Псково-Рижская железная дорога
Поделись знанием:
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
| Псково-Рижская железная дорога | |
 Чётная горловина ст. Псков-Пассажирский | |
| Годы работы: | |
|---|---|
| Страна: | |
| Город управления: | |
| Состояние: |
С 1907 г. в составе Северо-Западных железных дорог |
| Подчинение: | |
Псково-Рижская железная дорога (иногда встречается название Риго-Псковская ж. д.) — одна из железных дорог Российской империи.
В 1893 г. объединена с Балтийской ж. д. С 1-го января 1907 г. объединенная Балтийская и Псково-Рижская ж. д. входила в состав казенных Северо-Западных железных дорог (наряду с Петербурго-Варшавской ж. д.)
В настоящее время участок Псков — Печоры-Псковские относится к Октябрьской железной дороге, Печоры — Валга — к Эстонской ж. д., Валка — Рига — к Латвийской ж. д.
Содержание
История
- Построена за казенный счёт в 1886—1889 гг.[1] Управление дороги находилось в Пскове.
- Правильное пассажирское и товарное движение открыто в июле 1889 г.
- Отсчёт километров ведётся от ст. Псков-Пассажирский. Протяжённость дороги Псков — Рига 286 вёрст; ответвления Валк — Дерпт 77,4 вёрст.
- В 1893 г. объединена с Балтийской ж. д. — учреждено общее управление.
- С 1-го января 1907 г. Балтийская и Псково-Рижская ж. д. слита с Петербурго-Варшавской ж. д. в сеть Северо-Западных ж. д.
Станции
| раздельная станция | км | год ввода | класс | примечания |
|---|---|---|---|---|
| Псков I | 0 | н/д | ныне Псков-Пассажирский. Узловая с 1889 г. | |
| Псков II | 1,4 | н/д | ||
| Полковая | 4,2 | |||
| Моглино | 12,1 | |||
| Новоизборск | 23,9 | ныне Новоизборск | ||
| Ливамяэ | 36,0 | |||
| Печоры | 46,3 | Печоры-Псковские. Узловая станция: 88 км линия на Юрьев (через Пылву). | ||
| Нейгаузен | ныне Вастселийна | |||
| Верро | ныне Выру | |||
| Зоммерпален | ныне Сымерпалу | |||
| Анцен | ныне Антсла | |||
| Каролен | ныне Карула | |||
| Валк | ныне Валга). Узловая станция: 83 км линия на Юрьев (через Элву). | |||
| Лугажи | ||||
| Саулек | ныне Сауле | |||
| Седа | ||||
| Стакельн | ныне Стренчи | |||
| Ной-Врангельсхоф | ныне Бренгули | |||
| Вольмар | ныне Валмиера | |||
| Бале | ||||
| Лоде | ||||
| Янямуйжа | ||||
| Венден | ныне Цесис | |||
| Арайжи | ныне Арайши | |||
| Мелтури | ||||
| Рамоцкая | ныне Иерики | |||
| Лигате | ныне Лигатне | |||
| Зегеволд | ныне Сигулда | |||
| Силциемс | ||||
| Эгльупе | ||||
| Хинценберг | ныне Инчукалнс | |||
| Стоке | ныне Вангажи | |||
| Криевупе | ||||
| Роденпойс | ныне Гаркалне | |||
| Вайсензее | ныне Балтэзерс | |||
| Егель | ныне Югла | |||
| Сортировочная | ныне Чиекуркалнс — также Рига-Балтийская, Кайзервальд, Царский лес. | |||
| Александровские ворота | ныне Земитаны — также Ошкалны. | |||
| Рига |
Инженерные сооружения
Мосты
- Рижский мост через Великую (инж. проф. Кербедз С. В., Журавский Д. И.; первый постоянный мост в Пскове).
- через Гаую взорван в 1944 году, восстановлен в 1959 году, длина 66 метров.
- через Рауну длина 79 метров, высота 24 метра.
Напишите отзыв о статье "Псково-Рижская железная дорога"
Примечания
- ↑ [www.ldz.lv/?object_id=3912 120 лет железнодорожной линии Рига — Валка]
Источники архивные
- РГИА, ф. 361, оп. 1, дд. 1-424. 1886—1916 гг. Управление по сооружению Псково-Рижской железной дороги Временного управления казенных железных дорог МПС.
- РГИА, ф. 265, оп. 2, д. 540—541. «Об устройстве мастерских, паровозных и вагонных сараев Псково-Рижской ж. д.» 1886—1892 гг.
- РГИА, ф. 258, оп. 4/2, д. 3033. «О подходе путей Псково-Рижской ж. д. к путям Варшавской ж. д. на ст. Псков».
- РГИА, ф. 446, оп. 28, д. 23. «Об окончании строительства Риго-Псковской железной дороги и об открытии движения по ней». Доклад № 116. 14 июля 1889 г.
- РГИА, ф. 446, оп. 29, д. 10. «Об учреждении общего управления для Балтийской и Псково-Рижской ж. д.» Доклад № 95. 28 мая 1893 г.
- РГИА, ф. 446, оп. 31, д. 20. «О переименовании Петербургско-Варшавской, Балтийской и Псково-Рижской ж. д. в Северо-Западные ж. д.» Доклад № 145. 14 июля 1906 г.
- РГИА, ф. 229, оп. 3, д. 913. «О слиянии Петербурго-Варшавской и Псково-Рижской железных дорог в одну сеть Северо-Западных дорог и сбережениях образовавшихся в 1907 г. в результате этого». 1907—1909 гг.
Источники
- Записка по предмету сооружения Рижско-Псковской железной дороги. Рига: тип. Мюллера. 1885 г.
- Отчет начальника работ по постройке Псково-Рижской железной дороги. 1886—1888. СПб. 1891—1892 гг.
- Путеводитель по Балтийской и Псково-Рижской железной дороге: Спутник и справочник. СПб.: Н. Игнатов. 1900 г. (По России. Вып. I).
- Казюлин Н. «Самовар в упряжке ходит». Великие Луки. 2002 г.
- Октябрьская магистраль. 14 августа 2009 г. № 31 (14176). Островский А. «Дорога в слаборазвитую губернию».
Ссылки
- [web.archive.org/web/20040206070342/pskovrail.narod.ru/main126.html Станция Псков II. Рижский мост. Псково-Рижская дорога.]
- [soul.ifs.ru/Proffi/ORW/newpage4.htm#007 Статьи о железной дороге] из «Малого энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», СПб, 1907.
- [www.pskovcity.ru/hron20012.htm#6 Строительство Псково-Рижской дороги.]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Псково-Рижская железная дорога
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
