставило многих американских военачальников изменить своё скептическое отношение к методам психологической войны.

Советские органы психологической войны (спецпропаганды) распространили свыше 20 тысяч наименований различных видов информационно-пропагандистских печатных материалов на 20 иностранных языках (большей частью, естественно, на немецком) общим тиражом 2 миллиарда 706 миллионов экземпляров (в том числе 10 миллионов экземпляров газет, 10 миллионов 200 тысяч брошюр). Также использовались мощные громкоговорящие установки (МГУ), окопные громкоговорящие установки (ОГУ), рупоры. Всего за время войны было проведено более 1 миллиона устных передач для войск противника. Советские службы психологической войны достаточно широко использовали обратный отпуск военнопленных, однако эффективность этого способа зависела от успехов советских войск. Так, если в январе 1943 года из состава 96-й дивизии в район окружения под Сталинградом было заслано 34 пленных, из которых смогли вернуться только пятеро, приведя с собой 312 военнослужащих противника, то в мае 1945 года все 54 засланных военнопленных вернулись из окруженного гарнизона г. Бреслау, приведя с собой около 1500 солдат и офицеров противника. Командование 2-го Белорусского фронта в 1945 году издало приказ, разрешавший всем офицерам в должности командира взвода и выше, не дожидаясь разрешения вышестоящего командования, засылать военнопленных в тыл противника с задачей агитации за сдачу в плен. Советские органы психологической войны также эффективно использовали организации, созданные из военнопленных: «Национальный комитет Свободная Германия», «Союз немецких офицеров», «Австрийский антифашистский союз», румынский «Национальный блок», итальянский «Союз гарибальдийцев», национальный комитет «Свободная Венгрия».

Война в Корее

После начала войны в Корее в 1950 г. в вооруженных силах США было создано Управление психологической войны. Главной формой психологического воздействия американских войск в Корее являлась печатная пропаганда. Уже в течение первых трех дней боевых действий американская сторона изготовила 10 миллионов экземпляров листовок. которые распространяли в основном с помощью авиации и артиллерии (агитационных снарядов).

Политические органы Корейской Народной армии и Народно-освободительной армии Китая(НОАК) при поддержке аппарата специальной пропаганды Вооруженных Сил СССР, в свою очередь, осуществляли психологическое воздействие на американские и южнокорейские войска. В ходе корейской войны американцы столкнулись с непривычным для них идеологическим воздействием противника и некоторые американские газеты стали выражать обеспокоенность по поводу морального состояния американских солдат.

Война во Вьетнаме

До начала крупномасштабного вмешательства Вооруженных сил США во вьетнамский конфликт, в самой структуре сил и средств ПсО ВС США произошли значительные изменения. Военные действия в Корее показали, что, несмотря на разработку новой концепции психологической войны, стратегии и тактики её ведения, а также организационной структуры специальных служб, достичь конечных целей — разложить корейскую народную армию и китайских добровольцев — американским пропагандистам не удалось.

Опыт деятельности армейской службы психологической войны был критически проанализирован. Так, уже в 1955 году было переработано наставление FM-33-5 «Ведение психологической войны». Теперь в нём подчеркивалось: «Психологическая война включает мероприятия, при помощи которых передаются идеи и информация для оказания влияния на сознание, чувства и действия противника. Они проводятся командованием в сочетании с боевыми операциями в целях подрыва морального духа противника в соответствии с политикой, провозглашенной руководящими инстанциями».

Пожалуй, самые значительные организационные изменения претерпели службы психологической войны. Существовавшее во время войны в Корее Управление психологической войны в 1956 году было преобразовано в Управление специальных методов войны. Его назначение обозначил бывший начальник этого управления генерал У. Троксел: «Специальные методы войны — это соединение приемов, форм и методов психологической войны с другими средствами, направленными на подрыв противника изнутри. Они расширяют поле боя и превращаются из временно действующего тактического средства ограниченного воздействия в мощное стратегическое оружие, имеющее большие потенциальные возможности». Таким образом, именно с тех пор психологическая война постепенно становилась основной частью специальных операций.

Обновленной концепции специальных методов войны предстояло пройти проверку в ходе войны во Вьетнаме. Для централизации планирования, руководства и контроля всеми психологическими операциями в рамках информационного агентства США был создан объединенный отдел по связям с общественностью. Он разрабатывал политические директивы для пропагандистского аппарата в войсках, планировал для него кампании на все объекты воздействия, взаимодействовал с министерством информации Южного Вьетнама, управлял всеми психологическими операциями в военной, политической и экономической областях в Северном и Южном Вьетнаме. Непосредственное руководство по реализации программ психологических операций сухопутных войск США, морской пехоты и ВМС, а также координацию действий с авиацией осуществляло управление психологических операций штаба командования по оказанию военной помощи Вьетнаму.

С момента своего формирования (с 1956 года) Управление специальных методов войны начало организацию ведения психологических операций сухопутных войск силами четырёх рот 6-го батальона психологических операций, размещенных отдельно друг от друга в соответствующих тактических зонах. В последующем, с началом крупномасштабного вмешательства США в конфликт (с 1965 года) в составе сухопутных войск была сформирована 4-я группа психологических операций, состоявшая из четырёх батальонов психологических операций (6-го, 7-го, 8-го, 10-го), которые заменили роты в тактических зонах. Кроме того, значительное количество радиопередач и печатных материалов, использовавшихся во Вьетнаме, готовила 7-я группа психологических операций на японском острове Окинава и подчиненный ей 3-й экспедиционный отряд в Бангкоке.

В задачи батальонов психологических операций входили разработка, производство и распространение пропагандистских материалов. Каждый из них имел свою типографию, звуковещательные станции, машины с кинопроекторами, видеозвуковой и другой техникой. Оперативное управление этими подразделениями осуществляли командиры четырёх зон ответственности. Аппарат психологических операций только сухопутных войск насчитывал около 1000 человек, причем 118 владели вьетнамским языком. Кроме того, к сотрудничеству привлекались сотни вьетнамцев. Широко использовались национально-психологические особенности местного населения, нравы, обычаи, суеверия.

Офицеры групп ПсО начали активную работу, и, в первую очередь, наладили сотрудничество с агентством ЮСИА и радиостанцией «Голос Америки», имевшими свои отделы на Окинаве и в Таиланде. Психологическая война США во Вьетнаме проводилась в тесной связи с боевыми действиями американских вооруженных сил. Её главная цель заключалась не в том, чтобы переубедить противника, а в том, чтобы вызвать неуверенность, сомнения, страх и подобные им чувства и настроения. По мнению американских теоретиков психологической войны, только сочетание деморализующего боевого воздействия на противника в совокупности с подрывной пропагандой позволяет добиться быстрого и наиболее сильного психологического воздействия на людей. В качестве психологического давления на население применялись приемы ничем не оправданного варварства, преследующие единственную цель — вызвать чувство страха. Например, для распространения паники и внушения страха жителям г. Ханой в 60 км от него был стерт с лица земли г. Фули. Бомбардировки северовьетнамских городов и других населенных пунктов обязательно сопровождались интенсивной пропагандой. Впоследствии этот прием будет широко использоваться почти во всех локальных конфликтах. С целью психологического воздействия американцы широко применяли средства поражения, вызывающие тяжелые телесные повреждения, сильные болевые ощущения и психологический шок, в частности: напалм, шариковые бомбы, стреловидные убойные элементы. Комплексные методы пропаганды, воздействующие на органы чувств, приносили ощутимые результаты. Отмечались случаи, когда под их влиянием бойцы ряда частей НФО ещё до начала боевых действий были деморализованы и сдавались в плен.

В основе пропаганды использовались специальные приемы: «страх смерти» — листовки изображали мертвых солдат, акцентируя будущую смерть тех, кто будет продолжать борьбу; акцентировались трудности жизни в лагерях вьетнамских партизан, их желание увидеть родных; потеря веры в победу коммунистов; семейный аспект — поскольку семья играла важную роль во вьетнамской культуре, именно этот аспект оказался самым успешным. На практике использовалась комбинация всех аспектов, когда в типичной листовке писалось: «Твои лидеры обрекли тебя на одинокую смерть вдали от твоего дома, твоей семьи и твоих предков».

Широко использовался прием заблаговременного предупреждения о предстоящих бомбардировках. Этот прием особенно эффективно действовал в районах, прилегающих к уничтоженным деревням и городам, так как их жители могли воочию убедиться в результатах бомбардировок.

В целях воздействия на население также применялась «сувенирная» пропаганда: организовывалась раздача сигарет, жевательной резинки, зубной пасты, игрушек, пакетов с рисом и леденцами. Подобные пакеты с подарками, снабженными американской символикой и пропагандистскими лозунгами, сбрасывались авиацией на территорию ДРВ. Лозунги и надписи были, как правило, краткими — например, «От детей Америки детям Северного Вьетнама». За первые 14 месяцев войны среди населения Вьетнама было распространено 8 млн таблеток витаминов, 29 тыс. зубных щеток, расчесок и карандашей на общую сумму 4 млн долларов. Практиковались выплаты денежного вознаграждения за сданное оружие, разведывательную информацию, а также доставленного перебежчика (24 доллара за солдата, 2100 долларов за политкомиссара).

Именно во Вьетнаме американцы начали осуществлять сбор, обработку и накопление информации для нужд психологической войны с помощью ЭВМ, была также предпринята попытка создать в тех же целях единую информационную систему (PAMIS).

Несмотря на поражение США во вьетнамской войне, надо признать, что психологические операции были достаточно продуктивными. Так, за период боевых действий примерно 250 тысяч вьетнамцев добровольно перешли на сторону противника. [1][2]

Война в Афганистане

Советские войска во время войны в Афганистане для психологического воздействия на население Афганистана и вооруженную оппозицию использовали распространение листовок, звуковещание и радиовещание. Достаточно эффективным способом воздействия считался обратный отпуск пленных моджахедов, других арестованных лиц. Как показал опыт, успех достигался в том случае, если отпускали представителей религиозных меньшинств, либо людей, находившиеся в родственных связях с главарями оппозиции.

Проведение агитационно-пропагандистских мероприятий сопровождалось, как правило, оказанием материальной и медицинской помощи. Только в 1988 г. безвозмездная материальная помощь была оказана 5630 семьям, медицинская — 20325 людям. Большой эффект дал так называемый «топливный эксперимент» — безвозмездная раздача керосина населению кишлаков, примыкающих к трассе трубопровода из СССР в Афганистан. Топливо распределяли в ходе своей работы и агитотряды. Это способствовало сокращению числа диверсий в районе трубопровода и хищений топлива.

Постепенно органы специальной пропаганды советских войск в Афганистане пришли к выводу о необходимости отказа от навязывания идеологических постулатов и начали широко использовать методы и приемы собственно психологического воздействия, среди которых на первое место надо поставить распространение слухов. Также подготавливались и распространялись политические анекдоты. Так, лишь за февраль-апрель 1985 г. офицеры спецпропаганды советских войск и органов госбезопасности Афганистана подготовили более 50 анекдотов, направленных на дискредитацию руководителей афганской оппозиции. Наиболее заметные изменения в содержании советской пропаганды произошли в 1985—1987 годы, когда её стержнем стало разъяснение целей и задач политики национального примирения, путей и методов её достижения.

Однако количественные показатели деятельности органов специальной пропаганды советских войск в Афганистане были значительно ниже аналогичных показателей деятельности подразделений психологической войны вооруженных сил США во Вьетнаме. За весь период нахождения советских войск в Афганистане было подготовлено и издано 233 наименования листовок общим тиражом 28 миллионов экземпляров, проведено более 3,5 тысяч сеансов звуковещания общим объёмом около 4 тысяч часов.

Война в Персидском заливе

Перед началом боевых действий против Ирака в 1991 г. при штабе командования многонациональных сил в Эр-Рияде была создана рабочая группа, укомплектованная офицерами психологической войны, отвечавшая за все «психологические операции», проводимые в интересах многонациональных сил. Для повышения эффективности радиопропаганды среди иракцев с помощью кочевников, торговцев и авиации были распространены около 150 тысяч радиоприемников с фиксированными частотами, принимавшие только лишь радиопередачи, транслируемые коалицией. Одновременно в Иорданию и другие сопредельные с Ираком страны были завезены видеокассеты для последующей переправки их в Ирак и оккупированный им Кувейт. В них рекламировалась мощь армии США, её вооружение и боевая техника, демонстрировалась высокая выучка американских военнослужащих, критиковался режим Саддама Хусейна.

Наиболее эффективным средством психологического воздействия была радиопропаганда. Как выяснилось впоследствии при опросах иракских военнопленных, 80 % из них слушали передачи радиостанции «Голос Залива», проводившиеся специалистами американской 4-й группы психологических операций. Также было распространено (в основном, с воздуха) более 30 миллионов экземпляров листовок. 98 % опрошенных иракских военнопленных признали, что они видели эти листовки, 88 % из них верили в то, что там было написано, 70 % подтвердили, что именно листовки повлияли на их решение сдаться в плен либо дезертировать. Сочетание целенаправленной печатной и радиопропаганды с непрерывными бомбардировками и артобстрелами очень сильно деморализовало иракские войска и способствовало их массовой сдаче в плен в период наземного наступления многонациональных сил.

Эффективность устной пропаганды также оказалась очень высокой. Так, с помощью смонтированной на вертолете звуковещательной установки мощностью удалось склонить к сдаче в плен батальон иракской армии, оборонявший остров Файлака. После проведения передачи о «неизбежности прихода смерти с небес» целый иракский батальон сдался в плен экипажу одного вертолета 1-й кавалерийской дивизии США.

Психологические операции в мирное время

Психологические операции как война нервов , когда вместо обращения к мышлению, адепты психологической войны обращаются ко всему бессознательному и инстинктивному, что есть в психике человека, проводятся не только в военное, но и в мирное время[3] Для проведения психологической операции требуется наличие нескольких условий: 1) контроль над информационными потоками как формальными: СМИ, образовательные структуры, социальные сети и т. д., так и неформальными, распространяемые посредством слухов, мнений и т. д. Важную роль здесь играет использование лидеров мнений, оказывающих определяющее влияние на формирование мнения в пределах своей группы. Моделью здесь служит концепция многоступенчатого потока информации П. Лазарсфельда (Lazarsfeld, 2004)[4]

Библиография

  • Lazarsfeld, Paul & Merton, Robert. Mass Communication, Popular Taste, and Organized Social Action. — New York, 2004.
  • Sharp, Gene. From Dictatorship to Democracy: A conceptual framework to liberation. — Boston, 1994.

См. также

Напишите отзыв о статье "Психологическая война"

Примечания

  1. [www.xserver.ru/user/povssvv/ Психологические операции Вооруженных сил США в войнах и конфликтах XX века]
  2. [psyfactor.org/uspsywar2.htm Зарубежное военное обозрение. Вьетнам]
  3. [psyfactor.org/opsywar4.htm] Теория и методы психологической войны (рус.)]
  4. [en.m.wikipedia.org/wiki/Two-step_flow_of_communication (рус.)]

Ссылки

  • [www.vrazvedka.ru/main/analytical/lekt-02.shtml ИСТОРИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ ИНФОРМАЦИОННО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ]
  • [svitk.ru/004_book_book/2b/465_krisko-sekreti_psihologiheskoy_voyni.php#_Toc55411450 В.Крысько. Секреты психологической войны (цели, задачи, методы, формы, опыт)]
  • [psyfactor.org/lybr6.htm БИБЛИОТЕКА «ПСИ-ФАКТОРА» ИНФОРМАЦИОННО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА]
  • [rusmir.in.ua/pol/965-o-novom-oblike-lingvisticheskogo-obespecheniya.html О НОВОМ ОБЛИКЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ В ИНФОРМАЦИОННО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ВОЙНЕ]
  • [www.samoz.ru/article.php?id=389 А.Маркушевич. Особый фронт]
  • [articlekz.com/node/3298 Некоторые медицинские аспекты психологической подготовки войск]

Отрывок, характеризующий Психологическая война

«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.