Птица Рух

Рух (араб. رُخّ‎, рухх) или птица-слон — в средневековом арабском фольклоре огромная (как правило, белая) птица размером с остров, способная уносить в своих когтях и пожирать слонов и каркаданнов. На Ближнем Востоке её ареалом обычно считались пределы Китая, а в самом Китае — Мадагаскар и прилегающие к нему острова.

Средневековые сообщения

Птица, способная переносить слонов, впервые упоминается в X веке в «Чудесах Индии» персидским автором по имени Бузург-ибн-Шахрияр. Аль-Бируни, не называя гигантскую птицу по имени, скептически сообщает о том, что её видели у границ Китая. Великий путешественник ибн Баттута пишет о том, что по дороге в Китай он воочию наблюдал, как с поверхности моря вспорхнула гора — это была птица «рух». Наконец, самое знаменитое описание птицы содержится в «Тысяче и одной ночи»: во время пятого путешествия Синдбада-морехода птица Рух в отместку за уничтожение её яйца истребляет целый корабль с моряками.

Среди европейцев первые сведения о гигантской обитательнице арабских морей сообщает странствующий раввин Вениамин Тудельский. Ему рассказывали, что, оказавшись выброшенными бурей на необитаемый остров, моряки подкарауливают огромных крылатых грифонов, ухватившись за которых они добираются до материка. Марко Поло поначалу тоже принимал птицу Рух за грифона — традиционного персонажа европейского фольклора. Из его сообщения следует, что арабские мореходы избегают окрестностей Мадагаскара, ибо там свирепствует это странное существо:

Жители острова сообщают, что в определенную пору года из южных краев прилетают удивительные птицы, которых они называют „Рух“. С виду они напоминают орла, только размерами куда огромней; они так громадны и могучи, что лапами своими хватают слона и поднимают его в воздух, а поднявши, бросают на землю, дабы его убить и потом расклевать вплоть до костей. Люди, видевшие эту птицу, утверждают, что крылья её в развороте достигают с края до края шестнадцати шагов, а перья имеют в длину восемь шагов и соответственную ширину.

Со слов Поло, великий Хубилай-хан послал на запад Индийского океана своих людей, чтобы они навели справки о существовании и повадках чудо-птицы, и они привезли ему перо птицы Рух. Современные комментаторы склонны считать это «перо» веткой винной пальмы, которая в изобилии произрастает на Мадагаскаре.

Подобно многим европейцам XV—XVI вв., Магелланов спутник Пигафетта находился под впечатлением от рассказов Поло и по прибытии на Яву собрал от местных жителей сведения об огромной птице, которая якобы охотится на буйволов. По мере расширения географических познаний европейцев существование птицы Рух было в XVII в. поставлено под серьёзное сомнение.

Научное объяснение

Исследователи фольклора склонны производить арабскую птицу Рух то ли от персидского симурга, то ли от индийской Гаруды, которая в Махабхарате и Рамаяне изображена уносящей в когтях слона, сражающегося с черепахой. Возможно, к этой же группе баснословных существ следует отнести известную по еврейским поверьям райскую птицу Зиз.

Привязка птицы Рух к Мадагаскару, возможно, не случайна — до XVII века остров населяли гигантские птицы семейства эпиорнисовых. Подобно страусам, они не летали, поэтому взрослого эпиорниса весом до 500 кг и ростом до 3 метров заезжие арабы могли принять за свежевылупившегося птенца гораздо более крупной, летающей птицы.

В кино

• Седьмое путешествие Синдбада

Смотрите также

• Орёл Хааста
• Островной гигантизм

Ссылки

• [www.vokrugsveta.com/body/nature/rux_bird.htm Правда о птице Рух] в журнале «[www.vokrugsveta.com/ Вокруг света]».
• [www.vokrugsveta.ru/quiz/345/ Где жила птица рухх?], журнал «Вокруг света»
• [www.privatelife.ru/2004/tv04/n13/5.html В поисках птицы Рухх], 13-й номер газеты «[www.privatelife.ru/ Тайная власть]», 2004 год.

Отрывок, характеризующий Птица Рух

Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.