Публий Корнелий Сципион Назика Коркул

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Публий Корнелий Сципион Назика Коркул
лат. Publius Cornelius Scipio Nasica Corculum
курульный эдил Римской республики
169 год до н. э.
военный трибун
168 год до н. э.
претор Римской республики
165 год до н. э.
консул Римской республики
162, 155 годы до н. э.
цензор Римской республики
159 год до н. э.
легат
152, 150 годы до н. э.
верховный понтифик
150-141 годы до н. э.
принцепс сената Римской республики
147, 142 годы до н. э.
 
Рождение: 206/205 год до н. э.
Рим
Смерть: после 142 года до н. э.
Рим
Род: Корнелии
Отец: Публий Корнелий Сципион Назика
Супруга: Корнелия
Дети: Публий Корнелий Сципион Назика Серапион

Публий Корнелий Сципион Назика Коркул (лат. Publius Cornelius Scipio Nasica Corculum, 206/205 — после 142 гг. до н. э.) — древнеримский политик, консул 162 и 155 годов до н. э. Участвовал в Третьей Македонской войне и сделал важный вклад в победу Рима. Во время первого консулата был вынужден отказаться от должности из-за неблагоприятных птицегаданий. В 159 году до н. э. стал цензором. Во второй раз получив консульство, одержал победу в войне с далматами (155 год до н. э.). Добился разрушения первого в Риме постоянного театра.

Назика Коркул пользовался большим влиянием в сенате. Он возглавлял политическую группировку, выступавшую против масштабных завоеваний и, в частности, за сохранение Карфагена. Но в этом вопросе победу одержали оппоненты Назики во главе с Марком Порцием Катоном. Когда в Македонии началось восстание Андриска (150 год до н. э.), Назика возглавил оборону Фессалии. Позже он был избран верховным понтификом и дважды становился принцепсом сената.





Биография

Происхождение

Публий Корнелий принадлежал к одному из самых знатных и разветвлённых патрицианских родов Рима — Корнелиям. Когномен Сципион (Scipio) античные писатели считали происшедшим от слова посох: «Корнелий, который [своего] тёзку — отца, лишённого зрения, направлял вместо посоха, был прозван Сципионом и передал это имя потомкам»[1]. Самого раннего носителя этого когномена звали Публий Корнелий Сципион Малугинский; отсюда делается предположение, что Корнелии Сципионы были ветвью Корнелиев Малугинских[2].

Дедом Публия был Гней Корнелий Сципион Кальв — консул 222 года до н. э., воевавший в Испании во время Второй Пунической войны и погибший в одном из сражений. Соответственно Публий Корнелий Сципион Африканский приходился Назике Коркулу двоюродным дядей[3]. Сын Кальва Публий, консул 191 года и отец Коркула, стал первым носителем когномена Назика (Nasica — «остроносый»), закрепившегося за его потомками[4]. Прозвище Коркул (Corculum — Разумный) стало агноменом Публия-младшего[5].

Начало карьеры

Публий Корнелий родился предположительно в 206/205 году до н. э.[6] Он впервые упоминается в источниках под 169 годом до н. э., когда он был курульным эдилом[7][8]. Вместе со своим сородичем и коллегой Публием Корнелием Лентулом он организовал пышные цирковые игры, в которых впервые участвовали пантеры и слоны[9].

В следующем году Сципион Назика принял участие в качестве военного трибуна[10] в войне с Македонией. Римской армией командовал консул Луций Эмилий Павел (позже Македонский), приходившийся дядей жене Публия Корнелия[11]. Рассказ античных авторов о военных достижениях Назики основан, по данным Плутарха, отчасти на утерянных для нас книгах «Всеобщей истории» Полибия, а отчасти — на письме самого Публия Корнелия «к одному царю»[12] (предположительно это был царь Нумидии Массинисса[13]). Поэтому исследователи предполагают, что здесь не обошлось без преувеличений[13].

Согласно Ливию и Плутарху, Назика отличился уже во время вторжения римской армии в Македонию. Царь Персей преградил путь римлянам на неприступных позициях близ Олимпа; когда выяснилось, что есть один неохраняемый горный проход через Перребию, Публий Корнелий первым вызвался на военном совете возглавить отряд, который должен был зайти в тыл врагу. Консул передал под командование Назики и своего сына Квинта Фабия Максима Эмилиана пять[14] или восемь[12] тысяч воинов. Царь, узнав об этом, отправил 12-тысячный отряд во главе с Милоном, чтобы занять перевал раньше римлян.

Поли­бий гово­рит, что рим­ляне зас­тиг­ли этот отряд во вре­мя сна, Нази­ка же утвер­жда­ет, что на вер­ши­нах завя­зал­ся оже­с­то­чен­ный и кро­ва­вый бой, что на него ринул­ся какой-то фра­кий­ский наем­ник и он уло­жил сво­е­го про­тив­ни­ка, про­бив ему грудь копьем, и, нако­нец, что враг был слом­лен, Милон позор­но бежал — без­оруж­ный, в одном хитоне, — а рим­ляне, пре­сле­дуя непри­я­те­ля и не под­вер­га­ясь сами ни малей­шей опас­но­с­ти, спу­с­ти­лись на рав­ни­ну.

— Плутарх. Эмилий Павел, 16.[15]

Эти события заставили Персея отступить на равнины Македонии. Вскоре две армии встретились у города Пидна для решающего сражения. Источники сообщают, что Назика в числе других «молодых военачальников» убеждал Луция Эмилия начать битву как можно скорее, но тот всё же отложил схватку на следующий день[16][17]. Публий Корнелий был в самой гуще боя; он сам писал позже, что ему внушил настоящий ужас вид фракийцев, сражавшихся на стороне македонян[18]. После победы консул направил Назику с небольшим конным отрядом в Амфиполь, где находился Персей. Но царь успел уплыть на остров Самофракия; позже он сдался Гнею Октавию, хотя именно Назике доверял больше всего[19][13]. В дальнейшем Публий Корнелий совместно с Максимом Эмилианом разграбил Иллирию, в Орике снова присоединился к Эмилию Павлу и отплыл в Италию[20].

Высшие магистратуры

Дата претуры Публия Корнелия неизвестна; исходя из требований закона Виллия, это должен был быть самое позднее 165 год до н. э.[21] В 162 году Назика стал консулом совместно с плебеем Гаем Марцием Фигулом[22]. Он уже отбыл с армией на Корсику, когда руководивший выборами консул предыдущего года Тиберий Семпроний Гракх (Публию Корнелию он приходился свояком) заявил, что консулы были избраны вопреки птицегаданиям[23]. Назика и Фигул были отозваны в Рим и отказались от должностей[13].

В 159 году до н. э. Публий Корнелий стал цензором[24]. В этом качестве он построил портик на Капитолии[25], поставил первые в Риме водяные часы[26], приказал уничтожить статуи, «которые из честолюбия некоторые ставили себе на Форуме» без одобрения Сената и народного собрания[23][27]. Авл Геллий рассказывает характерную историю о Назике и его коллеге по цензуре Марке Попиллии Ленате. Проводя перепись всадников, цензоры увидели крайне тощего и неухоженного коня, на котором сидел дородный хозяин, и спросили у последнего: «Почему получается так, что ты более ухожен, чем конь?» Тот ответил: «Потому, что о себе забочусь я сам, а о коне — Стаций, негодный раб». Назика и Ленат сочли такой ответ «недостаточно почтительным» и перевели всадника в низшую категорию римских граждан — эрарии[28].

В 155 году до н. э. Публий Корнелий стал консулом во второй раз. Теперь его коллегой был плебей Марк Клавдий Марцелл, а избрание оспорено не было[29]. Назика возглавил армию в войне с далматами, начавшуюся из-за набегов последних на Иллирию[30], и одержал полную победу. Столица врага — город Дельминиум — была взята и разрушена и после этого уже не упоминалась в источниках[31]. Согласно Триумфальным фастам, Публий Корнелий получил триумф; но Луций Ампелий и Псевдо-Аврелий Виктор сообщают, что он отказался как от триумфа, так и от почётного наименования император, предложенного ему солдатами[32][33]. Ф. Мюнцер предположил, что обе версии могут соответствовать действительности (консул сначала отказывался от заслуженных им почестей, но в конце концов принял их), либо Ампелий и Псевдо-Аврелий опирались на тенденциозный источник, автор которого стремился изобразить Назику в максимально выгодном свете[31].

Во время цензуры Гая Кассия Лонгина и Марка Валерия Мессалы Публий Корнелий добился постановления сената о разрушении только что построенного постоянного театра (первого в Риме) «как предмета бесполезного и пагубного для общественной нравственности»[34]; согласно Орозию, речь шла только об отказе от планов строительства[35]. В историографии есть разные варианты датировки этого сюжета: 155, 154 или 151 год до н. э. Есть даже гипотеза, что античные авторы имеют в виду события 125 года до н. э., а вместо Сципиона должен фигурировать Цепион — Гней Сервилий, который в 125 году был цензором совместно с Луцием Кассием Лонгином Равиллой[36].

Карфагенская проблема

После своего консулата Публий Корнелий уделял основное внимание карфагенской проблеме[36]. Пользуясь «громадным влиянием» в сенате[12], он унаследовал от своего двоюродного дяди и тестя Сципиона Африканского положение лидера одной из двух самых влиятельных группировок внутри римского нобилитета. Во внешней политике его «партия» выступала против масштабных завоеваний, настаивая, в частности, на сохранении карфагенской республики[37][38]. Более поздние античные авторы приписывали Назике уверенность в том, что вражда с Карфагеном необходима республике как средство от внутренних распрей[39][40][41]:

Заме­чая, по-види­мо­му, что народ ста­но­вит­ся непо­мер­но занос­чив и уже совер­ша­ет мно­же­с­тво про­сче­тов, что, упи­ва­ясь сво­и­ми уда­ча­ми, испол­нив­шись гор­ды­ни, он выхо­дит из пови­но­ве­ния у сена­та и упор­но тянет за собою все госу­дар­с­тво туда, куда его вле­кут стра­с­ти, — заме­чая это, Нази­ка хотел, чтобы хоть этот страх перед Кар­фа­ге­ном был уздою сдер­жи­ва­ю­щей наг­лость тол­пы: он пола­гал, что кар­фа­ге­няне не нас­толь­ко силь­ны, чтобы рим­ляне не смог­ли с ними совла­дать, но и не нас­толь­ко сла­бы, чтобы отно­сить­ся к ним с пре­зре­ни­ем.

— Плутарх. Марк Катон, 27.[42]

Ф. Мюнцер в связи с этим заметил: «Назика наверняка приводил и другие весомые доводы в подтверждение своей позиции»[37]. Оппонентом Публия Корнелия стал Марк Порций Катон, настаивавший на уничтожении старого врага Рима и каждую свою речь заканчивавший словами: «Кажется мне, что Карфаген не должен существовать». Назика же повторял: «Мне кажется, что Карфаген должен существовать»[42].

Как правило, Рим поддерживал Нумидию, постоянно теснившую карфагенян на африканском материке. В 150-е годы Карфаген сформировал большую армию для войны с Массиниссой. Катон заявил, что это войско собрано против Рима, и предложил начать интервенцию, но из-за возражений Назики дело ограничилось отправкой посольства[34][43]. Вскоре (в 153 году до н. э.) сын Массиниссы Гулусса сообщил сенату, что пунийцы строят флот и набирают воинов; Назика опять настоял на отправке специальной комиссии и сам вошёл в её состав[44]. Выяснилось, что слова нумидийского царевича соответствуют действительности. Публий Корнелий лично убедился в том, что Карфаген представляет собой серьёзную опасность, и начал постепенно, шаг за шагом уступать Катону. Сначала он заявил, что подготовка пунийцев к обороне — это «ещё не законный повод к войне»; потом, когда стало ясно, что открытое столкновение неминуемо, предпринял последнюю попытку примирения на условии переноса Карфагена с побережья в глубь Африки. Но реальных последствий это не имело[37].

Поздние годы

В 150 году до н. э. сенат (возможно для того, чтобы отстранить Назику от решения карфагенской проблемы[37]) направил Публия Корнелия на Балканы. Здесь начиналась большая война: в Македонии появился человек, выдававший себя за царевича Филиппа. Он заключил союз с фракийцами, объявил себя царём Филиппом VI и поставил под свой контроль все территории, входившие в состав Македонского царства до 168 года до н. э. После этого Псевдо-Филипп напал на греческих союзников Рима.

Назика попытался предотвратить расширение территорий, контролируемых самозванцем, путём переговоров[45]. Потерпев неудачу, он возглавил ахейское и пергамское ополчения, вставшие на защиту Фессалии[46]. Узнав из его писем, что положение серьёзное, сенат направил в Грецию претора Публия Ювентия Тальну с легионом[47].

Уже в год начала войны с Андриском (150 до н. э.) Публий Корнелий стал верховным понтификом после смерти Марка Эмилия Лепида[48]. Позже дважды — в 147 и 142 годах — он становился первым в списке сенаторов. Вскоре после этого Назика скончался: точно известно, что во времена братьев Гракхов его уже не было в живых[49].

Интеллектуальные занятия

Цицерон в своём трактате «Брут» назвал имя Публия Корнелия в числе ораторов, бывших младшими современниками Катона Цензора. По его словам, Назика «считался красноречивым человеком»[5]. Псевдо-Аврелий Виктор называет Публия Корнелия «первым по красноречию»[50]. Античные авторы цитируют ряд речей Назики, но подлинный текст его выступлений уже к 46 году до н. э., когда был написан трактат «Брут», видимо, был утерян[49].

Письмо Публия Корнелия «к одному царю», рассказывавшее о событиях Третьей Македонской войны, стало важным историческим источником, который использовали в своей работе Тит Ливий и Плутарх[13].

Семья

Публий Корнелий был женат на своей троюродной сестре Корнелии, дочери Сципиона Африканского и Эмилии Павлы. Эта матрона приходилась родной племянницей Луцию Эмилию Павлу Македонскому и двоюродной сестрой Сципиону Эмилиану. Последний в результате усыновления стал её племянником и главой семьи. Полибий рассказывает, что Сципион Эмилиан сразу после получения наследства отдал Назике вторую половину приданого его жены — 25 талантов, — хотя тот рассчитывал только на треть[51][52]. Родная сестра Корнелии была женой Тиберия Семпрония Гракха и матерью знаменитых братьев Гракхов — Тиберия и Гая.

У Публия и Корнелии был один сын — Публий Корнелий Сципион Назика Серапион, консул 138 года до н. э.[53]

Характеристика личности

Античные авторы дали Публию Корнелию самые лестные оценки. У Ливия он появляется в образе «славного юноши», который рвётся в бой с македонянами и обращает «свободные речи» к консулу. «В тебе, Назика, — отвечает ему Луций Эмилий Павел, — я вижу себя прежнего, а ты станешь похож на меня нынешнего»[54]. Цицерон сообщает о красноречивом прозвище Назики «Разумный»[5]. Псевдо-Аврелий Виктор сообщает: «По красноречию он был первым, по знанию права — полезнейшим советником, по уму — мудрейшим»[50].

Напишите отзыв о статье "Публий Корнелий Сципион Назика Коркул"

Примечания

  1. Макробий, 2013, I, 6, 26.
  2. Cornelii Scipiones, 1900, s. 1426.
  3. Cornelii Scipiones, 1900, s. 1429-1430.
  4. Фёдорова Е., 1982, с. 88-89.
  5. 1 2 3 Цицерон, 1994, Брут, 79.
  6. Sumner G., 1973, p. 14.
  7. Тит Ливий, 1994, XLIV, 18, 8.
  8. Broughton T., 1951, р. 424.
  9. Плиний Старший, VIII, 64.
  10. Broughton T., 1951, р. 429.
  11. Шофман А., 1960, II, 3, 3.
  12. 1 2 3 Плутарх, 1994, Эмилий Павел, 15.
  13. 1 2 3 4 5 Cornelius 353, 1900, s. 1498.
  14. Тит Ливий, 1994, XLIV, 35, 14.
  15. Плутарх, 1994, Эмилий Павел, 16.
  16. Плутарх, 1994, Эмилий Павел, 17.
  17. Тит Ливий, 1994, XLIV, 36, 8-14.
  18. Плутарх, 1994, Эмилий Павел, 18.
  19. Плутарх, 1994, Эмилий Павел, 26.
  20. Тит Ливий, 1994, XLV, 33, 8; 34, 8.
  21. Broughton T., 1951, р. 438.
  22. Broughton T., 1951, р. 441-442.
  23. 1 2 Аврелий Виктор, 1997, XLIV, 2.
  24. Broughton T., 1951, р. 445.
  25. Веллей Патеркул, 1996, II, 1.
  26. Плиний Старший, VII, 215.
  27. Cornelius 353, 1900, s. 1498-1499.
  28. Авл Геллий, 2007, IV, 20, 11.
  29. Broughton T., 1951, р. 448.
  30. Тит Ливий, 1994, Периохи, XLVII.
  31. 1 2 Cornelius 353, 1900, s. 1499.
  32. Луций Ампелий, 2002, 19, 11.
  33. Аврелий Виктор, 1997, XLIV, 5.
  34. 1 2 Тит Ливий, 1994, Периохи, XLVIII.
  35. Орозий, 2004, IV, 21, 3.
  36. 1 2 Cornelius 353, 1900, s. 1499-1500.
  37. 1 2 3 4 Cornelius 353, 1900, s. 1500.
  38. Родионов Е., 2005, с. 566.
  39. Диодор Сицилийский, XXXIV, 33, 5.
  40. Флор, 1996, I, 31, 5.
  41. Орозий, 2004, IV, 23, 9.
  42. 1 2 Плутарх, 1994, Марк Катон, 27.
  43. Родионов Е., 2005, с. 568.
  44. Broughton T., 1951, р. 454.
  45. Зонара, 1869, IХ, 28.
  46. Моммзен Т., 1997, с. 34.
  47. Cornelius 353, 1900, s. 1500-1501.
  48. Broughton T., 1951, р. 457.
  49. 1 2 Cornelius 353, 1900, s. 1501.
  50. 1 2 Аврелий Виктор, 1997, ХLIV, 6.
  51. Полибий, 2004, ХХХII, 12.
  52. Трухина Н., 1986, с. 118-119.
  53. Cornelii Scipiones, 1900, s. 1429.
  54. Тит Ливий, 1994, XLIV, 36.

Источники и литература

Источники

  1. Секст Аврелий Виктор. О знаменитых людях // Римские историки IV века. — М.: Росспэн, 1997. — С. 179-224. — ISBN 5-86004-072-5.
  2. Луций Ампелий. Памятная книжица. — СПб.: Алетейя, 2002. — 244 с. — ISBN 5-89329-470-Х.
  3. Луций Анней Флор. Эпитомы // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — С. 99-190. — ISBN 5-86218-125-3.
  4. Аппиан Александрийский. Римская история. — СПб.: Алетейя, 2002. — 288 с. — ISBN 5-89329-676-1.
  5. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. — СПб.: Издательство СПбГУ, 2007. — 308 с. — ISBN 978-5-288-04267-6.
  6. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. — СПб., 1772. — Т. 2. — 520 с.
  7. Гай Веллей Патеркул. Римская история // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — С. 11—98. — ISBN 5-86218-125-3.
  8. Авл Геллий. Аттические ночи. Книги 1 - 10. — СПб.: Издательский центр "Гуманитарная академия", 2007. — 480 с. — ISBN 978-5-93762-027-9.
  9. Диодор Сицилийский. [simposium.ru/ru/node/863 Историческая библиотека]. Сайт «Симпосий». Проверено 4 октября 2016.
  10. Иоанн Зонара. Epitome historiarum. — Leipzig, 1869. — Т. 2.
  11. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 576 с. — ISBN 5-02-008995-8.
  12. Макробий. Сатурналии. — М.: Кругъ, 2013. — 810 с. — ISBN 978-5-7396-0257-2.
  13. Павел Орозий. История против язычников. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2004. — 544 с. — ISBN 5-7435-0214-5.
  14. Плиний Старший. [books.google.de/books?id=Sp9AAAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Естественная история]. Проверено 4 мая 2016.
  15. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — М., 1994. — Т. 3.
  16. Полибий. Всеобщая история. — М., 2004. — Т. 1. — 768 с. — ISBN 5-17-024958-6.
  17. Марк Туллий Цицерон. Брут // Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — С. 253-328. — ISBN 5-86218-097-4.

Литература

  1. Моммзен Т. История Рима. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. — Т. 2. — 640 с. — ISBN 5-222-00047-8.
  2. Родионов Е. Пунические войны. — СПб.: СПбГУ, 2005. — 626 с. — ISBN 5-288-03650-0.
  3. Трухина Н. Политика и политики «золотого века» Римской республики. — М.: Издательство МГУ, 1986. — 184 с.
  4. Фёдорова Е. Введение в латинскую эпиграфику. — М.: Издательство МГУ, 1982. — 256 с.
  5. Шофман А. [annales.info/greece/makedon/mk_index.htm История античной Македонии]. — Казань: Издательство Казанского университета, 1960.
  6. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — P. 600.
  7. Münzer F. Cornelii Scipiones // RE. — 1900. — Bd. VII. — Kol. 1426—1427.</span>
  8. Münzer F. Cornelius 353 // RE. — 1900. — Т. VII. — С. 1498-1501.
  9. Sumner G. Orators in Cicero's Brutus: prosopography and chronology. — Toronto: University of Toronto Press, 1973. — 197 с. — ISBN 9780802052810.

Ссылки

  • [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0003.001/759?rgn=full+text;view=image Публий Корнелий Сципион Назика Коркул] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.


Отрывок, характеризующий Публий Корнелий Сципион Назика Коркул

Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.
[Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны, и тем очень доволен; то, что я видел эти три месяца – невероятно.
«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.
4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.