Публий Лициний Красс (консул 97 года до н. э.)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Публий Лициний Красс.
Публий Лициний Красс
лат. Publius Licinius Crassus
народный трибун Римской республики
109 или 108 год до н. э. (по одной из версий)
претор Римской республики
не позже 100 года до н. э.
консул Римской республики
97 год до н. э.
проконсул Дальней Испании
95-93 годы до н. э.
легат
90 год до н. э.
цензор Римской республики
89 год до н. э.
легат
87 год до н. э.
 
Рождение: II век до н. э.
Смерть: 87 до н. э.(-087)
Рим
Род: Лицинии
Отец: Марк Лициний Красс Агеласт
Супруга: Венулея
Дети: Публий Лициний Красс, NN (возможно, Гней или Луций) Лициний Красс, Марк Лициний Красс

Публий Лициний Красс (лат. Publius Licinius Crassus, умер в 87 году до н. э.) — древнеримский военачальник и государственный деятель из плебейского рода Лициниев, консул 97 года до н. э., цензор 89 года до н. э. Согласно одной из гипотез, в качестве народного трибуна добился в 109 или 108 году до н. э. принятия закона против роскоши. В последующие годы сделал карьеру военного, не участвуя во внутриполитической борьбе. После консулата был наместником Дальней Испании (95-93 годы до н. э.) и отпраздновал триумф над лузитанами. Во время Союзнической войны сражался с восставшими италиками, но не слишком удачно; тем не менее был выбран цензором на 89 год до н. э. Когда начался конфликт между Гаем Марием и Луцием Корнелием Суллой, встал на сторону последнего. После взятия Марием Рима в 87 году до н. э. был убит вместе с одним из сыновей.

Третьим сыном Публия Лициния был Марк Лициний Красс, один из участников Первого триумвирата.





Биография

Происхождение

Публий Лициний принадлежал к плебейскому роду, представители которого были в составе самой первой коллегии народных трибунов и достигли консульства уже в 364 году до н. э. Правда, в промежутке между 361 и 236 годами они ни разу не упоминаются в Капитолийских фастах. Начало следующего периода в истории рода связано с жившим предположительно во время Первой Пунической войны Публием Лицинием, старший из сыновей которого получил прозвище Crassus, ставшее когноменом для его потомков[1].

Фасты называют преномены отца и деда Публия Лициния Красса — Марк и Публий соответственно[2]. Марк — это претор 127 или 126 года до н. э., прозванный Агеластом (от греческого ἀγέλαστος — «угрюмый», «неулыбчивый») за свой неизменно мрачный вид. Публий-старший — это предположительно консул 171 года до н. э.[3][4] и племянник первого Красса-консула, Публия Лициния Красса Дива, коллеги Сципиона Африканского в 205 году до н. э. Согласно этой генеалогии современник Публия Лициния Луций Лициний Красс, консул 95 года до н. э. и лучший оратор эпохи, приходился ему троюродным братом[5].

Мнения историков о материальном положении этой ветви Лициниев расходятся. Известно, что единственный переживший Публия сын получил в наследство 300 талантов[6] — относительно небольшую сумму. Исходя из этого и из имени жены Красса-старшего, некоторые антиковеды предполагают, что последний был человеком небогатым и из-за этого согласился на явный мезальянс[7][8]. С другой стороны, есть мнение, что наследство могло просто уменьшиться за годы гражданской войны[9].

Начало карьеры

О политической деятельности Публия Лициния до консулата в историографии нет единого мнения. Макробий упоминает[10] некоего Публия Лициния Красса Дивита, выдвинувшего закон о роскоши. Эта инициатива, отчасти совпадавшая с Фанниевым законом, предполагала, что в календы, ноны и нундины римлянам разрешалось тратить на еду не более тридцати ассов в день; в остальные же дни ограничивалось количество подаваемого к столу вяленого мяса (три фунта), солёной рыбы и «того, что родилось на земле, на лозе или на дереве» (по одному фунту). Согласно Макробию, оптиматы настолько энергично продвигали этот закон, что он вступил в фактическую силу ещё до окончания формальной процедуры.

В историографии существует мнение, что автор Лициниева закона — будущий консул 97 года до н. э., а датировать эту инициативу следует 109 или 108 годом до н. э., когда Красс мог быть народным трибуном[3]. Известно, правда, что Публий Лициний не носил агномен Дивит[11][7]; антиковед А. Уорд предположил в связи с этим, что Макробий просто запутался в Крассах и дал такой вариант имени под влиянием сочинений Марка Туллия Цицерона, где фигурирует целый ряд Публиев Лициниев Крассов Дивитов[12]. Но есть и противники такого отождествления. Они обращают внимание на отсутствие возможностей для датировки данной инициативы: говорить можно только о периоде между 143 (это дата принятия предыдущего закона на эту тему, lex Didia) и 102 (дата смерти Луцилия, давшего саркастический комментарий) годами до н. э.[13] Кроме того, Ф. Мюнцер считает, что 109 или 108 годы, на один из которых должен был приходиться, в соответствии с законом Виллия, трибунат Публия Лициния, не слишком подходят для датировки таких инициатив, ещё и энергично поддержанных сенатской аристократией: именно на это время приходится антисенатская деятельность трибуна Гая Мамилия Лиметана[3].

Согласно Цицерону, один из Публиев Лициниев Крассов устроил великолепные игры во время своего эдилитета[14]. Речь может идти именно о будущем консуле 97 года до н. э.[3]

Возможно, Публий Лициний участвовал в борьбе против политиков-демагогов Луция Аппулея Сатурнина и Гая Сервилия Главции. По крайней мере, Цицерон в восьмой филиппике упоминает в числе аристократов, которые взяли в руки оружие в декабре 100 года до н. э., «всех Крассов»[15]. Ф. Мюнцер принимает это свидетельство на веру[3]. О. Любимова считает более ценным другое сообщение Цицерона на эту тему[16]: выступая в защиту Гая Рабирия в 63 году до н. э., оратор привёл подробный перечень противников Сатурнина, в котором фигурирует только один Красс — Луций Лициний[17]. За ходом этого судебного процесса внимательно наблюдал Марк Лициний Красс, и в этой ситуации Цицерон, по мнению Любимовой, не мог прибегнуть к искажениям или неоправданным умолчаниям[18].

Высшие магистратуры

В соответствии с законом Виллия, не позже 100 года до н. э. Публий Лициний должен был занимать претуру[19]. Первой его должностью, о которой есть надёжные сведения, стал консулат 97 года до н. э.; коллегой Красса стал патриций Гней Корнелий Лентул[20]. Ничего особенного в этот консульский год не происходило: самым важным событием стал запрет человеческих жертвоприношений постановлением сената[21][22]. Ещё до истечения срока своих полномочий Красс уехал в Дальнюю Испанию в качестве наместника[23].

Вместе с Публием Лицинием в провинцию отправился один из его сыновей — Марк. Полномочия Красса в Дальней Испании продлевались на 95, 94 и 93 годы до н. э., и по возвращении в 93 году он отпраздновал триумф над лузитанами[24][25]. При этом какие-либо подробности о ходе военных действий неизвестны. Источники сообщают только, что проконсул предпринял экспедицию на Касситеридские острова, после чего начались закупки олова и свинца у местных жителей[26][27] (правда, существует гипотеза, что в рассказе об этих событиях фигурирует его внук, тоже Публий[28]). Возможно[25][29], именно этот Красс основал город Кастра Лициниана[30]. В любом случае Публий Лициний смог за три года обзавестись обширными связями в этой части Испании: позже, во время гражданской войны, его сын смог благодаря многочисленным клиентам семьи набрать здесь собственное войско[29].

В следующий раз после триумфа Публий Лициний появляется в источниках в 90 году до н. э., когда существенную часть Италии охватило восстание союзников против Рима. Красс стал одним из легатов под командованием консула Луция Юлия Цезаря[31]. Его коллегами стали Луций Корнелий Сулла, Тит Дидий, Марк Клавдий Марцелл и, возможно, Квинт Лутаций Катул[32]. Воевал Красс на этот раз менее удачно, чем в Испании: в Лукании его разбил претор Италийского союза Марк Лампоний. Согласно Фронтину, италики подожгли лес рядом с римским лагерем[33], и в результате Публий Лициний потерял 8 тысяч воинов[34] и был вынужден отступить в Грумент[29].

Несмотря на это поражение, Красс уже в следующем году (89 до н. э.) стал цензором вместе с всё тем же Луцием Юлием Цезарем[35]. Коллеги совершили очистительную жертву (lustrum), но перепись проводить не стали: всё ещё не было решено, в какие трибы включать италиков, только что получивших гражданство согласно lex Julia и lex Plavtia-Papiria. Ещё одним заметным событием этого года стало введение цензорами ограничений на торговлю благовониями и иноземными винами[29]. Это могло быть сделано для того, чтобы простимулировать импорт жизненно важных товаров в условиях экономического кризиса[36].

Участие во внутриполитической борьбе

О позиции Публия Лициния во внутриполитической борьбе у историков нет единого мнения. Существует предположение, что до определённого момента Красс не проявлял никакого интереса к острым конфликтам, происходившим внутри римского общества. Источники ничего не сообщают о его участии в событиях, связанных с Югуртинской войной, поражениями от германцев, судебными реформами, аграрными законами Сатурнина. Он не фигурирует ни в одном из громких процессов 90-х годов до н. э., и его позиция в связи с законодательством Марка Ливия Друза неизвестна. После цензуры он не упоминается в связи с борьбой за командование в войне с Митридатом. Возможно, Красс уклонялся от любых внутриполитических конфликтов, сознательно предпочитая военную карьеру гражданской[37]. Э. Бэдиан называет его «чело­ве­ком, не очень актив­но учас­т­во­вав­шим во внут­рен­ней поли­ти­ке: свою сла­ву он добыл преж­де все­го бла­го­да­ря воен­ным успе­хам»[7].

Тем не менее тот же Бэдиан считает, что Красс достаточно долго являлся сторонником Гая Мария и был обязан последнему своим возвышением; доказательством тому может быть родство жены Красса с неким Венулеем, казнённым во время проскрипций[38][39]. Только во второй половине 90-х годов до н. э. Публий Лициний перешёл в противоположный лагерь[7]. Факт этого перехода, по мнению Бэдиана, зафиксирован в перечне легатов в первый год Союзнической войны: Красс оказался под командованием Цезаря вместе с такими врагами Мария, как Луций Корнелий Сулла и Квинт Лутаций Катул, а сам Марий стал легатом другого консула, Публия Рутилия Лупа, вместе со своим новым союзником Квинтом Сервилием Цепионом[40].

Согласно гипотезе А. Уорда, Публий Лициний был оптиматом с самого начала своей политической деятельности. Доказательствами тому исследователь считает гипотетическую законодательную инициативу Красса во время его трибуната, возможное участие в борьбе с Сатурнином и сотрудничество с Луцием Юлием Цезарем[41].

О. Любимова считает, что аргумент Э. Бэдиана относительно Венулея несостоятелен, исходя из хронологии: Публий Лициний женился ещё в 110-х годах, до возвышения Мария. Она отвергает гипотезы относительно Лициниева закона и борьбы с Сатурнином и допускает, что Луций Юлий Цезарь взял Красса легатом в свою армию просто из-за его военного опыта. По мнению исследовательницы, Публий Лициний категорически не хотел участвовать в межпартийных распрях и был вынужден выбрать одну из сторон противостояния, только когда армия стала «фактором внутренней политики»[42].

В 87 году до н. э. в Риме произошёл очередной острый конфликт. Один из консулов Луций Корнелий Цинна выступил за распределение новых граждан по всем трибам, а его коллега Гней Октавий высказался против и получил поддержку сената. Дело дошло до полноценного сражения на улицах. Цинна проиграл, бежал из города и собрал армию; к нему присоединился изгнанный годом ранее Гай Марий. В этой ситуации Публий Лициний стал легатом Гнея Октавия и одним из руководителей обороны города[43]. Вероятно, он принимал участие в попытке отбить у марианцев Яникул; позже он убеждал Квинта Цецилия Метелла Пия не вести переговоры с врагом, но дать ему сражение. Тем не менее город был сдан[29].

Гибель

Публий Лициний стал одной из жертв развернувшегося в городе Риме в конце 87 года до н. э. марианского террора. Известно, что приказ о его убийстве отдал Цинна[44][45]. Исполнение этого приказа источники описывают по-разному[46].

Согласно Аппиану, Красс погиб во время бегства[47]; эпитоматор Ливия[48], Флор[49] и Лукан[50] сообщают, что преследовали Публия Лициния всадники Гая Флавия Фимбрии. С Крассом был один из его сыновей; согласно Плутарху, оба они были захвачены в плен, а потом казнены[51]; Флор сообщает, что их убили «друг у друга на глазах»[49]. Но при этом в периохах к Ливию значится, что Красс-младший был убит фимбрианцами, а его отец, «чтобы не претерпеть ничего недостойного своей доблести», бросился на меч[48]. У Аппиана Публий Лициний убил сына и только после этого покончил с собой[47]. Цицерон говорит о самоубийстве Красса, совершённом, чтобы избежать плена, в трёх своих произведениях[52][53][54], в том числе в одной речи, произнесённой в присутствии Марка Лициния[46].

Позже Марк Лициний Красс присоединился к Сулле в ходе гражданской войны, чтобы отомстить за отца и брата. Плутарх сообщает, что, когда Красс-младший попросил у Суллы охрану, чтобы отправиться в земли марсов набирать войско, тот резко ответил: «Я даю тебе в про­во­жа­тые тво­е­го отца, бра­та, дру­зей, род­ных — за них, неза­кон­но и без вины каз­нен­ных, я мщу убий­цам!»[55]

Семья

Публий Лициний был женат на женщине по имени Венулея[56] из незнатного рода, до этого брака не упоминавшегося в источниках. Некоторые историки предполагают, что Красс пошёл на явный мезальянс ради богатого приданого[7][8]; но есть и мнение, что браки между представителями сенатского сословия Рима и муниципальной аристократии были широко распространены и вполне приемлемы[57], а Публий Лициний был достаточно богат. О гипотетическом приданом Венулеи ничего не известно[9].

Брак был заключён не позже 117 года до н. э.[58] Венулея уже к 114 году родила трёх сыновей, причём источники называют преномены только двоих: Публий (видимо, это имя старшего сына) и Марк (имя самого младшего). Среднего могли звать Гай или Луций, но в историографии считается несколько более предпочтительным первый вариант. Публий умер молодым (скорее всего, в промежутке между 93 и 88 годами до н. э.); Гай/Луций погиб вместе с отцом, так что продолжателем рода стал Марк Лициний Красс — позже один из участников первого триумвирата[59].

Красс жил в дорогом особняке в самом фешенебельном районе Рима — на Палатине; этот дом мог быть куплен в промежутке между 91 и 87 годами до н. э. у наследников Марка Ливия Друза[60]. В 62 году до н. э. Марк Лициний продал его Цицерону за 3 с половиной миллиона сестерциев[61], и А. Уорд предполагает, что это была существенно заниженная цена[62]. Тем не менее Плутарх сообщает, что семейный быт Крассов был довольно скромным. Двое старших сыновей Публия Лициния, даже женившись, продолжали жить с родителями[63]. Эту семейную традицию сохранил и Марк Лициний: являясь богатейшим человеком Рима, он тоже жил скромно, в одном доме с женатыми сыновьями[64].

Напишите отзыв о статье "Публий Лициний Красс (консул 97 года до н. э.)"

Примечания

  1. ↑ Licinius, 1926, s. 214.
  2. ↑ Fasti Capitolini, ann. d. 95 до н. э..
  3. ↑ 1 2 3 4 5 Licinius 61, 1926, s. 288.
  4. ↑ Любимова О., 2012, с. 86.
  5. ↑ Licinii Crassi, 1926, s. 247-248.
  6. ↑ Плутарх, 1994, Красс, 2.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 Бэдиан Э., 2010, с. 184.
  8. ↑ 1 2 Ward A., 1977, s. 48.
  9. ↑ 1 2 Любимова О., 2012, с. 98-99.
  10. ↑ Макробий, 2013, III, 17, 7-9.
  11. ↑ Marshall B., 1973, p. 464-465.
  12. ↑ Ward A., 1977, s. 47.
  13. ↑ Любимова О., 2012, с. 89.
  14. ↑ Цицерон, 1974, Об обязанностях, II, 57.
  15. ↑ Цицерон, VIII филиппика, 15.
  16. ↑ Любимова О., 2012, с. 89-90.
  17. ↑ Цицерон, 1993, В защиту Гая Рабирия, 21.
  18. ↑ Любимова О., 2012, с. 90.
  19. ↑ Broughton T., 1951, р. 574.
  20. ↑ Broughton T., 1952, р. 6.
  21. ↑ Плиний Старший, ХХХ, 3, 12.
  22. ↑ Любимова О., 2012, с. 92.
  23. ↑ Licinius 61, 1926, s. 288-289.
  24. ↑ Broughton T., 1952, р. 12; 13; 15.
  25. ↑ 1 2 Licinius 61, 1926, s. 289.
  26. ↑ Страбон, 1994, III, 5, 11.
  27. ↑ Любимова О., 2012, с. 86-87.
  28. ↑ Holmes T., 1907, р. 483-498.
  29. ↑ 1 2 3 4 5 Любимова О., 2012, с. 87.
  30. ↑ Птолемей, II, 4, 6.
  31. ↑ Broughton T., 1952, р. 29.
  32. ↑ Бэдиан Э., 2010, с. 192-193.
  33. ↑ Фронтин, II, 4, 16; IV, 7, 41.
  34. ↑ Аппиан, 2002, XIII, 40-41.
  35. ↑ Broughton T., 1952, р. 32-33.
  36. ↑ Ward A., 1977, s. 52-53.
  37. ↑ Любимова О., 2012, с. 92-93.
  38. ↑ Флор, 1996, III, 21, 26.
  39. ↑ Орозий, 2004, V, 21, 8.
  40. ↑ Бэдиан Э., 2010, с. 192-194.
  41. ↑ Ward A., 1977, s. 49-51.
  42. ↑ Любимова О., 2012, с. 88-93.
  43. ↑ Licinius 61, 1926, s. 290.
  44. ↑ Цицерон, 1975, Тускуланские беседы, V, 55.
  45. ↑ Асконий Педиан, 23.
  46. ↑ 1 2 Любимова О., 2012, с. 102.
  47. ↑ 1 2 Аппиан, 2002, XIII, 72.
  48. ↑ 1 2 Тит Ливий, 1994, Периохи, LXXX.
  49. ↑ 1 2 Флор, 1996, III, 21, 14.
  50. ↑ Лукан, 1993, II, 124.
  51. ↑ Плутарх, 1994, Красс, 4.
  52. ↑ Цицерон, 1993, В защиту Сестия, 48.
  53. ↑ Цицерон, В защиту Скавра, 2.
  54. ↑ Цицерон, 1994, Об ораторе, III, 10.
  55. ↑ Плутарх, 1994, Красс, 6.
  56. ↑ Цицерон, 2010, К Аттику, XII, 24, 2.
  57. ↑ Wiseman T., 1971, р. 53-64.
  58. ↑ Любимова О., 2012, с. 91.
  59. ↑ Drumann W., Groebe P., 1964, s. 603-610.
  60. ↑ Любимова О., 2012, с. 98.
  61. ↑ Цицерон, 2010, К близким, V, 6, 2.
  62. ↑ Ward A., 1977, s. 202.
  63. ↑ Плутарх, 1994, Красс, 1.
  64. ↑ Любимова О., 2012, с. 97-98.

Источники и литература

Источники

  1. Марк Анней Лукан. Фарсалия. — М.: Ладомир, 1993. — 352 с.
  2. Луций Анней Флор. Эпитомы // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — С. 99-190. — ISBN 5-86218-125-3.
  3. Аппиан Александрийский. Римская история. — М.: Ладомир, 2002. — 880 с. — ISBN 5-86218-174-1.
  4. [www.attalus.org/latin/index.html Асконий Педиан. Комментарии к речам Цицерона]. Attalus. Проверено 14 сентября 2016.
  5. Авл Геллий. Аттические ночи. Книги 1 - 10. — СПб.: Издательский центр "Гуманитарная академия", 2007. — 480 с. — ISBN 978-5-93762-027-9.
  6. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 768 с. — ISBN 5-02-008995-8.
  7. Макробий. Сатурналии. — М.: Кругъ, 2013. — 810 с. — ISBN 978-5-7396-0257-2.
  8. Павел Орозий. История против язычников. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2004. — ISBN 5-7435-0214-5.
  9. Плиний Старший. [books.google.de/books?id=Sp9AAAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Естественная история]. Проверено 27 ноября 2015.
  10. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — М., 1994. — ISBN 5-02-011570-3, 5-02-011568-1.
  11. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Periods/Roman/_Texts/Ptolemy/home.html Клавдий Птолемей. География]. Проверено 20 сентября 2016.
  12. Страбон. География. — М.: Ладомир, 1994. — 944 с.
  13. Марк Туллий Цицерон. Об обязанностях // О старости. О дружбе. Об обязанностях. — М.: Наука, 1974. — С. 58—158.
  14. Марк Туллий Цицерон. Об ораторе // Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — С. 75—272. — ISBN 5-86218-097-4.
  15. Марк Туллий Цицерон. Письма Марка Туллия Цицерона к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. — СПб.: Наука, 2010. — Т. 3. — 832 с. — ISBN 978-5-02-025247-9,978-5-02-025244-8.
  16. [www.thelatinlibrary.com/cic.html Марк Туллий Цицерон. Речи]. Проверено 14 сентября 2016.
  17. Марк Туллий Цицерон. Речи. — М.: Наука, 1993. — ISBN 5-02-011169-4.
  18. Цицерон. Тускуланские беседы // Избранные сочинения. — М.: Художественная литература, 1975. — С. 207-357.
  19. [www.xlegio.ru/sources/frontinus/book-4.html Секст Юлий Фронтин. Военные хитрости]. Сайт «ХLegio». Проверено 22 ноября 2015.
  20. [ancientrome.ru/gosudar/capitol.htm Fasti Capitolini]. Сайт «История Древнего Рима». Проверено 19 сентября 2016.

Литература

  1. Бэдиан Э. Цепион и Норбан (заметки о десятилетии 100—90 гг. до н. э.) // Studia Historica. — 2010. — № Х. — С. 162—207.
  2. Короленков А., Смыков Е. Сулла. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 430 с. — ISBN 978-5-235-02967-5.
  3. Любимова О. Политическая позиция консула 97 г. Публия Лициния Красса и судьба его сыновей // Studia Historica. — 2012. — № 12. — С. 84-104.
  4. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — P. 600.
  5. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1952. — Vol. II. — P. 558.
  6. Drumann W., Groebe P. Geschichte Roms. — Hildesheim, 1964. — 621 с. — ISBN 978-3487005676.
  7. Holmes T. The Cassiterides, Ictis, and the British Trade in Tin // Ancient Britain and the Invasions of Julius Caesar. — 1907. — С. 483-498.
  8. Marshall B. Crassus and the Cognomen Dives // Historia. — 1973. — № 22, 4. — С. 459-467.
  9. Münzer F. Licinii Crassi // RE. — 1926. — С. 245-250.
  10. Münzer F. Licinius // RE. — 1926. — С. 214-215.
  11. Münzer F. Licinius 61 // RE. — 1926. — С. 286-290.
  12. Ward A. Marcus Crassus and the Late Roman Republic. — Columbia: University of Missouri Press, 1977. — ISBN ISBN 0-8262-0216-0.
  13. Wiseman T. New Men in the Roman Senate 139 BC — AD 14.. — Oxford, 1971. — 338 с. — ISBN 978-1597405522.

Ссылки

  • [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0001.001/889?rgn=full+text;view=image Публий Лициний Красс (консул 97 года до н. э.)] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.


Отрывок, характеризующий Публий Лициний Красс (консул 97 года до н. э.)

– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Публий_Лициний_Красс_(консул_97_года_до_н._э.)&oldid=81351869»