Псковка

Псковка, псковская деньга — монета независимой Псковской республики, чеканившаяся с 1425 до 1510 года.

Денежное обращение в Пскове до начала XV века

До XIV века в основе денежного обращения Пскова лежала новгородская гривна весом около 204 грамм, разменной денежной формой была гривна кун. В XIV веке в Пскове сложилась собственная курсовая система из гривны серебра, гривны кун, ногат и мордок. В псковских летописях XIV века впервые упоминаются рубли и полтины. Из летописной записи 1407 года известно, что 1 рубль состоял из 30 гривен кун, соотношение мордки и куны доподлинно неизвестно. В то же время известно, что в Новгороде рубль равнялся 7,2 гривен кун, а в Москве 10 гривен кун. И Псков, и Новгород не имели своих серебряных рудников и получали серебро у торговцев из Ганзейского союза, а затем из Ливонского ордена, серебро переплавлялось в гривны и в монетной форме имело ограниченное хождение.

История начала чеканки собственной монеты

К концу XIV века в связи с истощением серебряных рудников в Европе цена серебра резко возросла, в Новгород и Псков перестают поступать серебряные слитки, и в 1409 году в псковских летописях появляется запись о серьёзных переменах в денежном обращении: «Тоя же зиме в Пскове отложиша коунами торговати и начаша пенязми торговати». То есть вместо кун основной денежной единицей становились разменные монеты западноевропейских государств — прежде всего различные разновидности средневековых денариев, в частности пенни, пфенниги и другие подобные монеты.

Мелкие монеты в Новгород и Псков поступали и ранее, но как правило переплавлялись в слитки и в обращении почти не участвовали. Удорожание серебра вызвало необходимость в мелкой монете для внутреннего обращения, ранее поступавшей из западных государств, с которыми традиционно торговали Новгород и Псков.

Удорожание серебра привело также к повсеместной порче монет, что вкупе с большим разнообразием номиналов с различными пробами обращавшихся внутри Псковского и Новгородского княжеств монет вынудило начать собственную чеканку для внутренней торговли. Среди всех монет, имевших хождение в то время в российских княжествах, следует отметить наиболее распространённые любекские пфенниги 370-й пробы. Проба монет Ливонского ордена в период с 1409 по 1425 год значительно ухудшилась с 750 до 514-й. Также имели хождение биллонные монеты других государств. В то же время в Великом княжестве Московском и остальных русских княжествах чеканились деньги из высокопробного серебра 750—880 пробы.

Таким образом, Новгород в 1420-м и Псков в 1425 годах начинают собственную чеканку из высокопробного серебра. Начало псковской чеканки точно неизвестно, но принято относить её к 1424—25 годам. В летописи 1425 года содержится запись: «псковичи отложиша пенязми, артугы торговати, и приставиша мастеров денги ковати в чистом сребре». и «Того же лета псковичи отложиша пенязями торговати и начата в чисте сребре деньги лити, и оттоле начата деньгами торговати».

Первые исследователи (И. И. Толстой и С. И. Чижов) псковских денег увязывают появление собственных монет с Новгородом, в то же время указывают на отличия в весе первых новгородок и псковок. Мельникова в своей работе «Псковские монеты XV века» указывает на ограниченность источников, которыми обладали первые исследователи, и делает вывод о наличии собственной, отличной от новгородской, денежной системы Пскова.

Описание монет

От других монет русских княжеств псковки отличалась жёстким стандартом оформления. На аверсе помещался погрудный портрет покровителя города князя Довмонта с мечом в правой руке и левой рукой, прижатой к груди. Оформление оборотной стороны известно двух типов: на монетах первого типа — надпись в четыре строки «ДЕНГА ПСКОВСКАЯ», на монетах второго типа — изображение животного, окружённого надписью «ДЕНГА ПСКОВСКАЯ».

Оформление аверса с портретом Довмонта в анфас И. И. Толстой связывает с артугами, чеканившимися епископом Дерпта и имевшими хождение на территории Псковского княжества. В то же время изображение правителя в анфас было обычным делом в западноевропейской чеканке и могло быть перенято от других монет. Несомненно, что изображение портрета в анфас является необычным для русских монет того времени.

В раннем периоде чеканки вес псковок колебался от 0,76 до 0,79 г, затем от 0,74 до 0,77 г, на последнем этапе чеканки вес составлял около 0,79 грамма.

Чеканка монет началась в 1425 году приглашёнными мастерами из Москвы. После присоединения Пскова к Москве чеканка в Пскове была продолжена, но был изменён тип монет.

В настоящее время представляют интерес для коллекционеров. Всего известно более 5000 экземпляров псковских монет периода независимости.

Первую серьёзную попытку по изучению псковских монет предпринял Иван Иванович Толстой в своём труде «Монеты псковские». Наиболее обширным трудом по изучению монет Псковского княжества является работа Аллы Сергеевны Мельниковой «Псковские монеты XV в.».

Благодаря торговле Новгорода и Пскова с обширными территориями монеты этих городов встречаются в кладах по всей территории русских княжеств, а также за рубежом. В то же время монеты других княжеств редко встречаются в кладах за пределами «своей» территории.

Литература

• Толстой И. И. «Монеты псковские» (СПб., 1886)
• Мельникова А. С. «Псковские монеты XV в.» Нумизматика и Эпиграфика Том IV 1963 г. с. 222—244

Ссылки

• [www.rus-moneta.ru/galer_tip.php?duck_id=57&s=140 Каталог монет с фото по типам]

Отрывок, характеризующий Псковка

– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.