Пулитцеровская премия

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Пу́литцеровская премия (англ. Pulitzer Prize) — одна из наиболее престижных наград США в области литературы, журналистики, музыки и театра. В октябре 1911 года скончался газетный магнат венгерско-еврейского происхождения Джозеф Пулитцер (1847—1911). Согласно завещанию был основан фонд его имени на оставленные с этой целью два миллиона долларов. Завещание было составлено 17 августа 1903 года. Этот день считается датой учреждения Пулитцеровской премии.

С 1917 года премия вручается ежегодно в первый понедельник мая попечителями Колумбийского университета в Нью-Йорке. Размер премии — 10 тысяч долларов.

За время своего существования Пулитцеровская комиссия неоднократно подвергалась критике за неправильное вручение или невручение наград. Противоречия часто возникали также между счетной комиссией и судейской коллегией. Субъективность самого процесса награждения с неизбежностью приводила к такого рода противоречиям. Однако комиссия никогда не принимала популистских решений. Многие, а возможно и большинство отмеченных премией книг, никогда не входили в основные списки бестселлеров, а многие награждённые комиссией пьесы никогда не ставились на сценах бродвейских театров. Наибольшее количество наград в журналистской номинации собрали такие крупные издания как The New York Times, The Wall Street Journal и The Washington Post. Однако комиссия часто отмечала и небольшие, малоизвестные газеты. С февраля 2006 года авторы и издания, претендующие на Пулитцеровскую премию, могли представлять в жюри не только произведения на бумажных носителях, но и работы из Интернет-пространства. С 2011 года приём работ осуществляется исключительно в электронном виде.

Лауреаты и номинанты Пулитцеровской премии

Первый лауреат

Первым лауреатом премии в 1917 году в номинации «За репортаж» (Pulitzer Prize for Reporting) стал американский журналист Герберт Байярд Своуп. Он был удостоен престижного приза за серию материалов в газете The New York World под названием «Изнутри Германской империи» (Inside The German Empire), опубликованных в октябре 1916 года.

Иностранные лауреаты и номинанты

Россия

Советский и российский журналист, шеф-фотограф московского бюро агентства Ассошиэйтед Пресс Александр Вадимович Земляниченко был удостоен премии два раза: в 1992 (за репортаж о московском путче 1991 года) и 1997 году (за фотографии первого российского Президента Бориса Ельцина, танцующего на рок-концерте в честь его предвыборной кампании).

Пулитцеровскую премию 2016 года, в категории «Оперативная фотоинформация» получил, наряду с коллегами-фотожурналистами, работающими в газете The New York Times, российский журналист Сергей Пономарёв — «за серию фотоматериалов, демонстрирующих решимость беженцев».

Что касается иностранных лауреатов Пулитцеровской премии, то первым таким номинантом стал российский журналист Артём Боровик со своим репортажем «Комната 19» о деятельности Института мозга.

Афганистан

Фотокорреспондент Agence France-Presse афганец Массуд Хоссайни стал обладателем Пулитцеровской премии в 2012 году, будучи иностранным гражданином. Фотограф представил в номинации «За лучшую репортажную фотографию» снимок девочки, выжившей после теракта в Кабуле. Что примечательно, для агентства эта награда стала первой за всю историю вручения Пулитцеровских премий.

Израиль

В 2007 году премию получил израильский фотожурналист Одед Балилти за работу «Одинокая еврейская женщина», созданную в 2006 году. Фотография была сделана в Амоне (Amona) у Израильского разделительного барьера. Правительство Израиля посчитало, что Амона является лагерем нелегальных поселенцев — неважно, израильские ли они граждане или нет — и 10 000 полицейских было приказано силой выселить оттуда людей. Одна еврейская женщина бросила вызов армии полицейских, экипированных для подавления протестов. Они пытаются её отодвинуть с пути, чтобы установить на дома позади неё взрывные устройства. Полицейским удалось её оттолкнуть, и они чуть не затоптали её после этого. Балилти утверждает, что женщина продолжала бороться после этого и кричала полицейским вслед проклятия на иврите.

Номинации Пулитцеровской премии

Журналистика

• За служение обществу
• За выдающуюся подачу сенсационного материала
• За выдающееся расследование
• За мастерство
• За освещение местных новостей
• За раскрытие национальной темы
• За международный репортаж
• За очерк
• За комментарий
• За художественную критику
• За редакционный комментарий
• За карикатуры
• За новостную фотографию
• За художественную фотографию

Литература

• За художественную книгу
• За книгу по истории
• За лучшую драму
• За биографию или автобиографию
• За стихотворение
• За нехудожественную литературу

Другие

• За выдающееся музыкальное произведение
• Специальные призы

См. также

• Категория:Пулитцеровская премия
• Категория:Лауреаты Пулитцеровской премии

Ссылки

• [www.pulitzer.org/ itzer.org] — официальный сайт премии  (англ.)

Отрывок, характеризующий Пулитцеровская премия

Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.