Публий Сульпиций Гальба Максим

Публий Сульпиций Гальба Максим лат. Publius Sulpicius Galba Maximus
Консул Римской республики
211 и 200 годы до н. э.
Отец:	Сервий Сульпиций Гальба

Публий Сульпиций Гальба Максим (лат. Publius Sulpicius Galba Maximus) — древнеримский военачальник и государственный деятель, консул 211 и 200 годов до н. э. Принимал участие в Первой и во Второй Македонских войнах.

Первая Македонская война

Гальба происходил из патрицианского рода Сульпициев, его отец носил преномен Сервий. Не занимания до того курульных должностей, Публий Сульпиций в 211 году до н. э. был избран консулом совместно с Гнеем Фульвием Центумалом. Во время распределения провинций сенат приказал обоим консулам оставаться в Апулии для борьбы с Ганнибалом. После взятия Капуи карфагеняне уже не так угрожали Риму. По этой причине сенат повелел распределить консульские провинции: один консул должен был остаться в Апулии, другой — отправиться в Македонию. По жребию Гальба покинул Италию и в начале весны следующего года сменил Марка Валерия Левина на посту командующего армией в Македонии. Но, выслушав доклад прибывшего в Рим Левина о его успехах в войне против царя Филиппа V, сенат повелел Гальбе распустить армию, ограничившись одним легионом и флотом.

По окончании консулата Публий Сульпиций получил полномочия проконсула на следующий год. В течение 210 года до н. э. Гальба занял остров Эгину, разграбил его и передал союзникам-этолийцам, а также предпринял неудачную попытку отбить город Эхин, осаждаемый Филиппом.

В следующем году Гальбе опять продлили полномочия, оставили флот и ту же провинцию — Македонию и Грецию. К тому моменту помимо Этолийского союза римляне заключили союзный договор с пергамским царём Атталом I против Филиппа. Находясь в Навпакте, Публий Сульпиций отправил в помощь этолийцам тысячу римлян, которые приняли участие в битве при Ламии. Выйдя с флотом из Навпакта, Гальба высадился между Коринфом и Сикионом и разграбил эту область. Но Филипп стремительно выступил и прогнал римлян обратно к кораблям, после чего они вернулись в Навпакт. Филипп же выдвинулся к Элиде. Когда он соединился с ахейцами у Дим, Гальба переправился из Навпакта с пятнадцатью кораблями в Пелопоннес и высадил 4 тысячи воинов на его северо-западном побережье в 20 километрах от Элиды. Начав атаку города, македонцы, удивлённые присутствием римлян среди обороняющихся, были разбиты и отступили. Филипп бежал и был вынужден вернуться в Македонию, которая была под угрозой вторжения варваров. Гальба же отплыл к Эгине, где, соединившись с флотом Аттала, остался на зиму.

Весной 208 года до н. э. Гальба и Аттал во главе объединённого флота из 60 судов отплыли к Лемносу. Пока Филипп прилагал все усилия для отражения вражеского нападения, Аттал разорил окрестности Перапета, после чего он и Гальба переправились в Никею. Оттуда они выдвинулись к Эвбее для захвата города Орей. В городе был македонский гарнизон, но его командир предал Филиппа и сдал город Гальбе. Окрылённый столь лёгкой победой, Публий Сульпиций решил совершить нападение на Халкиду, но, столкнувшись с непреодолимыми трудностями, отплыл в Кин, город-порт в Локриде. В то же время Аттал был вытеснен из Фокиды Филиппом, а получив известие о том, что вифинский царь Прусий вторгся в Пергам, вернулся обратно в Азию. Гальба же вернулся на Эгину, где оставался на протяжении нескольких лет. Этолийцы, не получая никакой помощи со стороны римлян, вскоре заключили мир с Филиппом.

В 204 году до н. э. Гальба был отозван из Греции, его сменил проконсул Публий Семпроний Тудитан. В следующем году Публий Сульпиций был назначен диктатором для проведения консульских выборов.

Вторая Македонская война

В год начала новой войны с Филиппом (200 год до н. э.) Публий Сульпиций во второй раз стал консулом, получив в качестве провинции Македонию. Римский народ был крайне недоволен готовящейся кампанией, ещё свежа была память о недавно завершившейся войне с Ганнибалом. Но Гальба при поддержке сената отстоял свой план, и война царю Филиппу всё же была объявлена. Сенат разрешил Гальбе набирать в армию добровольцев среди ветеранов Сципиона, вернувшихся из Африки. Закончив набор войск и снарядив суда, консул во главе армии отплыл из Брундизия в Грецию. По прибытии Гальба встретил афинских послов, умолявших о защите от македонцев. Выслушав их, он отправил им на помощь Гая Клавдия Центона с 20 кораблями и 1000 воинов. Так как римляне прибыли в Грецию только в конце осени, Публий Сульпиций расположил свою армию в окрестностях Аполлонии, где и перезимовал.

С началом весны 199 года до н. э. Гальба выдвинул свою армию в земли дассаретиев в Южной Иллирии. Большинство городов и селений на пути римлян сдались им без сопротивления, остальные были взяты штурмом. Как римляне, так и македонцы ничего не знали о передвижении войск противника, пока разведывательные отряды сторон не встретились и не вступили в бой. Расположив лагеря друг от друга на небольшом расстоянии, Гальба и Филипп неоднократно вступали в мелкие сражения. В одной из таких битв македонцы, разбив вражеских всадников, начали их преследование, но были неожиданно атакованы римскими когортами и отброшены назад. В этом сражении чуть было не погиб Филипп. После этого поражения царь отправил к Гальбе вестника с просьбой о перемирии. Консул отложил своё решение до следующего утра, но ночью македонская армия тайно покинула лагерь. Не зная в каком направлении ушло войско царя, Гальба двинулся к Плуинне, после чего стал лагерем на берегу реки Осфага. Проведя время в мелких стычках и не добившись ничего значительного, осенью римляне вернулись в Аполлонию.

В следующем году Гальбу в Македонии сменил консул Публий Виллий Таппул. В 197 году до н. э. Публий Сульпиций и Публий Виллий служили легатами в армии консула Тита Квинкция Фламинина, а в следующем году они оба были среди десяти послов, назначенных сенатом для согласования мирного договора с царём Филиппом.

В 193 году до н. э. Гальба и Таппул в качестве послов были отправлены к царю государства Селевкидов Антиоху III, который в то время воевал в Малой Азии. Сначала они посетили пергамского царя Эвмена, который побуждал римлян к войне против Антиоха. Задержавшись в Пергаме из-за болезни, Публий Сульпиций нагнал своего коллегу в Эфесе. Там их встретил Минион, которому царь Антиох доверил ведение переговоров. В ходе переговоров послам стало ясно, что война между римлянами и Антиохом неизбежна.

Ссылки

• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/213?rgn=full+text;view=image Публий Сульпиций Гальба Максим] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.

Отрывок, характеризующий Публий Сульпиций Гальба Максим

– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»