Птолемей XIII

Царь Египта
Птолемей XII Неос Дионис Клеопатра VII и Птолемей XIV Птолемей XIII Династия Птолемеев Эллинистический период
Хронология	правил в 51—47 до н. э.
Отец	Птолемей XII Неос Дионис
Супруга	Клеопатра VII

Птолемей XIII — царь Египта, правил в 51 — 47 годах до н. э. Из династии Птолемеев. Сын Птолемея XII Авлета, младший брат Клеопатры VII.

Вступление на престол

После смерти Птолемея XII Авлета в 51 году до н. э. остались двое сыновей и две дочери. Александрийцы по обычаю династии и согласно завещанию Птолемея Авлета провозгласили царями старшего сына и его сестру Клеопатру VII. Клеопатре на то время было 17 или 18 лет, а мальчику и того меньше — 9 или 10. Вероятно, вместе они назывались «Отцелюбивыми богами» (Филопаторами), хотя ни во время правления Клеопатры совместно с Птолемеем XIII, ни позднее, когда она царствовала вместе с младшим братом Птолемеем XIV, эпитет старшего брата нигде не упоминается.

Окружение царя

Вся полнота власти во дворце принадлежала евнуху Потину, учителю юного царя греку Теодату Хиосскому, который обучал его риторике, и главнокомандующему Ахиллу по прозвищу Египтянин, то есть, вероятно, человеку египетского или смешанного, греко-египетского происхождения. Оставленная Габинием оккупационная армия, в своё время помогавшая Авлету вернуться на престол, состоявшая в основном из галлов и германцев, ещё стояла лагерем у Александрии. Эти иностранные войска были не прочь навсегда поселиться на земле Египта, женившись на местных жительницах. Когда проконсул Сирии Марк Бибул послал двух своих сыновей в Египет, чтобы призвать армию Габиния вернуться в Сирию, воины тут же убили их.

Гражданская война между Цезарем и Помпеем

Средиземноморский мир в целом был на грани нового потрясения — гражданской войны между Помпеем и Юлием Цезарем. В 49 году до н. э. сын Помпея Гней Помпей Младший объявился в Александрии, чтобы просить у Египта корабли, войска и деньги. Восточные владыки и народы в грядущей войне в основном держались великого Помпея, и дети Птолемея Авлета, которого вернул на престол человек Помпея Авл Габиний, имели перед Помпеем особые обязательства. Молодой Помпей сумел получить у Египта эскадру примерно в пятьдесят кораблей, запас продовольствия и пятьсот воинов «габинийцев».

Мятеж Клеопатры

Между тем Клеопатра набиралась опыта и честолюбия и наконец перестала подчиняться дворцовой клике — Потину, Теодату и Ахиллу. Они обвинили её в том, что она хочет изгнать брата, и народ поднялся против неё. Она бежала из города и принялась набирать армию. Скорее всего, она набрала воинов среди арабских племён за восточной границей, и некоторое время спустя выступила на Египет. Временщики собрали войско и вместе с мальчиком-царём преградили ей путь у Пелусия (48 год до н. э.).

Убийство Помпея

Пока в Египте назревала династическая война, исход великой гражданской войны в Риме между Помпеем и Цезарем решился в битве при Фарсале. Разбитый Помпей бежал в Египет, надеясь, что старые узы, которые связывали его с царской семьёй, обеспечат ему там убежище. Он направился не в Александрию, а в лагерь юного царя на побережье у Пелусия. Тогда произошла ужасная измена. Окружение Птолемея XIII сначала обещало изгнаннику помощь, а потом приняло решение убить его, в надежде заслужить этим благосклонность Цезаря. В конце сентября 48 года до н. э., когда Помпея перевозили в лодке с корабля на берег, его пронзил мечом военный трибун Септимий, ранее служивший у Помпея. Ахилл лично присутствовал при убийстве, чтобы наблюдать за ним. Убийство произошло на глазах тринадцатилетнего мальчика-царя, который с берега смотрел на злодеяние, облачённый в пурпурную хламиду.

Прибытие в Александрию Цезаря

Убийством Помпея дворцовая клика, разумеется, надеялась продемонстрировать тогдашнему победителю, что они отреклись от всех связей с его врагами, и таким образом не дают ему повода вторгнуться в Египет. Однако через несколько дней после убийства у Пелусия Цезарь, следовавший по пятам за беглецом, прибыл с эскадрой к Александрии. Теодат Хиосский принёс голову Помпея Цезарю на корабль, но это не заставило того уплыть прочь. Цезарь решил войти в Александрию с теми небольшими силами, которые были на его кораблях, — 3200 воинами и 800 всадниками. Он высадился, прошёл по улицам со знаками отличия римского консула, с ликторами, шагавшими впереди, и водворился во дворец Птолемеев. Вскоре некоторые инциденты: уличные драки, убийства отдельных солдат из войска Цезаря — показали, что у александрийцев скверный характер и они обиделись на это проявление силы.

Примирение Птолемея и Клеопатры

Царя и царицы не было в городе, так как они находились в своих лагерях, разбитых у границы, готовясь выступить друг против друга. Цезарь, как представитель Рима, потребовал от них распустить армии и подчиниться его суду. Авлет в своём завещании просил римский народ позаботиться, чтобы его воля была исполнена. В ответ на требование Цезаря Потин вернулся в Александрию с молодым царём, но не распустил царскую армию. Он оставил её под Пелусием во главе с Ахиллом. Клеопатре предстояло выполнить трудную задачу — добраться до Цезаря от границы, так чтобы в пути её не убили дворцовые головорезы. Именно по этой причине приверженец Клеопатры сицилиец Аполлодор переправил её в Александрию на лодке и тайком пронёс во дворец, завёрнутую в мешок для постели.

Александрийцы атакуют Цезаря

Теперь у Цезаря в руках были и царь, и царица, а вскоре его отношения с царицей превратились в любовные. Он публично примирил Птолемея с сестрой; они снова стали соправителями, согласно воле отца. Однако александрийцы, подстрекаемые Потином, всё так же неприязненно относились к чужаку, и некоторое время спустя царская армия двинулась на город, так как Ахилл действовал заодно с Потином. Это войско насчитывало около 20 тысяч воинов, опытных в бою и по большей части знакомых с римской дисциплиной, а командовали ими римские офицеры. Кроме войск Габиния (в основном галлов и германцев, как говорилось выше), в армию входило большое количество беженцев и беглых рабов из Италии и с Запада, а также множество разбойников и пиратов из Малой Азии и Сирии — остатки крупного пиратского флота, разбитого Помпеем. Из двух придворных, отправленных на переговоры, один был убит по приказу Ахилла; другой, раненый, едва спасся. Для Цезаря это означало новую войну — Александрийскую, как её потом назвали, — в которой ему пришлось биться в уличном лабиринте египетского города во главе войска, сильно уступавшего противнику в числе. Другие его легионы в то время шли в Египет через Сирию, но находились ещё далеко. Забаррикадировавшись с небольшой армией в городском квартале, примыкавшим к Большой гавани, он мог сдерживать продвижение вражеских солдат, но не мог вернуться с воинами на корабли, так как совершенно невозможно было бы оторваться от преследовавших и наседавших александрийцев, а посадка на корабли трудна и требует много времени, особенно с лодок. Он сжёг александрийский флот, оставленный в гавани без защиты, и тем открыл для себя путь сообщения по морю. Как раз тогда и загорелось несколько складов с зерном и папирусными свитками (вероятно, это были «книги», подготовленные для вывоза из Александрии), расположенных у гавани, и погибло множество бесценных сочинений — 40 тысяч, по словам Ливия. Похоже, этот пожар и дал начало легенде, распространившейся через несколько поколений, что великая Александрийская библиотека была сожжена. Цезарь также бросил отряд на остров Фарос, чтобы не дать противнику преградить проход между гаванью и морем.

Выступление Арсинои

Царский дворец вместе с царём, царицей и двумя другими младшими детьми Птолемея Авлета оставался в руках Цезаря. Клеопатра, разумеется, была всецело на стороне своего великого возлюбленного, но её младшая сестра Арсиноя, тогда девочка примерно пятнадцати лет, имела собственное честолюбие и волю. Она бежала из дворца с евнухом по имени Ганимед, который воспитывал её, и заняла место представителя царской династии при армии Ахилла. Вскоре за этой переменой обстановки последовала другая: устранение двух человек, которые за несколько месяцев до того обладали верховной властью в Египте и подстроили убийство Помпея. В армии нападающих между Ахиллом и Ганимедом начались споры о первенстве, и по приказу Арсинои Ахилла казнили. Примерно в то же время во дворце Цезарь казнил Потина, обвинённого в сношениях с врагом, — очевидно, от имени Клеопатры.

Птолемей XIII возглавляет борьбу против римлян

Армия нападающих, теперь уже под командованием Ганимеда, сильно теснила немногочисленных воинов Цезаря. В какой-то момент казалось, римлян удалось оставить без пресной воды, которая доставлялась по водопроводу из озера Мареотиды, но Цезарь приказал выкопать колодцы. Пытаясь овладеть дамбой, соединявшей Фарос с материком, Цезарь потерял четыреста легионеров и едва спасся сам, доплыв до корабля. Тогда александрийцы вступили в переговоры и пообещали, что если Цезарь пришлёт к ним юного царя, они откажутся от Арсинои и подчинятся приказам Птолемея. Цезарь посчитал разумным отпустить тринадцатилетнего мальчика, хотя у него и не было уверенности в обещаниях Птолемея XIII. Как только мальчик присоединился к александрийской армии, он возглавил её в борьбе против римских захватчиков.

Гибель царя-мальчика

Наконец, подкрепление, которого ждал Цезарь, достигло Египта. Им командовал человек смешанного греко-гальского происхождения, Митридат Пергамский, преданный сторонник Цезаря. Вместе с ним шёл контингент еврейских воинов в количестве 3 тысяч человек под началом идумея Антипатра. Митридат вышел из Палестины, пересёк пустыню, штурмовал Пелусий, двинулся по восточному рукаву Нила в Мемфис, а оттуда вниз по западному рукаву на Александрию. Александрийская армия пыталась перехватить его, прежде чем он соединится с легионами Цезаря, но Митридат, двигаясь форсированным маршем вокруг озера Мареотида, приближался слишком быстро, соединился с Цезарем и объединёнными силами атаковал александрийские позиции на реке. На второй день они были взяты, и большая часть александрийской армии нашла свою гибель. Когда резня окончилась, мальчика-царя нигде не смогли отыскать. Говорили, что лодка, на которой он пытался спастись по реке, была переполнена беглецами и утонула.

Спустя несколько лет в Араде объявился некий юноша, который заявлял, что он является братом Клеопатры, пропавшим Птолемеем XIII. Он был убит по просьбе Клеопатры и по приказу Марка Антония, с которым тогда сошлась египетская царица.

Династия Птолемеев
Предшественник: Птолемей XII Неос Дионис (Авлет)	царь Египта 51 — 47 до н. э. совместно с Клеопатрой VII (правил 4 года)	Преемник: Птолемей XIV

Ссылки

• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0003.001/606?rgn=full+text;view=image Птолемей XIII] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
• [www.livius.org/ps-pz/ptolemies/ptolemy_xiii.html Птолемей XIII на сайте livius.org]

Литература

• Бивен Э. Династия Птолемеев. История Египта в эпоху эллинизма / Пер. с англ. Т. Шуликовой. — М.: Центрполиграф, 2011. — 447 с. — (Загадки древнего Египта). — 2500 экз. — ISBN 978-5-9524-4974-9. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/Africa/Egypt/_Texts/BEVHOP/13*.html]

Отрывок, характеризующий Птолемей XIII

– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.