Псково-Печерский монастырь
Монастырь | |
Свято-Успенский Псково-Печерский мужской монастырь
| |
Псково-Печерский монастырь | |
Страна | Россия |
Город | Печоры |
Конфессия | Православие |
Епархия | Псковская |
Тип | Мужской |
Дата основания | 1473 год |
Здания: Успенская пещерная церковь • Михайловский собор • Сретенская церковь • Благовещенская церковь • Церковь святого Лазаря • Церковь Николы Вратаря • Покровская церковь • Большая звонница • Стены и башни • Ризница | |
Известные насельники | Корнилий Псковский Иоанн (Крестьянкин) Иона Вениамин (Федченков) Савва (Остапенко) |
Реликвии и святыни | мощи преподобных Марка, Ионы, Лазаря, Симеона (Желнина), преподобной Вассы, преподобномученика Корнилия, десница святой Татианы, Псково-Печерские иконы Божией Матери: Успения и Умиление |
Настоятель | Тихон (Секретарёв) |
Статус | Объект культурного наследия РФ № 6010185000 |
Состояние | Действующий монастырь |
Сайт | [www.pskovo-pechersky-monastery.ru Официальный сайт] |
Свя́то-Успе́нский Пско́во-Пече́рский монасты́рь — один из самых крупных и известных в России мужских монастырей с многовековой историей. Название монастыря связано с находящимися в нём пещерами (по-древнерусски — печорами), называемыми «Богом зданными» (то есть созданными Богом). В 1473 году здесь была освящена пещерная церковь Успения, выкопанная преподобным Ионой в холме из песчаника. Этот год считается годом основания монастыря. Холм, в котором находятся Успенская церковь и Богом зданные пещеры, называется Святой горой.
Монастырь ни разу за всю свою историю не закрывался. В межвоенный период (с февраля 1920 до января 1945 года) находился в пределах Эстонии, благодаря чему не был затронут антицерковными и антирелигиозными мероприятиями Советской власти.
В 1967—2006 годах в монастыре подвизался архимандрит Иоанн (Крестьянкин).
История
Ранняя история монастыря
Достоверных сведений о начале монашеской жизни на месте современного монастыря нет[1][2], как не проводилось и научных исследований происхождения расположенных в монастыре пещер[1]. Эти пещеры расположены в отложениях песчаника по берегам ныне существующего ручья Каменец. На основании исследования других находящихся в Печорах пещер, о которых исследователем И. А. Агаповым был сделан вывод об их природном эрозионно-суффозионном происхождении, пещеры, находящиеся в Псково-Печерском монастыре, также могут быть природного происхождения[1].
Предания о начале монашеской жизни в этих пещерах зафиксированы в монастырской летописи[2] и впоследствии развитые в псково-печерском патерике. Возможно, что некоторые подробности были добавлены к этим преданиям уже в ХХ веке[3]. По преданию, пещеры стали известны местным жителям в 1392 году. Эта условная дата, совпадающая с годом смерти Сергия Радонежского, была выбрана для указания символической преемственности духовной жизни. В пещерах поселились монахи, бежавшие в псковскую землю с юга, от набегов крымских татар. Из предания известно имя только одного из этих затворников, преподобного Марка, называемого «начальным иноком» монастыря. Если ранние публикации предания указывают на легендарность личности Марка[2], то в более поздних изданиях истории монастыря Марк уже является персонажем историческим[4]. Согласно преданию, земля вокруг будущего монастыря досталась Ивану Дементьеву[1][2], который случайно (по Божьему промыслу) нашёл пещеру, на которой к тому времени уже была надпись «Богом зданные пещеры».
Согласно монастырской летописи в 1470 году в пещере поселился священник Иоанн, ранее служивший в церкви великомученика Георгия в Юрьеве-Ливонском (Дерпте, ныне Тарту в Эстонии). Рядом с Богом зданными пещерами он ископал пещеру, в которой устроил церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы, освящённую в 1473 году. В его трудах ему помогала супруга Мария, принявшая иноческий постриг с именем Васса. После её кончины Иоанн принял постриг с именем Иона. Иван Деменьтьев передал участок земли инокам и вскоре вокруг храма образовалась маленькая обитель. Пещеры стали кладбищем для иноков[2].
Находясь на границе между Россией и Ливонией, где владычествовали немцы, обитель не раз (согласно монастырской летописи[2]) подвергалась разорению со стороны ливонцев. Подъём монастырской жизни, зафиксированный уже не только преданием в монастырской летописи, но и в псковской летописи, начался в 1519 году, когда Московское правительство в лице псковского дьяка великого князя Мисюря Мунехина и его подъячего Ортюша Псковитина «назирати убогое место, незнаемо никем же, под немецким рубежом» — распознали стратегическое значение положения монастыря напротив (в 20-ти километрах) от ливонской крепости Нейгаузен. В 1523 году при игумене Дорофее стараниями Мунехина монастырь был укреплён деревянными стенами, расширен пещерный храм и на Святой горе поставлена церковь во имя Антония и Феодосия — основателей Киево-Печерской лавры. Посвящением монастырского собора Успению (как в лавре), а церкви — Антонию и Феодосию, так же подчёркивалась переемственность духовной жизни и значительность нового монастыря[5]. Следующий игумен Герасим ввёл в монастыре общежительный устав по образцу Киево-Печерского, утверждённый так же и благотворителем монастыря Мунехиным[4].
Монастырь в период Ливонской и Северной войн
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
Настоящий расцвет обители связан с её последующим игуменом, преподобномучеником Корнилием. В 1541 году он поставил в монастыре трапезную церковь во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, расширил Успенскую церковь, прокопал далее монастырские пещеры. При нём обитель превратилась в сильную крепость, вокруг монастыря были воздвигнуты каменные стены (1558—1565 года) и построена надвратная церковь во имя Николая Чудотворца (1564[6] или 1565[2][7] год). Игумен Корнилий умер в 1570 году, согласно преданию был собственноручно убит заподозревшим измену царём Иоанном Грозным[8]. Согласно рукописи, хранящейся в Троице-Сергиевой лавре, это произошло у монастырских ворот. Раскаявшись, царь понёс тело игумена в Успенский храм. С тех пор путь от Николького храма до Успенской церкви называют «Кровавым путём».
Стены монастыря служили его обороне более 150 лет — до заключения Ништадтского мира в 1721 году. За это время монастырь выдержал осады войск польского короля Стефана Батория (1581 год), польских отрядов под командованием Я. Ходкевича и А. Лисовского и шведских войск короля Густава II Адольфа (с перерывами в 1611—1614 годах), войск шведского короля Карла XII (в 1703 году)[9].
В 1758—1759 годах над Успенским храмом была возведена Покровская церковь. В 1792—1800 годах в монастыре была построена церковь в честь Лазаря Четверодневного, в 1815—1827 годах в память избавления Пскова от наполеоновских войск был сооружён Михайловский собор, в 1870 году была устроена Сретенская церковь.
С 1785 по 1824 год в обители подвизался преподобный Лазарь Прозорливый, трое суток находившийся как бы совершенно мёртвым. В 1822 году император Александр I имел с ним келейную беседу.
В 1920 году Печерская обитель по Тартускому мирному договору была отнесена к Эстонии и оставалась там вплоть до присоединения Эстонии к СССР в 1940 году, чем и была спасена от всеобщего разорения и осквернения.
С 1896 по 1960 год в обители подвизался иеросхимонах Симеон (Желнин). В 2003 году он был причислен к лику святых.
В годы Великой Отечественной войны
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 9 октября 2016 года. |
Во время войны храмы монастыря пострадали от артиллерийских обстрелов, подверглись разрушениям Трапезная и Братский корпус.
После оккупации Псково-Печерский монастырь продолжал оставаться в двойном подчинении: митрополиту Таллинскому Александру (Паулусу) и экзарху Прибалтики митрополиту Сергию (Воскресенскому).
С 1940 года и до октября 1941 года наместником монастыря являлся архимандрит Парфений (Шатинин)[10]. В октябре 1941 год]]а Парфений (Шатинин) ушёл на покой по старости, и по решению старцев руководство принял игумен Павел (Горшков), управлявший монастырём до ареста советскими спецслужбами в конце 1944 года.
Весной 1942 года в монастыре поселился оказавшийся на оккупированной территории схиепископ Макарий (Васильев), который ранее находился на «нелегальном положении» (катакомбный епископ).
C августа 1941 по февраль 1944 года братия монастыря вместе с игуменом Павлом (Горшковым) участвовали в Псковской православной миссии. Целью этой миссии было возрождение духовной жизни на захваченных немцами территориях. Священнослужители внешне оказывали лояльность оккупационным властям для возможности совершать богослужения. Есть свидетельства, что во Псково-Печерском монастыре разыскиваемых гестаповцами людей прятали под куполами[11].
В годы оккупации в Псково-Печерском монастыре проходили съезды и совещания высшего духовенства Балтийского экзархата, в частности так называемое архипастырское совещание, состоявшееся 28 августа 1943 года в Сретенском храме, в котором приняли участие: митрополит Виленский и Литовский Сергий (Воскресенский), экзарх Латвии и Эстонии, архиепископ Нарвский Павел (Дмитровский), епископ Рижский Иоанн (Гарклавс), епископ Ковенский Даниил (Юзвьюк), схиепископ Макарий (Васильев) и другие. Монастырскую братию представлял игумен Павел (Горшков), монахи Илья, Аркадий, Никон, схииеромонах Симеон. Со стороны оккупационных властей присутствовали гебитскомиссар, городской голова города Петсери, префект полиции.
В мае 1943 года Псково-Печерский монастырь посетил и выступил перед насельниками А. А. Власов.
В ночь с 31 марта на 1 апреля 1944 во время налёта советской авиации в монастыре осколком бомбы убит схиепископ Макарий.
После освобождения Псковщины игумен Павел (Горшков) был включён в комиссию по расследованию преступлений оккупантов в Псковщине. Но в октябре 1944 года последовал неожиданный арест, он был обвинён в сотрудничестве с оккупантами. Был осуждён на 15 лет за антисоветскую деятельность. Умер в 1950 году. Реабилитирован в 1997 году.
Послевоенное время
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
16 января 1945 года Печорский район был передан из Эстонской ССР в состав Псковской области РСФСР. Около 40 лет на территории Российской Федерации действовали только два монастыря — Псково-Печерский и открытая в 1946 году Троице-Сергиева лавра.
Чтобы уверить окрестное население в «свободе совести в СССР» Совет по делам Русской православной церкви организовал летом 1946 года посещение монастыря Патриархом Алексием (Симанским).
С 1949 года по 1954 год наместником был архимандрит Пимен (Извеков), впоследствии Патриарх Московский и всея Руси.
В 1957 году в монастырь переселились семь Валаамских старцев, в 1939 году перевезённые с острова Валаам в Финляндию.
С 1958 года по 1963 год насельником монастыря был Сампсон (Сиверс) — иеросхимонах Русской православной церкви. В 1963 году руководство монастыря выгнало Сампсона, по официальной версии — для избежания конфликта с советской властью (формально, хотя и после объявления амнистии, Сампсон бежал из лагеря и при этом вёл активную религиозную пропаганду). Это был не первый конфликт Симеона с церковным руководством, первый произошёл ещё во время пребывания Симеона в Свято-Троицкой Александро-Невской лавре, но закончился примирением. После обращения Сампсона к патриарху Алексию I (Симанскому) конфликт был сглажен, Сампсон был выведен за штат в Москву и в 1966 г. был пострижен в великую схиму.[12]
28 июля 1959 года Указом Святейшего Патриарха Алексия наместником был назначен игумен Алипий (Воронов) (в 1961 году возведён в сан архимандрита), — до 12 марта 1975 года трудившийся в деле восстановления и сохранения Псково-Печерской обители. Алипий не позволил закрыть монастырь в тяжёлые для церкви годы хрущёвской антирелигиозной кампании[13], благодаря его усилиям в 1973 году в монастырь вернулись сокровища, вывезенные нацистами из ризницы монастыря[14], также был произведён ремонт крепостных стен, храмов и монастырских построек.
В 1980-е годы по благословению митрополита Иоанна (Разумова) в монастыре были проведены большие реставрационные работы.
В монастыре провели последние годы жизни митрополит Вениамин (Федченков), архиепископ Владимир (Кобец), епископы Феодор (Текучёв), Иоанникий (Сперанский), Андрей (Сухенко). Все они погребены в монастырских пещерах.
В 1986 году в Никольской башне монастыря был освящён храм в честь преподобномученика Корнилия, а в 1995 году на Святой горе монастыря — деревянная церковь в честь Псково-Печерских преподобных.
В сентябре 1995 года архимандрит Псково-Печерского монастыря Роман (Жеребцов) по требованию патриарха Московского и всея Руси Алексия II подал в отставку. Он был обвинён прессой в том, что установил в монастырских пещерах гроб с телом Николая Гавриленкова, одного из руководителей Великолукской организованной преступной группировки, убитого 30 июня 1995 года[15][16][17][18][19][20].
Епископ Тихон (Шевкунов) на основе снятых в монастыре в 1986 году материалов создал фильм «Псково-Печерская обитель». В 2011 году была издана его книга «„Несвятые святые“ и другие рассказы», многие рассказы в которой связаны с Псково-Печерским монастырём, где подвизался автор.
Ансамбль монастыря
В монастыре находятся: Богом зданные пещеры (ближние и дальние), церкви: Успенская, Покровская, Сретенская, Михайловская (собор), Благовещенская, Лазаревская, Николы Вратаря, Воскресения Христова (в дальних пещерах), Корнилевская, Псково-Печерских преподобных, а также Звонница, Дом настоятеля, Братский корпус, Святые источники, Ризница, Крепостные стены с башнями.
В настоящее время ближние пещеры и Сретенская церковь открыты весь день. Вход в дальние Богом зданные пещеры осуществляется по предварительной договорённости. Успенский храм и Михайловский собор открыты только на время богослужений.
Богом зданные пещеры
Комплекс Богом зданных пещер состоит из ближних и дальних пещер. Ближние пещеры — П-образные в плане и имеют протяжённость около 15 м. В них находятся гробницы с мощами преподобных Марка, Ионы, Лазаря и преподобной Вассы. Над гробницей преподобного Лазаря висят его вериги.
За ближними пещерами следуют дальние, состоящие из семи подземных галерей-улиц с пещерной церковью Воскресения Христова в конце 6-й галереи (церковной улицы) и кануном в конце центральной улицы. Эти пещеры являются монастырским кладбищем.
Протяжённость дальних пещер составляет около 200 м. В них поддерживается постоянная температура около +10° С. Первоначально пещеры служили только для погребения иноков. Затем в пещерах стали погребать благочестивых мирян: государственных деятелей, князей, дворян, ктиторов, паломников, защитников монастыря. Первым из мирян захороненным в пещерах был государев дьяк Мисюрь Мунехин (1528 год).
Рядом с кануном похоронены: епископ Георгий (Садковский), митрополит Вениамин (Федченков), старцы Псково-Печерской обители, подвизавшиеся в ней в XX веке: валаамские старцы (иеросхимонах Михаил, схиигумен Лука, игумен Геннадий, монах Сергий, схимонах Николай, иеросхимонах Иоанн, схимонах Герман), архимандрит Серафим (Розенберг), архимандрит Иоанн (Крестьянкин).
На горнем месте храма Воскресения Христова похоронен архимандрит Алипий (Воронов)[21], в нише храма за мраморной плитой похоронены другие старцы монастыря: схиархимандрит Агапий (Агапов), архимандрит Иероним (Тихомиров), схиигумен Савва (Остапенко), схиигумен Онисифор (Михайлов), схииеродиакон Марк (Мурин). В алтаре храма находится мраморная икона Воскресения Христова[21].
Среди мирян в пещерах погребены предки А. С. Пушкина, М. И. Кутузова, М. П. Мусоргского, А. Н. Плещеева, В. Н. Татищева и другие. В пещерах покоятся представители древнего рода Симанских, из которого произошёл Патриарх Московский и всея Руси Алексий I.
Монахов монастыря погребают на пятой и шестой улицах, мирян — на других улицах. Их хоронят в гробах, помещаемых в стены пещер, не засыпая землёй. При этом в пещерах отсутствует запах тления тел усопших.
Общее число захоронений составляет около 10 тыс. человек[1][21].
Успенская пещерная и Покровская церкви
Успенская пещерная церковь является главным и самым древним храмом монастыря. Она была выкопана с холме из песчаника отцом Иоанном (в постриге Ионой) и освящена в 1473 году. Успенская церковь имеет только передний фасад, её противоположная сторона уходит в гору. В 1523 году при игумене Дорофее церковь была обновлена и расширена, устроен придел во имя преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских. Строительством руководил государев дьяк Мисюрь Мунехин. В 1758—1759 годах над храмом построили Покровскую церковь. Таким образом, Успенский и Покровский храмы имеют общий фасад. Вход в Покровский храм осуществляется из дальних Богом зданных пещер. В XIX веке над Успенско-Покровским храмом возвели разноцветные купола в стиле украинского барокко, по форме напоминающие главы Успенского собора Киево-Печерской лавры.
В Успенском храме находятся:
- Чудотворная икона Успения Божией Матери в житии (с изображением по сторонам важнейших событий из жизни Богоматери), написанная псковским иконописцем Алексеем Малым и в 1521 году подаренная монастырю.
- Два чтимых списка с чудотворной иконы «Умиления» Божией Матери, написанных в XVI и XIX веках.
- Рака с мощами преподобномученика Корнилия.
- Икона святителя Николая в житии, XVI век.
Церковь Николы Вратаря
Построена зодчим Павлом Заболотным[22] в 1564 году (по другим сведения в 1565 году[2]), возможно одновременно со строительством крепостных стен вокруг монастыря. Освящена во имя во имя Николая Чудотворца. Надвратная церковь могла какое-то время служить главным входом в монастырь, святыми воротами. В этом случае Никольская башня и дополнительные прясла стен, образовавшие захаб перед воротами, были пристроены несколько позднее. Церковь сейчас имеет общую кровлю с Никольской башней крепостной стены. На участке первоначальной стены, между Тюремной башней и церковью, была устроена небольшая звонница, предположительно одновременная храму, крыльцо которого выполняло роль контрфорса, поддерживавшего звонницу. Эта внутренняя стена захаба была впоследствии разобрана, а оставшийся участок под звонницей был дополнительно усилен пристройкой. По причине того, что церковь была построена как надвратная, её называют церковью Николы Вра́таря, а также Николы Ратного (в церкви имеется деревянное фигурное изображение Николы с мечом в руке)[6].
Большая звонница
К востоку от Успенского собора, по той же линии, находится главная монастырская колокольня, или звонница, каменная из нескольких столбов, поставленных в одну линию, от запада к востоку. Возведение звонницы было начато в 1523 году на месте старой деревянной.
Большая звонница — одно из крупнейших архитектурных сооружений подобного типа (как и звонница Новгородского Софийского собора, звонницы церкви Богоявления и Пароменской Успенской церкви во Пскове).
Она насчитывает шесть основных пролётов (звонов) и седьмой, пристроенный позднее, благодаря чему образуется как бы второй ярус.
Собрание колоколов Псково-Печерского монастыря — одно из самых значительных как на Псковской земле, так и в Северо-Западной России.
Михайловский собор
Собор в честь архистратига Божьего Михаила является самым большим строением монастыря. Был сооружён в 1815—1827 годах по проекту итальянского архитектора Л. И. Руска в стиле классицизма. Собор построен в память избавления Пскова от нашествия Наполеона, произошедшего после совершения крестного хода с Псково-Печерской иконой Успения Божией Матери вокруг Пскова. В ночь на следующий день (8 (20) октября 1812 года) русские войска под командованием генерал-фельдмаршала, графа П. Х. Витгенштейна освободили Полоцк (Второе сражение под Полоцком), тем самым избавив Псков от опасности.
На металлических позолоченных досках, установленных в храме, выбиты имена командиров и число воинов корпуса П. Х. Витгенштейна.
Святыней храма является десница святой мученицы Татианы, переданная архимандриту Иоанну (Крестьянкину) в 1977 году[23].
Сретенская церковь
Перестроена в 1870 году в псевдорусском стиле из бывшей монастырской трапезной палаты, построенной в 1541 году и примыкавшей с запада к Благовещенской церкви. Предполагается, что переделка не коснулась несущих конструкций и в целом под поздним декором сохранились стены здания 16-го века. В подклете первоначально располагались монастырские «службы» — хлебня, мукосейня, казна (для которой впоследствии было выстроено отдельное здание ризницы), погреб «капустной»; сейчас его занимают помещения читального зала и овощехранилища[24].
В храме находятся списки с чудотворных икон Божией Матери «Троеручица» и «Взыскание погибших», в 2003 году установлена рака с мощами преподобного Симеона (Желнина)[25].
Ризница
Монастырская ризница или Большая казна (церковная сокровищница) при игумене Корнилии размещалась в подклете Благовещенской трапезной церкви. Датировка современного отдельного здания ризницы давалась различными учёными в пределах XVI—XVIII веков, известно, что какая-то ризница сгорела в пожаре 1687/88 года. Последние исследования, с привлечением большого числа аргументов, включая сохранившиеся изображения, материал ризницы (кирпич) и приказные монастырские книги аргументируется датировка концом XVII века, после пожара конца 1687 года и до начала Северной войны. Более конкретно, предлагается 1688 год, когда за кирпичную работу тихвинцам каменщикам Исачко Федосееву и Сенке Иванову, кирпичному мастеру Патрекею Леонтиеву и печерскому каменщику Данилке Герасимову было выплочено в общей сложности более десяти рублей. Трёхэтажное здание находится напротив Большой звонницы, примыкая к Сретенскому храму. Имеет три яруса и завершается небольшим синим куполом с золотыми звёздами. На этажах расположены склад, собственно ризница и библиотека[3].
В ризнице хранятся золотые и серебряные кресты, драгоценные оклады и ризы, плащаницы, облачения, золотая и серебряная церковная утварь, подарки монастырю от русских царей и императоров. Все эти ценные предметы были вывезены немецкими захватчиками во времена Великой Отечественной Войны 1941-1945 годов, после чего возвращены при помощи правительства ФРГ в монастырь в 1973 году при наместнике Алипии (Воронове). Из 566 вывезенных предметов было возвращено 504 (остальные 62 пропали)[26].
Святые источники
В монастыре имеется два святых источника: в честь преподобномученика Корнилия (находится напротив Успенского храма, рядом с Ризницей) и артезианский — в честь иконы Божией Матери Живоносный источник (находится напротив Благовещенского храма). В 1911 году над Живоносным источником была построена шестигранная часовня.
Стены и башни
Каменные стены с шестью башнями и тремя воротами были построены в 1558—1565 годах в начале Ливонской войны для защиты от ливонцев, имеющих сильную крепость Нейгаузен в 20 км от монастыря[27]. Позднее были построены ещё четыре башни. Псково-Печерская крепость выдержала двухмесячную осаду отряда войск Стефана Батория и венгерского отряда под командованием Борнемиссы в 1581 году, и впоследствии неоднократно участвовала в приграничных боевых действиях вплоть до конца Северной войны в 1721 году.
В настоящее время монастырь содержит 9 башен, на месте Брусовой башни, разрушенной в 1581 году, был построен собор Михаила Архангела. Святые ворота монастыря находятся в Петровской башне, построенной в XVII веке (первоначально использовались ворота под Никольской надвратной церковью, проход осуществлялся через захаб, образованный пристроенной к ней снаружи (возможно, несколько позднее самой надвратной церкви) Никольской башней[6]).
Башня Верхних решёток — рядом с Тайловской башней, над оврагом и протекающем по его дну ручьём Каменец. В нижней части башни выложена небольшая каменная арка, сквозь которую воды ручья попадают внутрь крепости. Каменная арка или свод закрывался железной решёткой, чтобы осаждающие не воспользовались ручьём для проникновения в крепость. Решётка дала наименование и самой башне. Несмотря на то, что башня Верхних решёток стоит на дне оврага, она самая высокая в Печорской крепости, и её верхняя точка достигает высоты 25 метров. За стенами скрыты 6 боевых ярусов с бойницами и широкими камерами для установки пушек. Шатёр башни увенчан дозорной площадкой — караульней, караульной избой, с которой хорошо просматриваются подходы к крепости и ближайшая местность. От башни, словно крылья, расходятся участки стен — прясла, соединяя в одно целое башни, поставленные на берегах оврага. Особенно живописно этот участок боевых укреплений смотрится с туристической площадки, расположенной почти напротив башни Верхних решёток.
Башня нижних решёток, так же, как и Башня верхних решёток, поставлена на дне оврага, ниже по течению ручья, и замыкает северо-восточную дугу крепостной стены. Ручей здесь становится шире и глубже, чем там, где попадает в крепость. Башня Нижних решёток имеет четыре боевых яруса. На каждом из трёх нижних по четыре бойницы с широкими боевыми камерами. На самом верхнем ярусе — семь бойниц. Их расположение позволяло брать под контроль практически все направления возможных атак. Кроме того, на третьем ярусе имелся выход на крепостную стену. Эта деталь очень важна, ведь рядом с башней находятся нижние ворота. Чтобы усилить защиту ворот, над ними в крепостной стене были установлены бойницы, между которыми расположен киот с изображением Спаса.
Настоятели
- Игумены
- Иона
- Селиван, иером.
- Иона
- Сергий
- Симон
- Дорофей
- Герасим
- Корнилий (1529 — 20 февраля 1570)
- Савва (1571—1572)
- Сильвестр (1572 — ?)
- Трифон
- Тихон (ок.1580—1583)
- Никон I
- Мелетий
- Иоаким (1593 — не позднее 1611)
- Архимандриты
- Иоаким (не позднее 1611 — 6 июля 1616)
- Антоний I (1617—1621)
- Иоасаф I (3 февраля 1621—1627)
- Иов (1627—1634)
- Порфирий (1634—1639)
- Рафаил (1639—1643)
- Макарий (1643—1650)
- Митрофан (1650—1656)
- Зосима (1656—1663)
- Герасим (1663—1669)
- Паисий (1669—1682)
- Иоасаф II (1682—1686)
- Паисий II (1686—1699)
- Корнилий II (1699)
- Аарон (1706 — ?)
- Феодосий (1711—1724)
- Маркелл (Радышевский) (1724—1726)
- Филарет (1726—1729)
- Вениамин (Сахновский) (1730—1731)
- Кирилл (1731—1732)
- Игнатий (1732—1745)
- Геннадий (Андреевский) (1746—1753)
- Иосиф (1753—1785)
- Варлаам (1785—1792)
- Пётр (1792—1800)
- Венедикт (1800—1835)
- Антоний II (1835—1844)
- Антоний (Шокотов) (24 января 1845—1850)
- Никон II (1850—1856)
- Аполлос (Беляев) (26 октября 1856—1864)
- Феогност (1864—1868)
- Павел (1868—1882)
- Нафанаил (1882—1885)
- Павел (1885—1890)
- Иннокентий (1890—1894)
- Мефодий (Холмский) (1894—1906)
- Никодим (Воскресенский) (1906—1914)
- Августин (Синайский) (1914—1917)
- Александр (Петровский) (1917—1918)
- Аркадий (Чанк) (1919—1920)
- Иоанн (Булин) (октябрь 1920—1932)
- Николай (Лейсман) (1932—1940)
- Парфений (Шатинин) (1940—1941)
- Павел (Горшков) (декабрь 1941—1944)
- Агафон (Бубиц) (1944—1946)
- Никон (Мико) (1946)
- Нектарий (Григорьев) (1946—1947)
- Владимир (Кобец) (1947—1949)
- Пимен (Извеков) (конец 1949 — конец 1953)
- Сергий (Гаврилов) (1954—1956)
- Августин (Судоплатов) (1956 — 1 октября 1959)
- Алипий (Воронов) (28 июля — 3 сентября 1959, 6 октября 1959 — 12 марта 1975)
- Гавриил (Стеблюченко) (7 апреля 1975—1988)
- Павел (Пономарёв) (26 августа 1988 — март 1992)
- Роман (Жеребцов) (1992 — 6 октября 1995)
- Тихон (Секретарёв) (с 17 августа 1995)
Напишите отзыв о статье "Псково-Печерский монастырь"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Агапов И. А. О возможном происхождении пещер Псково-Печерского монастыря. В сборнике научных трудов "Христианство в регионах мира (Христианская архаика), отв. ред. М. Ф. Альбедиль, Ю. Ю. Шевченко, " СПб., Петербургское Востоковедение, 2011.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 «Псково-Печерский монастырь» (СПб., типография Эдуарда Веймара, 1860)
- ↑ 1 2 А. Б. Постников Судьба старых библиотек псковских церквей и монастырей Псков. Научно-практический, историко-краеведческий журнал № 31, 2009
- ↑ 1 2 Тихон (Секретарёв) «Врата Небесные. История Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря», 2007.
- ↑ Морозкина Е. Н. Псковская земля. М., 1986 (2-ое издание, переработанное и дополненное)
- ↑ 1 2 3 Е. Н. Морозкина Церковное зодчество древнего Пскова. В двух томах. Том.2. — М.:Северный паломник, 2007. — С. 105—110.
- ↑ [www.pskovo-pechersky-monastery.ru/index.php/putevoditel/19-nikolskij-khram Официальный сайт Псково-Печерского монастыря. Никольский храм]
- ↑ Русский биографический словарь. Издано под наблюдением председателя Императорского русского исторического общества А. А. Половцева. Санкт-Петербург, 1903.
- ↑ [pskgu.ru/projects/pgu/storage/wg6110/wgpgu02/wgpgu02_07.pdf Я. Н. Рабинович. Неизвестные страницы истории Псково-Печерского монастыря и Изборска в Смутное время // Вестник Псковского государственного университета. Серия Социально-гуманитарные и психолого-педагогические науки — 2013. — № 2.]
- ↑ Назначен указом митрополита Литовского Сергия.
- ↑ [www.vinograd.su/education/detail.php?id=42551 Сегень А. Ю. Псковская Православная миссия в годы Великой Отечественной войны // Виноград : журнал. — 2009. — № 4 (30).]
- ↑ С. Н. Романова Вступительная статья к Биографии иеросхимонаха Сампсона (Сиверса) по документам российских архивов, «Отечественные архивы» № 4 (2005 г.) [www.rusarchives.ru/publication/sivers.shtml]
- ↑ [www.rusk.ru/st.php?idar=412053 Русская линия / Библиотека периодической печати / «И это самое большое счастье — память»]
- ↑ Агафангел (Догадин), иеромонах. Возвращённые ценности // Журнал Московской патриархии. 1974, № 1. С. 13—14
- ↑ «Захоронение здесь одного из руководителей преступной группировки вызвало большое возмущение населения Псковщины» // Известия, 7.9.1995
- ↑ «Почему бандита сделали святым?» // Комсомольская правда, 7.9.1995
- ↑ «Уголовник в монастырской усыпальнице» // Московская правда, 7.9.1995
- ↑ «Хоть святых выноси» // Российская газета, 8.9.1995
- ↑ Т. Федоткина. «Уголовники покупают святые места». // Московский комсомолец, 9.9.1995
- ↑ О. Сапрыкина. «Почему бандита Гавриленкова похоронили рядом с предками Пушкина».// Комсомольская правда, 13.9.1995.
- ↑ 1 2 3 [www.youtube.com/watch?v=CdVeAgA44vA Фильм В. Дубровина «Дальние пещеры», 2006 год]
- ↑ В иночестве Пафнутий, возможно, строитель всей Псково-Печерской крепости.
- ↑ [www.pskovo-pechersky-monastery.ru/index.php/putevoditel/47-desnitsa-svyatoj-muchenitsy-tatiany Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь. Десница святой мученицы Татианы ]
- ↑ Ю.Г.Малков Новые материалы к истории архитектурного ансамбля Псково-Печерского монастыря // Реставрация и исследования памятников культуры. — 1982. — Т. 2. — С. 73.
- ↑ [www.pskovo-pechersky-monastery.ru/putevoditel/13-sretenskij-khram По данным официального сайта монастыря]
- ↑ Православные монастыри. Путешествие по святым местам. Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь // Де Агостини : журнал. — 2010. — № 57.
- ↑ Докучаев. И. А. Печоры на ладони: Путеводитель по памятникам древности. — Псков, 2002.
Литература
- Докучаев И. А. Печоры на ладони. Путеводитель по памятникам древности в фотоработах С. Гавриловой. Псков, 2002 — 112 с.: ил.
- Рабинович Г. Архитектурный ансамбль Псково-Печерского монастыря.\\Архитектурное наследство. Вып.6. М., 1956.
- Псково-Печерский монастырь во время Ливонской войны (1558—1582 гг.), редактор А. Селарт, Verlag Dr. Kovač, Hamburg, 2016, ISBN 9783830089162, [www.verlagdrkovac.de/978-3-8300-8916-2.htm].
- Ямщиков С. Архимандрит Алипий. Человек. Художник. Воин. Игумен. М.: Москва, 2004. — 488 c. ISBN 5-98637-004-X
- Сойкин П. П. Псково-Печерский монастырь в Псковском уезде // Православные русские обители: Полное иллюстрированное описание православных русских монастырей в Российской Империи и на Афоне. — СПб.: Воскресение, 1994. — С. 172-174. — 712 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-88335-001-1.
- Псково-Печерский-Успенский монастырь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Ссылки
- [www.pskovo-pechersky-monastery.ru Официальный сайт Псково-Печерского монастыря]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 5 июля 2015 года. |
Отрывок, характеризующий Псково-Печерский монастырь
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.