Пузик, Валентина Ильинична

Валентина Ильинична Пузик
Дата рождения:	19 января (1 февраля) 1903(1903-02-01)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	29 августа 2004(2004-08-29) (101 год)
Место смерти:	Москва
Страна:	Российская империя Российская империя СССР СССР Россия Россия
Научная сфера:	фтизиопатология
Место работы:	Центральный научно-исследовательский институт туберкулёза
Учёная степень:	доктор медицинских наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Физико-математический факультет МГУ (биологическое отделение)
Научный руководитель:	В. Г. Штефко
Награды и премии:

Валенти́на Ильи́нична Пу́зик (в схиме Игнатия; 19 января [1 февраля] 1903, Москва — 29 августа 2004, Москва) — учёный в области фтизиопатологии, профессор, православный гимнограф, схимонахиня.

Биография

Отец Валентины Ильиничны происходил из крестьян Гродненской губернии в Белоруссии. После военной службы он остался в Москве и работал служащим в управлении Киево-Воронежской железной дороги, умер в 1915 году от туберкулёза. Мать — Екатерина Севостьяновна (в девичестве Абакумцева).

Училась в женском Николаевском коммерческом училище на Новой Басманной. После окончания коммерческого училища в 1920 году поступила на естественное отделение физико-математического факультета 1-го МГУ, а в после организации в 1923 году биологического отделения продолжила обучение там.

Профессиональная деятельность

После окончания университета в 1926 году начала работать в области патоморфологии туберкулёза под руководством известного фтизиопатолога В. Г. Штефко. С 1945 по 1974 год возглавляла лабораторию патоморфологии туберкулёза в Государственном туберкулёзном институте (позднее Центральный научно-исследовательский институт туберкулёза Академии медицинских наук СССР). В 1940 г. защитила докторскую диссертацию, а в 1947 г. удостоена звания профессора. Ей принадлежит более 200 научных работ в разных областях медицины, в том числе семь монографий. Многие из них признаны крупными теоретическими трудами. Фактически, она стала основателем собственной школы патологов-фтизиатров, которые работают на всей территории бывшего Советского Союза. Научные заслуги В. И. Пузик отмечены наградами (Орден Трудового Красного Знамени, девять медалей, звание заслуженный работник медицины), а её научно-исследовательская деятельность уже в 1940-е годы нашла признание также у зарубежных коллег. После окончания профессиональной деятельности в 1974 году В. И. Пузик полностью посвятила себя монашескому деланию.

Монашеское служение

Первые церковные впечатления Валентины Ильиничны связаны с храмом первоверховных апостолов Петра и Павла на Новой Басманной в Москве. Ещё во время обучения в университете произошло важное событие, определившее всю последующую жизнь молодой девушки. В 1924 году во время говения при посещении Высоко-Петровского монастыря произошла её встреча на исповеди с архимандритом Агафоном (Лебедевым) (в схиме Игнатием). Она стала его духовной дочерью. С середины 1920-х годов вокруг отца Игнатия складывается духовная семья, многие члены которой тяготели к монашескому пути; в стенах Высоко-Петровского монастыря многие юноши и девушки стали принимать тайный постриг. Здесь они под руководством старцев постигали основы духовной жизни, оставаясь при этом на своей мирской работе или учёбе, что входило в их монашеское послушание.

В 1928 году, от руки своего духовного отца Игнатия, Валентина приняла тайный постриг в рясофор с именем Варсонофия — в честь святителя Варсонофия Казанского. В начале 1939 года инокиня Варсонофия приняла постриг в мантию, которую совершил архмандрит Зосима (Нилов). Имя в мантии ей было дано в память о её старце — в честь священномученика Игнатия Богоносца. По благословению духовного отца мать Игнатия продолжала работать по специальности, воспринимая научно-исследовательскую деятельность как послушание, подобное монастырскому.

С середины 1940-х годов её научная деятельность дополнялась литературным трудом духовного содержания. В 1945 году появилась первая её книга — жизнеописание духовного отца схиархимандрита Игнатия (Лебедева). В 1952 году она написала книгу о созданной им монашеской общине. Позднее были написаны и другие книги, в которых мать Игнатия размышляла о жизни Церкви, её истории, о действиях Промысла Божия в современном мире и в жизни современного человека. Среди них воспоминания о старцах Высоко-Петровского монастыря, о Святейших патриархах Сергии и Алексии I. Монахиня Игнатия тесно сотрудничала с журналом «Альфа и Омега», публикуясь под псевдонимом монахиня Игнатия (Петровская). Некоторые из её трудов также были опубликованы в «Богословских трудах».

Гимнография

С начала 1980-х годов монахиня Игнатия занималась гимнографическим творчеством. Часть созданных ею Служб вошли в богослужебный обиход Русской Православной Церкви. Среди них службы:

• святителю Игнатию Брянчанинову;
• патриарху Иову;
• благоверному князю Димитрию Донскому;
• преподобному Геману Зосимовскому
• преподобному Зосиме (Верховскому)
• Собору Белорусских святых
• Собору Смоленских святых
• Собору Казанских святых
• Валаамской иконе Божией Матери
• ряду святых, представленных к прославлению

Публикации

Монахине Игнатии принадлежит цикл статей, посвящённых исследованию литургического предания Православной церкви, в частности православной гимнографии:

• Преподобный Косьма Маиумский и его каноны (1980)
• Преподобный Иоанн Дамаскин в его церковно-гимнографическом творчестве (1981)
• Литургическое наследие преподобного Иоанна Песнописца (1981, 1984)
• Святой Герман, патриарх Константинопольский, как гимнограф церковный (1981)
• Церковно-песнотворческие труды инокини Кассии (1982)
• Место Великого канона преподобного Андрея Критского и других его произведений в песнотворческом достоянии Церкви (1983)
• Песнотворчество преподобного Феодора Студита в Триоди Постной (1983)
• Жизнь и творения преподобного Феофана Начертанного (1984)
• Труды русских песнотворцев в Киевский период (1986)
• Опыт литургического богословия в трудах русских песнотворцев (1987)

24 апреля 2003 года в Великий Четверг в храме преподобного Сергия Радонежского Высоко-Петровского монастыря монахиня Игнатия была пострижена в великую схиму с сохранением имени, но теперь её небесным покровителем стал новопрославленный преподобномученик Игнатий (Лебедев) — её духовный отец.

Умерла схимонахиня Игнатия 29 августа 2004 года на 102-м году жизни, из которых 76 лет прожила в монашестве. Отпевание состоялось 31 августа в храме Пимена Великого в Новых Воротниках. Погребена схимонахиня Игнатия на Ваганьковском кладбище.

Литература

• Юбилей профессора В. И. Пузик — 100 лет со дня рождения // Проблемы туберкулёза. М., 2003. № 3.
• Монахиня Игнатия. Церковные песнотворцы. — М.: Подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. 2005. ISBN 5-7789-0168-2
• [e-vestnik.ru/church/pamyati_monahini_ignatii_2745/ Алексей Беглов. Памяти монахини Игнатии (Пузик)]
• [www.sestry.ru/church/content/life/masterskie/archives/events/7/html_id-full Матушка Игнатия] на сайте Ново-Тихвинского женского монастыря.
• [www.sestry.ru/church/content/life/masterskie/archives/events/8/html_id-full Воспоминания о матушке Игнатии] рабы Божией Галины.

Отрывок, характеризующий Пузик, Валентина Ильинична

– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.