Психофизиологическая проблема

Психофизиологическая проблема — вопрос об активном системном взаимодействии тела и психики человека. Исторически сложившийся научный спор о роли тела и психики в жизни человека, а также их взаимосвязи. Существуют различные взгляды на то, как соотносятся тело и психика, однако, данный спор до сих пор не решён окончательно.

История вопроса

Постановка психофизиологической проблемы

Психофизиологическая проблема появилась в XVII веке, благодаря Р. Декарту, который выдвинул теорию о разделении всего сущего на две субстанции (телесную и духовную). Телесная субстанция имеет проявления, связанные с признаками перемещения в пространстве (дыхания, питания, размножения), а духовная связана с процессами мышления и проявления воли. Р. Декарт полагал, что высшие психические процессы не могут быть прямо выведены из физиологических (телесных) процессов или тем более сведены к ним, поэтому начал искать объяснение тому, как существуют эти две субстанции в человеке. Это объяснение получило название психофизического взаимодействия и определялось Р. Декартом следующим образом: тело влияет на душу, пробуждая в ней страсти в виде чувственных восприятий, эмоций и т. п., а душа, обладая мышлением и волей, воздействует на тело, заставляя его работать и изменять свой ход. Теория Р. Декарта о психофизическом параллелизме дала начало для становления психологии как самостоятельной науки.

По мере развития теории психофизического параллелизма были выдвинуты ещё несколько способов решения психофизиологической проблемы. Один из них предложил Т. Гоббс, считавший, что существует только одна субстанция — телесная, или материальная, которая также является и мыслящей субстанцией. Т. Гоббс полагал, что мышление — производная от телесных процессов, и должно изучаться посредством наблюдения разнообразных движений тела и в теле. Он обосновывал это тем, что мысль — субъективное явление, а телесные движения — объективное, так как они имеют своим истоком какое-либо внешнее воздействие объекта на органы чувств.

Г. Лейбниц, пытаясь опровергнуть теорию Р. Декарта, выдвинул свой способ взаимодействия души и тела. По Г. Лейбницу душа и тело следуют своим собственным законам: душа действует по закону конечных причин (например, в соответствии с целью), а тело — по законам действующих причин. Они не могут влиять друг на друга, но взаимодействуют в гармонии, так как являются сутью одного и того же универсума. Тем не менее, в этой гармонии духовное в определенном смысле главенствует над телом, а тело является производной от души.

Б. Спиноза разработал возможное решение психофизиологической проблемы в духе монизма, выдвинув концепцию о том, что нет двух отдельных субстанций, а есть единая природа (Бог), имеющая разные свойства (атрибуты), из чего следует, что сознание и тело — атрибуты природы. Позиция монизма утверждает единство мира в его различных проявлениях (духовного и материального). Так как единая субстанция обладает как атрибутами протяжения, так и мышления, Б. Спиноза сделал вывод, что чем более активен человек в мире, тем более совершенно он действует, то есть чем выше организация тела, тем выше духовное сознание [1, 2, 10].

Психофизиологическая проблема: «народное» представление

Ещё до обозначения соотношения тела и психики как проблемы в философии в бытовом сознании уже сформировались определенные воззрения касательно её решения. Несомненно, что в различных культурах, на разных исторических этапах она решалась неодинаково. Таким образом, можно условно разграничить историю на несколько периодов, соотнося их с тем или иным воззрением на указанную проблему.

Первобытный пансоматизм

Древнейшему человечеству неведом барьер между духовным и телесным. Тело здесь — опора человеческого порядка, смыкающая природу и общество через свои фундаментальные потребности. Первоначально сама суть человека усматривается в его теле. Сравнение же живого с трупом дает пищу размышлениям о душе. Для первобытного человека душа физически наглядна. Отсюда произошли различные каннибальские традиции и жертвоприношения, опирающиеся на концепцию тела как особую ценность, культурно-психологическое качество.

Телесно-пластический канон античности

Историческое назначение античности определено европейскими учеными как превращение живого тела в эстетический предмет. Возникает представление о «калокагатии» — совместной красоты тела и внутреннего мира. В качестве противоположности хаосу выступает космос, внешний мир античной души, гармонический распорядок всех заключенных в соответствующие границы осязаемо-наличных отдельных предметов. Тело — это определенное отношение к норме, идеалу, сверхчувственному (духовному), его выражение в той или иной степени. Так древний грек видит свои духовные сущности хорошо оформленными, а форма — это античное обобщение идеального телосложения человека. Античная пластика же — первый неархаический пример культурно увековеченной соматики в европейской истории, а классическая эллинская скульптура — это норма, наделенная внешностью.

Средние века: душа и плоть

Пластическое видение мира в Средние века теснится дуалистическим: происходит полное разграничение, а иногда и противопоставление души и плоти. Тело здесь — загадка и оппонент книжности. Силы, заключенные в физической оболочке человека, зачастую представляются книжнику опасными и чуждыми его занятию. Но все же в Средние века тело символизируется не обязательно отрицательно (это лишь общая тенденция). Так, в католицизме возобладала умеренная доктрина Фомы Аквинского, признававшая человека одной субстанцией, состоящей из души и тела. Хотя в целом телесность подвергается в Средние века моральным увещеваниям, ей оставлена надежда на спасение по примеру высокочтимой плоти Иисуса Христа (то есть только через душу).

Европа XVI—XIX вв.: от плоти к понятию тела

В связи с циклом быстрых изменений (экономических, социальных, политических, культурных) тело теряет большую часть семиотических функций: они разбираются техникой, письменностью, наукой. С развитием технической коммуникации человек все больше видит перед собой не живое телесное существо, а знак, картинку, снимок, кадр, тело — объект для изучения или воздействия. Вместе с индустриальной эпохой приходит представление о теле — машине.

Начиная с XIX в. по наши дни

Переоткрытие телесности происходит в XX веке, когда её образ и нормы находятся под влиянием массовой коммуникации и общества потребления. Именно оппозиции душа — тело, ментальное — чувственное характерны для сознания современного человека. С культурологической точки зрения наступила новая картезианская эпоха, стоящая на трех столпах: «Первый элемент — отчуждение от тела. Второй — отделение эмоции от разума. Третий использования тела как машины» [2, с. 42].

Между человеком и его телом всегда присутствует уже не нечто сакральное и потаённое, а знание устройства его физического, схема тела, видение тела со стороны. Это знание — в определенном смысле тот посредник, который вытесняет внутренний опыт, обесценивает его. Отсюда столь популярные сегодня (как и во времена Р. Декарта) иконографии тел-механизмов, тел-машин, тел-автоматов и пр. — свидетельства победы картезианского духа. Следствием является развитие биотехнологий, направленных на улучшение работы «машины», увеличения времени её использования. Человек стремится к осуществлению картезианской мечты об абсолютном контроле над телом [1, 5].

Редукционизм в решении психофизиологической проблемы

Позиции редукционизма — поиска элементарных процессов, к которым можно было бы без остатка сводить все высшие формы психической деятельности.

Материалисты XIX в. — прежде всего, немецкие философы Л. Бюхнер, К. Фогт, Я. Молешотт — выдвинули положения, которые позже получили название «физиологический редукционизм». Они утверждали, что мозг выделяет мысль почти так же, как печень — желчь, и, следовательно, исследовать мысль можно, только изучая мозговые процессы. Психологию как науку следовало заменить физиологией, поскольку всё психическое может быть и будет объяснено с развитием «науки о мозге». Представители физиологического редукционизма в 20-х годах ХХ века пытались трактовать любые, даже самые сложные формы психической деятельности, как систему условных рефлексов, образованную на основе безусловного подкрепления условных сигналов. Такие попытки реально предпринимались в нашей стране некоторыми последователями И. П. Павлова в 40 — 50-е гг. XX в. Подобных взглядов придерживаются бихевиористы. Так как бихевиоризм основан на объективном изучении поведения (движения, реакция), то человек рассматривается как реагирующее существо, а активная деятельность и психика практически отрицаются. Соответственно, в бихевиористском подходе на первое место выдвигается тело, а существование души практически отрицается, что делает его непригодным для адекватного описания сложных форм сознательной деятельности.

Существуют и другие виды редукционизма. Социологический редукционизм пытается свести личность к совокупности общественных отношений. Кибернетический редукционизм описывает психические процессы как процессы переработки информации, мозг рассматривается как носитель информации, и для объяснения его работы широко используется «компьютерная метафора». С другой стороны, различные религиозно-мистические учения считают психику, прежде всего сознание, особым духовным феноменом, принципиально независимым от тела.

Позицию психофизиологического параллелизма и взаимодействия в ХХ веке защищал, например, английский физиолог Дж. Экклз, автор известных работ по природе синаптической передачи, писавший о том, что дух действует на мозг, а мозг на дух через синапсы [1, 2, 10].

Современный подход к решению психофизиологической проблемы и его практические следствия

Рациональное непротиворечивое решение психофизиологической проблемы хорошо сформулировано Ю. Б. Гиппенрейтер: «Имеется единый материальный процесс, и то, что называется физиологическим и психическим, — это просто две различные стороны единого процесса. (…) Дело обстоит не так, что существует мозговой физиологический процесс и в качестве его отсвета, или эпифеномена, психический процесс. И мозговые и психические „процессы“ (процессы в кавычках, ибо они не имеют самостоятельного существования) — это лишь две разные стороны из многих сторон, выделяемых нами, обобщенно говоря, в процессе жизнедеятельности. (…) видимые случаи взаимодействия души и тела могут быть проинтерпретированы совершенно иначе — просто как два разных проявления одной общей причины.» [2]. Далее Гиппенрейтер отмечает, что, вообще говоря, при такой переформулировке психофизиологическая проблема скорее снимается, чем решается: «…по крайней мере в той части, которая относится к вопросу о соотношении физиологических и психических процессов.» [2, с. 235].

Такое решение психофизиологической проблемы открывает разнообразные практические возможности. Так, внешние проявления телесной активности, прежде всего — движения, могут рассматриваться как важнейший источник информации об индивидуальных особенностях психики. Особенности пантомимики и мимики свидетельствуют об эмоциональных состояниях, в частности, связанных с ложью. С другой стороны разработаны разнообразные психологические методы регуляции и саморегуляции физиологических функциональных состояний.

Особенности движений — динамические стереотипы

Связь между психикой и движением изучается уже достаточно давно. А.Н. Бернштейн говорил о т. н. моторном поле, отражающем связь между внешним миром и всеми свойствами моторики, В. П. Зинченко писал о том, что биодинамическая ткань моторного акта так же неповторима, как отпечаток пальца. Моторика связана с личностными установками человека, и можно достаточно уверенно говорить о том, что движение есть психика [3]. Для того, чтобы охарактеризовать человека через его движения, используют двигательные стереотипы, или автоматизированные привычки.

Один из примеров двигательных актов, способных охарактеризовать человека — почерк. Почерк, по мнению И. Ф. Моргенштерна, представляет тесную связь с мышлением. Он отражает свойства психики человека, к тому же, являясь очень подвижным, отражает все зарождающиеся в мозгу мысли и чувства, независимо от того, пишет человек рукой или любым другим приспособленным к письму органом. К тому же, почерк может отражать потенциальные энергетические возможности человека, так как в нём фиксируются напряжения и расслабления. Таким образом, почерк непосредственно связан с характером, и возможно даже проставление между ними знака равенства [8].

Особенности походки, смеха или голоса также могут многое сказать о человеке [7]. Например, человек с быстрой походкой, скорее всего, энергичен, а если походка ещё и неровная — человек, скорее всего, холерик. Громкий свободный смех говорит об открытости, отрывистый — о внутренней напряженности. Скорость речи непосредственно связана с подвижностью нервной системы, и колеблющаяся скорость говорит о неуравновешенности и легкой возбудимости, а четкая артикуляция может свидетельствовать о стремлении к ясности и простоте. Более подробно об этом рассказано в статье «Темперамент».

Диагностика лжи по телесным проявлениям

Ложь (обман) определяется П. Экманом как «действие, которым один человек вводит в заблуждение другого, делая это умышленно, без предварительного уведомления о своих целях и без отчетливо выраженной со стороны жертвы просьбы не раскрывать правды» [9, с. 22].

На деле определение лжи удается не так легко и безошибочно, как многие это себе представляют. Основной причиной неудач при попытках разоблачения лжецов является незнание достоверных признаков, свидетельствующих о лжи. Существует три основных источника признаков лжи: вербальная составляющая речи, поведенческие признаки и психофизиологические реакции. Нужно помнить, что все поведенческие и физиологические признаки являются проявлениями испытываемых человеком эмоций. Эти эмоции могут быть как положительными, так и отрицательными. Наиболее распространенными для лжецов являются: страх (боязнь быть разоблаченным), стыд и угрызения совести, восторг (радостное возбуждение в случае удачного обмана), а также гнев, грусть и печаль. Зная характерные для той или иной эмоции поведенческие и психофизиологические признаки, можно определить, что испытывает человек. Но наличие любой из перечисленных эмоций само по себе не является признаком лжи, поскольку честный человек, обвиняемый во лжи, также может испытывать эти эмоции. Для верификации лжи необходимо быть уверенным в причинах возникновения данной эмоции и мотивации, знать индивидуальные особенности человека и обычную манеру его поведения, уметь распознавать и интерпретировать верные признаки эмоций.

И лжец, и невиновный, подозреваемый во лжи, могут испытывать одинаковые эмоции. Наблюдая поведенческие и психофизиологические реакции, можно констатировать лишь наличие той или иной эмоции. Чтобы делать заключение о лжи, нужно обладать дополнительной информацией о ситуации.

Таким образом, любое переживаемое человеком эмоциональное состояние вызывает определенные изменения в его телесном состоянии, что и проявляется через поведенческие и психофизиологические признаки. Лучшим критерием лжи является несоответствие между тем, что говорит человек, и тем, о чём свидетельствуют его голос, тело и лицо.

Регуляция функционального состояния

Физиологическое функциональное состояние организма человека составляет важнейшее условие, в котором осуществляется та или иная деятельность. Успешность, эффективность и даже физическая и психологическая безопасность любой деятельности зависит от оптимальности этого состояния. Поэтому разработано большое количество разнообразных методов психологической регуляции и саморегуляции состояний, основанных на сознательном изменении тонуса мускулатуры, вербальных воздействиях на протекание внутренних процессов, произвольном мысленном воспроизведении физических действий и т. п. [6]. Эффективным современным подходом, основанным на понимании единства психофизиологического процесса, является биологическая обратная связь (БОС,Биоуправление), при которой человек, с помощью специальной аппаратуры, получает в режиме реального времени информацию о текущем состоянии той или иной физиологической функции (пульса, напряжения мышц, ЭЭГ и т. п.), а также о том, каким должно быть «идеальное» состояние и обучается этого состояния достигать произвольно [4].

Таким образом, разрешение психофизиологической проблемы является не только теоретической задачей, но прежде всего, составляет основу для решения разнообразных практических задач.

Литература

1. Газарова Е. Тело и телесность.
2. Гиппенрейтер Ю. Б. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/Gipp/index_Ob.php Введение в общую психологию. Курс лекций.] — М.: ЧеРо, 1996. — ISBN 5-88711-011-2.
3. Зинченко В. П. Психология на качелях между душой и телом // Психология телесности между душой и телом / Редакторы-составители: В. П. Зинченко, Т. С. Леви. — М.: АСТ. — С. 10-52.
4. Лапшина Т. Н. [tatila.indeep.ru/text/neuro/bos.htm Биологическая обратная связь как психофизиологическое воплощение позитивной психотерапии].
5. Леви Т. С. Культурно-историческая обусловленность возникновения предметного поля «телесность»
6. Леонова А. Б., Кузнецова А. С. Психологические технологии управления состоянием человека. — М.: Смысл, 2007.
7. Сахарова Н. А. Движения как зеркало души // Психология телесности между душой и телом / Редакторы-составители: В. П. Зинченко, Т. С. Леви. — М.: АСТ, 2005. — С. 700—715.
8. Смыслов А. Почерк как средство экспресс-диагностики и психотерапии личности // Психология телесности между душой и телом / Редакторы-составители: В. П. Зинченко, Т. С. Леви. — М.: АСТ, 2005. — С. 356—370.
9. Экман П. Психология лжи.— СПб.: Питер, 2009. — 272 с.
10. Ярошевский М. Г. [psychologylib.ru/books/item/f00/s00/z0000018/index.shtml История психологии. — 2-е изд., перераб.] — М.: Мысль, 1976. — 463 с.
11. [psychologylib.ru/books/item/f00/s00/z0000018/st038.shtml Естественнонаучные предпосылки преобразования психологии в самостоятельную науку] // Ярошевский М. Г. История психологии. — 2-е изд., перераб. — М.: Мысль, 1976. — Гл. 9.
12. Савельев А. В. [www.aintell.info/elib/17.pdf Трудной проблемы сознания — нет!] / 150 лет «Рефлексам головного мозга» // Сборник научных трудов юбилейного симпозиума, посвящённого изданию статьи И. М. Сеченова / Отв. редакторы: А. Ю. Алексеев, Ю. Ю. Петрунин, А. В. Савельев, Е. А. Янковская / Тех. редактор А. В. Савельев. — Издательство М.: «ИИнтелл». — 2014. — С. 204—219. — 432 c.: ил.; 21 см. — ISBN 978-5-98956-006-6.

Ссылки

• [telesnost.ru/omega/psihologiya/index.htm Телесность.ru / Омега / Психология]
• [www.izvestia.ru/news/273281 Марк Штарк: «Биоуправление — это медицина будущего».] Интервью с обозревателем Татьяной Батеневой. «Известия», 20 февраля 2003.

Отрывок, характеризующий Психофизиологическая проблема

– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.